Жизнь. Книга 3. А земля пребывает вовеки - Нина Федорова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она вошла во двор, и воспоминания нахлынули на неё. Здесь… когда-то… Там было окно Милы… Вот то крыльцо, по которому… тогда… спускался Димитрий… и тётя Анна Валериановна вела его за руку и кричала… Мила поддерживала мать…
– Живёт тут кто из Головиных? – спросила Варвара у подошедшего служащего.
– Кого?
– Головиных нет ли здесь?
– Не слыхал про таких. Я с Урала. Вон куда занесло с родных мест.
Уборщица, вышедшая с ведром помоев, вмешалась в разговор:
– Это вы про тех, что тут владели имуществом? – И она рассмеялась. – Эх, куда хватили, товарищ! Должно, хорошая у вас память. Были такие, были… Осталась от них одна какая-то старая ведьма, бродит и ищет чью-то могилу. Пережиток. Господам нету места в бесклассовом обществе. Отпраздновали свой век.
– Где она?
– Живёт на краю, за парком. Да всё тут околачивается… ищет кого-то.
Но разговаривать было некогда. К «Усладе» уже скакал верховой с сообщением, что к городу уже двигаются поезда с ранеными.
С этого часа началась суматоха. Волной уходили жители. Кто мог, бежал из города. Непрерывной лентой потянулись подводы с ранеными. В противоположном направлении – навстречу им – тянулись грузовики с амуницией. Укрепления начали рыть на противоположном берегу реки. Заводы и фабрики грузили машины, увозя имущество в глубь страны. Из деревень угоняли скот. Школы подымались в путь с детьми, и отовсюду неслось: «Прощайте! Прощайте!»
Варвара стояла во главе гражданских операций и передвижений. На ней же лежала забота о провианте. Всем нужно было снабжение: лекарства, пища. И затем был отдан приказ перед сдачей города уничтожить всё, что могло быть полезно врагу.
Дом «Услады» был почти полон. Раненых раскладывали рядами в саду: направо тех, кого предполагалось оставить умирать в «Усладе», налево – кого возможно было везти дальше.
День и ночь оперировали доктора. Сиделки забыли о сне. Всё словно качалось в тумане, всё гудело разрывом снарядов. Вздрагивала земля. Какие-то неслыханные доселе звуки – свист, визг, лязг – наполняли воздух. Приближался момент сдачи города.
Из больницы выносили окровавленное бельё и складывали в кучу – уж не успеют постирать! – его обливали керосином, чтоб сжечь, как покажется первый немецкий солдат.
И всё-таки, всё-таки не было панического страха. Во всеобщем усилии и суете забывалось о самом главном, о самом последнем – о собственной смерти. И хотя приказ уходить из города был отдан, не верилось: н а ш город будет отдан врагу? они в о з ь м у т его? вот э т о т город? Но он – н а ш. Он в с е г д а был нашим.
А город менялся. Уже улетели испуганные птицы, придушенно выли собаки. Всё дымилось – не то небо, не то земля.
Все мысли Варвары были заняты устройством раненых. Враг приближался. Для тех, кто работал в госпитале, уже не было ни дня, ни ночи. Был только грохот, стон, крик – и всюду кровь. И невероятным казался вдруг проглянувший клочок невозмутимо ясного голубого неба или мерцающая, сияющая звезда. Это ещё есть на свете? Это ещё не уничтожено войной?
Как-то раз, выйдя на улицу, Варвара услыхала звонкие детские голоса. Эти звуки были так неожиданны, так радостны слуху, что она, увлечённая ими – этим минутным отдыхом от стонов госпиталя, – пошла на звук голосов.
Вдоль улицы шагала странная женщина, и мальчики, дразня её, бежали за нею. Они кричали:
– Ведьма! Колдунья! Старая барыня! Ведьма!
Это была очень старая женщина, одетая в лохмотья. Тощая, высокая, казалось, какой-то незапамятной древности, она, однако, держалась почти прямо и шагала быстро. Разорванный местами кружевной шарф развевался за нею, словно обломанное чёрное крыло. Оттенки зелени и ржавчины лежали на всей её одежде, и на лице, и на развевавшихся прядях волос. По временам она поднимала свою палку и размахивала ею над головами мальчиков, когда они подбегали ближе.
Взглянув, Варвара узнала в ней Анну Валериановну Головину.
Варвара подошла к ней. Пошла с нею рядом.
Осмелев, приблизились и преследователи, крича:
– Ведьма! Колдунья! Старая барыня!
Величественно выпрямляясь и размахивая палкой, Анна Валериановна обратилась к ним с грозною речью:
– Пигмеи! Саранча! Расступитесь! Вы съели всё – растения, животных, землю… и теперь поедаете людей! Голод, голод! Вы пожираете друг друга! Где человеческое сердце? Оно съедено. Всё съедено, и мир опустел. Погибли поля, погибли сады, цветы и травы.
Она остановилась и палкою ударила землю.
– Тверда! Камень. Смерть.
Варвара стояла неподвижно, поражённая этим зрелищем. Её сердце вдруг наполнилось жалостью при виде такой гибели человеческого достоинства и благородства.
Глубокое чувство, которому она не могла бы дать имени, поднялось и клокотало в ней. Перед её глазами, один за другим, проносились образы прежней Анны Валериановны. «Это я сделала её такой». И жалость, запрещённая «катехизисом» её юности, жарко вспыхнула в ней. Теперь… теперь, когда она знала, что дни, и её и Анны Валериановны уже сочтены – что дни! – возможно, сочтены уже и часы и минуты – теперь рухнуло всё, что разделяло их прежде. Уже не за что было бороться, нечего отнимать, не за что судить. Они обе, они вместе стояли на пороге смерти.
Она не подошла, она побежала навстречу призраку прошлого. Она схватила её руку и жадно смотрела в её глаза.
– Гражданка Головина! – только и могла она крикнуть.
– Не прикасайся ко мне! – воскликнула Анна Валериановна и резко отдёрнула руку. – И отойди! Мне не нужно тебя видеть. – И старуха закивала головою. – И сколько раз, сколько раз повторяю: я не гражданка, я – госпожа Головина. – И она пошла снова.
– Постойте!
– Дорогу мне! – И старуха замахала палкой. – Кто ты, чтобы сметь мне стоять на дороге? Откуда у тебя эта дерзость? Видишь: это я иду! Вон с моего пути!
Варвара отступила на шаг, Анна Валериановна, шепча что-то невнятное, стояла, размахивая палкой.
Какой-то прохожий остановился, оттолкнув старуху.
– Эй, пугало воронье! Тоже ведь персона! На комиссара машешь палкой!
И обернувшись к Варваре, добавил:
– Товарищ, видали когда-нибудь старорежимную барыню? Вот пережиток прошлого! Картина!
Этот комиссар был молод. О прошлом он не мог судить как очевидец. Лицо у него было доброе, и он уверенно-простодушно сказал:
– Кровь народную сосала!
Мальчики, осмелев, снова окружили старуху и дразнили её, а она всё размахивала своей палкой.
– Что она делает здесь? – спросила Варвара.
– Да что ж она может делать? Помирает с голоду.
– Но всё-таки, чем же питается?
– А должно быть, ничем не питается, – улыбнулся комиссар. – Живёт просто от собственной злости.
Подошедшая женщина вступила в разговор.
– А ей дают кусочки… старые граждане, кто помнит… Она, говорят, раньше что-то сделала для города.
Комиссар отнёсся к этому скептически
