Протокол. Чистосердечное признание гражданки Р. - Ольга Евгеньевна Романова

и наших сборщиков подписей и агитаторов иногда едва не били. Моя начальница штаба Ксения Васильченко каждое утро начинала с разбора полётов и очередных случившихся конфликтов, и каждое утро под двери штаба к нам приходили разные люди — много тех, кто приходил помогать, иногда те, кто приходил угрожать, часто те, кто просто денег попросить, а одна молодая женщина с топором приходила каждое утро, садилась у штаба и жаловалась на жизнь. Страшновато было возле неё проходить, она была совершенно безумна, и Ксения уговаривала её идти домой и пыталась разыскать родственников, которые, надо сказать, у неё были, просто привыкли к тому, что она выходит гулять с топором, и нимало не заботились.

Жара, в отпускной и дачной Москве, охваченной к тому же крымской эйфорией и напичканной пунктами сбора помощи для ДНР-ЛНР, антиукраинская истерия и война, а мы собираем подписи. Всё время отвечая на вопрос, чей Крым и что мы думаем об Украине.

Понятно, что мы думаем.

Нет войне с Украиной. Крым аннексирован.

Кстати, очень многие москвичи (а мы собирали подписи по Таганке и Замоскворечью) услышав это, сразу доставали паспорт — а наши люди всегда носят с собой паспорт, я потом долго в Берлине от этого отвыкала — и ставили подпись.

Мы едва успели в срок, почти не успели. Но успели. Отнесли коробки с собранными подписями в избирком, и началась известная комедия. Понятно, что нужное число подписей признали недействительными, в том числе мою и начальницы моего штаба. Однако этого мало. На заседании избиркома нас обвинили в том, что мы подделали подписи людей, которые уже умерли. И вот он, список умерших.

Мы посмотрели на список. Там были фамилии многих, в том числе знакомых нам людей, вполне живых и здравствующих. В том числе там было имя Михаила Калужского из Сахаровского центра, жителя нашего округа.

Я подняла глаза — Миша стоял в дверях комнаты, где мы заседали с избиркомом.

— Миша, паспорт при тебе?

— А то!

— Ты можешь показаться вместе с паспортом комиссии? А то ты тут умер.

Миша шагнул вперед, но комиссия замахала руками, как при встрече с живым мертвецом. Сказано «умер» — значит, умер, и нечего тут шастать. Всё было понятно.

Сейчас мы с Мишей снова живём в одном городе и в одном округе, только это уже Берлин.

На следующий день мы собирали вещи в штабе, и ко мне приехал знакомый политтехнолог, серьёзный человек, которому, конечно, я никак не доверяла, но слова слушала.

— Судиться будешь по подписям?

— Не знаю пока. Наверное.

— Не судись. Иначе на тебя заведут уголовку.

Это они могут. Судиться первой начала Маша Гайдар, с ней приключилась ровно такая же история с подписями. В отношении неё моментально возбудили уголовное дело, даже два, если мне не изменяет память. И она уехала, чтобы никогда больше не возвращаться. Всё понятно. Нет смысла судиться, есть смысл ещё поработать. На уголовку нарваться мы всегда успеем.

Пожалуй, главным итогом моих первых и последних выборов были семьи. Все между собой переженились. Ксения встретила юриста Данилу, он тоже работал в штабе, и теперь они вместе занимаются брошенными, бездомными и приютскими собаками. Таня, которая была в розовой балаклаве на заборе турецкого посольства, встретила Лёню. Оля встретила Сашу. И много было ещё и других вполне счастливых обстоятельств.

Половина штаба ушла работать в «Русь Сидящую» и работает там до сих пор. Мы сняли офис и занялись регистрацией благотворительного фонда помощи заключённым и их семьям. Ходили на протесты против войны с Украиной, обсуждали митинги в Комитете протестных действий (КПД), едва не половина «Руси Сидящей» входила в группу обеспечения безопасности на митингах. Мы там часто встречались с Борей.

Однажды вечером, 27 февраля 2015 года, мне позвонили и сказали:

— Бориса убили.

Мы не успели помириться. Я корю себя за это. Его очень не хватает — чем дальше, тем больше.

Серёжа

Куда бы ни переезжала «Русь Сидящая», у нас в офисе всегда висит портрет Немцова. А теперь ещё и портрет Серёжи Шарова-Делоне.

С Серёжей мы познакомились на протесте. Я сразу подумала, что он похож на икону, то есть на русского святого, примерно на Николая Чудотворца. Таким он и был — недаром все годы, что мы были знакомы, каждый новый год он надевал красный тулуп и шапочку, брал мешок и шёл раздавать подарки семьям осуждённых, до кого мог физически дотянуться. Санта-Клаус, святой Николай, наш штатный Дед Мороз.

Он был из старой академической семьи шведско-французского происхождения, по мужской линии — сплошная профессура, математики, физики. На даче его деда в Абрамцево писал (а потом читал) «Москва — Петушки» Венедикт Ерофеев, его дед был знаком с Эйнштейном. Его двоюродный брат — Вадим Делоне, писатель, поэт, диссидент, участник демонстрации в августе 1968 года на Красной площади, за что получил 2 года 10 месяцев лагерей. И он же автор знаменитого четверостишья, из 1976 года — после обмена главы компартии Чили Луиса Корвалана на диссидента Владимира Буковского:

Обменяли хулигана На Луиса Корвалана. Где б найти такую блядь, Чтобы Брежнева сменять.

Серёжа Шаров-Делоне очень хорошо знал творчество брата. И из этой плеяды особенно ценил Александра Галича.

А сам Серёжа в жизни был архитектором, реставратором и большим любителем истории, а ещё он написал толстенную монографию про древнюю архитектуру Северо-Западной Руси. Хотя на самом деле он был прежде всего правозащитником, стал им как раз в 2012 году. Он фактически тащил на себе общественное расследование событий 6 мая 2012 года на Болотной площади, стал защитником на «болотных» судебных процессах сначала Андрея Барабанова, потом Вани Непомнящих, участвовал в качестве защитника в десятках, если не сотнях административных процессов в отношении задержанных на митингах.

Он фактически основал Школу общественного защитника. Саму концепцию ШОЗ придумала журналистка Мария Эйсмонт, старинная моя знакомая и коллега ещё по газете