Жизнеописание Михаила Булгакова - Мариэтта Омаровна Чудакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несколько дней они еще прожили в общежитии – в комнате уборщицы Анисьи. От тех дней почему-то осталось в памяти Татьяны Николаевны Анисьино присловие: «Живу хорошо, дожидаюсь лучшего»…
Прежде всего надо было определиться на службу, а потом уж думать о жилье. По-видимому, на руках у Булгакова было удостоверение Владикавказского подотдела искусств и какое-то рекомендательное письмо. Он отправился разыскивать родственную организацию и обнаружил ее на Сретенке, в помещении того огромного здания акционерного общества «Россия», которое и сейчас стоит по левую руку, если встать лицом к Сретенскому бульвару. Это – один из самых первых домов, порог которых переступил Булгаков в Москве. «В сущности говоря, я не знаю, почему я пересек всю Москву и направился именно в это колоссальное здание. Та бумажка, которую я бережно вывез из горного царства, могла иметь касательство ко всем шестиэтажным зданиям, а вернее, не имела никакого касательства ни к одному из них» («Записки на манжетах»).
Он нашел в этом здании Литературный отдел Главполитпросвета Наркомпроса. К тому времени названия, к звуку которых с ужасом прислушивался в марте 1920 года очнувшийся после тифа при новой власти герой «Записок на манжетах» («Подотдел искусств откроем! – Это… что такое? – Что? – Да вот… подудел? – Ах, нет. Под-отдел! – Под? – Угу! – Почему под?»), были уже им хорошо заучены.
В «Записках на манжетах»: «Это шестиэтажное здание было положительно страшно. Все пронизано продольными ходами, как муравейник, так что его все можно было пройти из конца в конец, не выходя на улицу». Автор «Записок» находит в Лито двух людей: «Один высокий, очень молодой, в пенсне. Бросились в глаза его обмотки. Они были белые, в руках он держал потрескавшийся портфель и мешок. Другой – седоватый старик с живыми чуть смеющимися глазами был в папахе, солдатской шинели. На ней не было места без дыры, и карманы висели клочьями. Обмотки серые и лакированные, бальные туфли с бантами. „Нельзя видеть заведующего?“ Старик ласково ответил: – Это я». (Схема «узнавания», конечно, нескрываемо восходит к встрече Чичикова с Плюшкиным. «Эх, батюшка, а ведь хозяин-то я!») «Больше всего он походил на обритого Эмиля Золя».
30 сентября 1921 года датировано заявление: «Прошу о зачислении моем на должность секретаря Лито. Михаил Булгаков»[90]. На нем резолюция: «Худ. отдел. Прошу зачислить секретарем Лито взамен т. Гольдебаева. Т. Гольдебаева оставить членом Редакц. Комиссии. Зав. Лито ГПП А. Готфрид». «Старик» в столь недвусмысленном для взгляда Булгакова костюме – это и есть А. П. Готфрид, член РКП(б) с декабря 1918 года, организатор Советов на подмосковных станциях. Он был заместителем А. С. Серафимовича, заведующего Лито Наркомпроса, – ему подчинялось Лито Главполитпросвета…
В тот же день Булгаков заполнил первую свою московскую анкету – как увидим, весьма обдуманно: «…Какие местности России хорошо знаете, сколько лет там прожили и были ли за границей. – Москва, Киев, за границей не был; Участвовали ли в войнах 1914–1917 – прочерк, 1917–1920 – прочерк; специальность – литератор; социальное положение до 1917 года и основное занятие – студент». Все, что было связано с семьей отца, с дипломом «лекаря с отличием», с участием в качестве военврача в обеих войнах, давно уже не подлежало оглашению.
На вопрос «Считаете ли нужным в настоящий момент применять ударную форму работы, предпочитая ее углубленным формам работы», он ответил уклончиво – «В некоторых случаях», а на вопрос «Принимали ли участие в революционном движении до 1917 года» вполне определенно – «нет».
И приказом от 1 октября он был зачислен на искомую должность секретаря Лито, заместив на ней Александра Кондратьевича Гольдебаева и так и не узнав, возможно, о том, что волею судеб соприкоснулся тем самым с Чеховым, который лично отредактировал когда-то рассказ Гольдебаева для «Русской мысли»… «Вступив в литературу почти на четверть века позже Чехова (притом что был лишь на три года его моложе. – М. Ч.) и пережив его на двадцать лет»[91], Гольдебаев успел еще, таким образом, уступить свое служебное место вступающему в литературную московскую жизнь Булгакову…
В обязанности секретаря вменялось «общее руководство всей письменной работой, направление бумаг, ведение протоколов коллегии Лито, деловая переписка с лицами и учреждениями, составление „Повестки дня“ (обратим внимание – это словосочетание еще только входит в обиход и потому пишется в кавычках. – М. Ч.) для заседаний коллегии, проведение в жизнь постановления заседаний коллегии доклады заведующему или заместителю о текущей работе и общее наблюдение за работой канцелярии…».
Первый же протокол, который вел Булгаков 2 октября 1921 года, отметил: «Начало заседания: 8 час. вечера. Окончание: 12 ч. ночи».
Некоторые подробности этого времени припомнил незадолго до своей кончины, в одной из наших бесед в январе 1978 года, литератор Георгий Петрович Шторм, оказавшийся одним из первых московских сослуживцев Булгакова. Запомнилось неожиданное начало разговора, когда Георгий Петрович сказал – после первых же слов: «Он сохранил лик, а я надел личину».
Наш собеседник прекрасно помнил то здание, где они познакомились и где «квартиры были соединены – через них шел тот бесконечный ход, который описан у Ильфа и Петрова…». Начальствовал, как ему запомнилось, «некий Богатырев, и был еще старик, который почему-то часто повторял: „Поученье – соленье Мономахово…“» («молодой» – В. С. Богатырев был заместителем А. П. Готфрида). Сам Г. Шторм появился в Лито вскоре вслед за Булгаковым – чтобы и отпечатлеться в недалеком будущем в «Записках на манжетах»:
«Утром в 11 вошел молодой, по-видимому, очень озябший поэт. Тихо сказал: Шторн.
– Чем могу вам служить?
– Я хотел бы получить место в Лито».
И рассказчик «Записок» написал резолюцию на его прошении. «Потом приехал кудрявый, румяный и очень жизнерадостный поэт Скарцов». По словам Г. Шторма, это был Иван Иванович Старцев (1896–1967), впоследствии известный библиограф, а тогда – юный имажинист, приехавший в столицу летом 1921 года, вскоре ставший приятелем Есенина и написавший о нем пять лет спустя воспоминания, довольно откровенно