Твой враг во тьме - Елена Арсеньева

Эта насквозь бытовая мысль помогла справиться с собой. Что и требовалось доказать. Быт – могила женщины, он же – ее спасение. О господи, да он же и счастье, вдобавок! С каким наслаждением Лёля нырнула бы сейчас в пучины этого самого быта! Она бы вдоль и поперек испылесосила каждый уголок в квартире, намыла до иллюзии отсутствия все оконные стекла, она бы сдувала пылинки с маминых пресловутых картин, она с утра до вечера стояла бы на кухне, готовя и накрывая завтраки, обеды и ужины, а посуду не сваливала бы в мойку, а тоже мыла, мыла, мыла… Только бы снова оказаться дома. Только бы услышать, как отец ворчит на какого-то там зубра отечественного славяноведения, написавшего о древних языческих богах шершавым языком плаката, только бы увидеть маму, которая, то и дело ошибаясь, нервно бьет по клавишам компьютера, а под столом, положив лопоухую голову на ее тапочку, спит собака Фордик неизвестной породы, а в уголке дивана притулилась с книжкой худенькая русоволосая девочка…

Не слишком ли далеко завели ее мечты?

Лёля сердито открыла глаза и вышла из ванной. Прихватила с кровати одеяло и шагнула в коридор. Что-то подсказывало ей: доктор появится не сразу. А может быть, не появится вообще. Какими бы ни были его тайные замыслы, дочь Хозяина и ее истерика – серьезные препятствия на пути к их исполнению… Значит, надо воспользоваться моментом – вот именно, моментом! Другого такого случая сбежать может не представиться. Но почему так тоскливо на душе?.. Нет, если все-таки бежать, то сейчас: нельзя слишком долго эксплуатировать удачу. Не может же Лёля бесконечно прятаться за худенькой Олесиной спиной. Если доктор задался целью уничтожить донора, то уничтожит. Двадцатого приезжает Хозяин. «Невесту» надо было непременно убрать до его возвращения. Значит, до этого «невеста» должна убраться сама.

Лёля положила уснувшую Олесю на диван в холле, укрыла, подторкала одеяло со всех сторон и, легонько коснувшись губами ее прохладного лба, пошла к двери.

И простояла напротив нее довольно долгое время, прежде чем поняла, что дверь и не собирается открываться.

Все ясно! Разумеется, в замке существует более серьезная система запоров, чем казалось Лёле. Так и должно быть. Дважды чудес не бывает! Доктор, выходя отсюда, вспомнил, что дверь наверху осталась открыта, решил подстраховаться и уж нижнюю-то дверь запер со всем возможным тщанием.

Лёля устало закрыла глаза.

Все. Ну, вот и все.

Она вернулась к дивану. Олеся заворочалась, откинула одеяло, но не проснулась. Что-то торчало из кармана ковбойки, какой-то шелковый шнурок. Лёля потянула за него. Ах да, тот странный медальон. И что-то еще, какая-то бумажка.

Это был детский рисунок в идиллических тонах. Пышные голубые облака, на которых сидели розовые человечки, намалеванные в стиле «точка-точка-запятая». Над каждым подпись неровными буквами: мамочка, Саня, Костик, Олеся. В стороне, на общем облаке, сидели еще две куклы, названные Юля и Лёля. А над всем этим – большие розовые буквы: РАЙ.

Лёля машинально свернула рисунок и спрятала в карман джинсов. Провела рукой по глазам.

Казалось бы, каждая минута ее жизни в последнее время была наполнена страхом, но так страшно, как сейчас, ей не было еще никогда…

Выходит, Олеся знает о своей болезни? Она не сомневается, что скоро умрет и присоединится к мамочке и этим неизвестным Сане и Костику. И там же окажутся неведомая Юля в компании с Лёлей… Со странной, необъяснимой, жестокой легкостью девочка воспринимает смерть! Такое впечатление, что та идет с ребенком рядом уже давно. Почему же она так испугалась, увидав мертвого Асана? Не потому ли, что это был первый настоящий мертвый? О других она просто знала, этого – увидела. И впервые поняла, что смерть не очень-то похожа на розовые и голубые облака…

Однако для Лёли этот рисунок стал очень своевременным предупреждением: нельзя сдаваться! Надо искать выход отсюда.

Утопающий и за соломинку хватается. Не отдавая себе отчета, что, собственно, делает, повинуясь мгновенному проблеску догадки, Лёля взяла плоский медальончик, на одном ребре которого была серебристая полоска, и, вернувшись к двери, чиркнула ею между косяком и черной коробочкой замка, как если бы у нее в руках вдруг оказалась столь модная нынче карточка доступа.

Послышался тихий щелчок, и дверь открылась.

Дмитрий. Июль, 1999

Первое, что увидел Дмитрий, войдя в маленький вестибюль Центра крови, была эта фотография. Она висела сбоку от входа, но все-таки сразу обращала на себя внимание. В углу ее перечеркивала черная лента с пышным бантом, а под фотографией стоял накрытый черным столик с огромным букетом цветов.

– Ой, какая молоденькая, бедняжка, да симпатичненькая! – вздохнул кто-то за спиной Дмитрия, и тот невольно кивнул, глядя в улыбающееся лицо, смотревшее с портрета.

Да, она и в жизни-то была хорошенькая, а на портрете смотрелась просто красавицей – без этой своей ненатуральной улыбки и смешных кокетливых гримасок. Дмитрий сразу узнал вертлявенькую медсестру, которая строила из себя недотрогу и одновременно отчаянно кокетничала с ним. Это она рассказала ему про Лёлин аборт – Надежда Васильевна Егорова, судя по надписи, неполных двадцати пяти лет. Это ее, Надежду Васильевну Егорову, намеревался отыскать сегодня Дмитрий, чтобы снова задать вопрос: как так получилось, что Лёлины анализы все же оказались в областном Центре крови? А теперь вот…

Сомнения заронила Алена Разумихина. Дмитрий до сих пор оставался в квартире друга, потому что Алена с детьми практически все лето жила у матери в Толоконцеве, лишь изредка наведываясь в город. Она считала, что присутствие педантичного, любящего порядок Дмитрия благотворно влияет и на мужа, и на обстановку в квартире, куда хозяйка в кои-то веки может зайти после долгого отсутствия вполне спокойно, не испытывая неодолимого желания сразу хвататься за тряпки и швабры, попутно устраивая супругу разнос. Алена приехала с деревенскими гостинцами «мужикам» как раз вчера вечером, когда Дмитрий, Разумихин и привлеченный для мозговой атаки Андрей сидели на кухне и обсуждали сложившуюся ситуацию.

Дмитрий только что пытался дозвониться до Кузнецова и выяснить насчет багажника у «Нивы» Мордюкова, а также внешности убитого. Гроб был закрыт, но, насколько Дмитрий мог вспомнить портрет, вроде бы покойный и впрямь был плотным, широколицым. Именно такого человека описывала бесценная Герасимовна! Но участковый не зря так настаивал, чтобы Дмитрий позвонил именно завтра. Он, очевидно, прекрасно знал, чем закончится сегодняшний вечер. В самом деле, невозможно уйти трезвым с деревенских поминок, да и зачем? Короче, Кузнецов оттянулся на полную катушку, и на все просьбы разбудить его для срочного, жизненно важного разговора Дмитрий получал один ответ от какой-то женщины, должно быть, жены участкового, бывшей тоже под немалым хмельком:

– Да у него сейчас хоть табельное оружие отнимай – и то сопротивляться не будет!

Впрочем, и без разговора с Кузнецовым просматривалась очевидная связь событий. Болтушки в похоронной процессии упоминали о каком-то кавказце, будто бы купившем у Мордюкова всю малину оптом и уехавшем с Мытного рынка вместе с ним. Шла речь и о словесном портрете. Вот бы сравнить тот портрет с воспоминаниями Герасимовны! Однако она уверяла, будто не запомнила кавказца. Но можно было бы повыяснять, не видели ли возле Мытного рынка черную «дурынду». И вообще, что надо делать первым делом – это искать через ГИБДД черный «Дюранго». Вряд ли таких автомобилей окажется в Нижнем в избытке.

– Слушай, – сказал Разумихин, – что, на том пьянчуге из Доскина свет клином сошелся? По-моему, нужно элементарно в милицию заявлять. Пропал, мол, человек, так, мол, и так, располагаю такой-то и такой-то информацией…

Дмитрий отвел глаза. Наверное, Юра прав. Но разговор с Кузнецовым произвел на него слишком уж сильное впечатление. Стоило вспомнить его «смелые» предположения насчет Лёлиной участи – и снова судороги скручивали сердце.

– Ее мама уже подала заявление, – сказал он неохотно. – Как я понял, там не пришли в восторг: мало ли, куда могла податься взрослая, самостоятельная девица. Собственно, Мордюков – если именно его видела соседка – мог куда-то в другое место подвезти Лёлю. Кавказец… ну, тут вообще одни сплошные домыслы. А браслет – и того проще: меня обмануло внешнее сходство.

Все, что он говорил, было правильно и логично, однако себе можно было не врать: совсем по другой причине не хотел идти в милицию. Его там первым делом спросят: а вы кто такой, кем приходитесь исчезнувшей гражданке Нечаевой? И что? Сразу признаваться, что я, Д. В. Майоров, виновник всех ее бед и несчастий, или врать: жених, мол, будущий супруг, имею все законные основания… Самое смешное, что правдивыми будут оба ответа.

– Ребята, можно сказать? – подала голос Алена, которая все это время тихо и ненавязчиво крошила салатик в углу кухни, рядом с мойкой, так что ее присутствие было забыто даже родным мужем. Идеальная женщина! – По-моему, ты не там ищешь, Дима, – сказала, дождавшись одобрительного кивка Разумихина. – И все доводы, которые тебе предъявили бы в милиции, совершенно правильные. Мне, например, этот ее поход в Центр крови кажется самой серьезной зацепкой. Понимаешь, – она чуть заметно усмехнулась, – тысячи женщин делают аборты. И могу сказать со всей ответственностью: отнюдь не все затем посещают Центр крови! Ты, наверное, решил, что это такая обязаловка после аборта? Совсем нет, уверяю тебя. Туда вызывают, только если в анализе обнаружена какая-то патология по крови. У одной моей знакомой именно так нашли лимфолейкоз – у Кати Сергеевой, ты ее знаешь, – оглянулась и посмотрела на мужа.