Оранжевый туман - Мария Донченко

Во дворе двенадцатиэтажного дома лежал на снегу остывающий труп, и снег таял под горячей кровью из пробитой артерии.

Виталик знал, что ему не успеть в метро до поднятия тревоги.

От дома Маркина до метро «Коломенская» было три автобусных остановки, или двадцать минут ходу средним шагом, или минут двенадцать бегом. Стеклянные двери метро закрывались в час ночи, и он мог бы ещё успеть до закрытия, чтобы раствориться в других районах огромного мегаполиса.

Но там его уже будут ждать. Слишком далеко, слишком долго. Виталика вела первобытная, звериная интуиция, вела прочь от линий метро и транспортных узлов.

Она, выплеснувшаяся наружу внутренняя сущность, впитавшая зов предков, заставляла его уходить от погони в противоположном направлении, к реке, казалось, загоняя в ловушку, отрезая от возможных путей вырваться из неё.

Он бежал несколько сотен метров посреди проезжей части — с целью сбить с толку несуществующую собаку, смешаться со множеством запахов проезжающих автомобилей — и только потом вновь свернул во дворы.

Сирена зловеще завывала всё ближе. Оперативникам, сидевшим в машине, которую Виталик ещё не видел, не терпелось раскрыть по горячим следам особо тяжкое преступление, и они прочёсывали район в поисках подозрительных личностей.

Звёзды бесстрастно мерцали во тьме, и их далёкий свет падал на тёмную матовую стальную ограду Коломенского парка.

Виталику вдруг — ни с того ни с сего — пришёл на ум их разговор с Димкой о звёздах, во время ночлега по дороге в Нижний Новгород, в седьмом году.

«Альфа Центавра. Её нынешний свет мы увидим осенью одиннадцатого года…»

«Осенью. А сейчас февраль…», — уточнил сам себе Виталик.

Фонари предательски качались над дорогой. Виталика влекло правее, подальше от их света, к гаражам и тёмным холодным деревьям.

Он сознательно не бросал оружие. За годы тюремного заключения успев изучить не только собственно Уголовный или Уголовно-процессуальный кодекс, но и так называемую правоприменительную практику, обобщавшую опыт использования статей УК и УПК в реальной жизни, Виталик очень хорошо понимал, что все его связи, друзья и враги прекрасно прослеживаются, что, будь он задержан этой ночью в Нагатинском Затоне, отвертеться от убийства Маркина ему не удастся, какие бы аргументы он или его адвокат, пусть даже платный, по соглашению, ни приводил на следствии и суде. В таких условиях наличие пистолета добавляло ему в худшем случае сравнительно «лёгкую» двести двадцать вторую — ему, потенциальному «пожизненнику»…

Убийство лидера оппозиционной организации могли квалифицировать по сто пятой статье — с точки зрения Виталика, отягчающих обстоятельств не было, и ему должны были предъявлять первую часть, до пятнадцати лет, но, зная подлость правоохранительных органов, тем более при заинтересованности ФСБ, в которой не было повода сомневаться, он допускал с высокой вероятностью, что обстоятельства найдут, и предъявят вторую часть сто пятой, или — хрен редьки не слаще — двести семьдесят седьмую. То есть — куда ни кинь — пожизненную статью.

Поэтому Виталик решил отстреливаться от преследователей, если не останется другого выхода.

На этот самый случай у него осталось семь патронов.

Сугробы… Снег играл против него, как и в Балашихе — в снегу утопали глубокие следы зимних ботинок с высокой шнуровкой.

Виталик старался держаться утоптанных тропинок, протискивался между гаражей-ракушек, всё сильнее и сильнее прижимаясь к парку и к реке.

Уходить в парк не имело смысла — его и в обычное время усиленно патрулировали по ночам, пугая влюблённых и зазевавшиеся пьяные компании. Что уж тут говорить о том, когда ищут особо опасного преступника.

Но пути назад не было. Скатившись по припорошенной снегом обледенелой тропинке, Виталик оказался на кромке спящей подо льдом реки.

Величественный ансамбль древнего села Коломенского возвышался над ней, белея в чёрной зимней ночи. Противоположный берег, еле слышно гудя оборудованием Мосводостока, темнел за рекой.

Виталик опёрся спиной о железные, с пиками на концах, жерди забора. Несколько раз он глубоко вдохнул ночной морозный воздух и выдохнул вновь.

Забор спускался к реке. Виталик аккуратно, бесшумно присел на корточки, проскользнул на внутреннюю сторону парка и вновь огляделся затравленным зверем.

В нескольких десятках метров от забора располагался выход коллектора подземной реки. Из трубы в человеческий рост вытекала ледяная вода, и в радиусе десятка метров лёд на Москве-реке был подтоплен. Над трубой находилась будка охранников шлюза, они крепко спали, и потусторонний, заунывный вой сирены не мог их разбудить.

Шурша поверхностью куртки о бетонную облицовку трубы, Виталик скользнул внутрь, держа пальцы на взведённом курке.

Вода текла, леденея, журча, потоком высотой в десять-пятнадцать сантиметров, не заливаясь в берцы, и Виталик перемещался по трубе, посекундно оглядываясь назад, в любой момент готовый стрелять, пока труба не повернула под углом в девяносто градусов, и в плотном мареве не возникла ведущая наверх ржавая лестница.

«Люк!..»

Виталик поднялся на несколько ступеней и облокотился спиной на холодную, мокрую бетонную стену колодца.

Люк был заперт, заварен снаружи и не оставлял ни малейшего шанса вылезти наверх.

Он принял позу, позволявшую максимально расслабить мышцы, и вслушался в смрадную темень.

У входа в трубу переговаривались голоса, в коллекторе отдавалось эхо, и можно было довольно чётко расслышать их речь, значительной частью состоявшую из нецензурной лексики.

Виталик сглотнул слюну и прислушался.

— Да пошли отсюда на… — настойчиво басил один из голосов, — нет там никого, одно дерьмо вдоль и поперёк…

— Не, стоит проверить трубу до конца, — отвечал второй голос, более молодой, — а вдруг он там…

— Не пори чушь, — ответил второй, ещё пару минут они удалялись от коллектора, пререкаясь между собой, и потом всё стихло, только вода, холодная, как лёд, продолжала журчать.

Виталик снова вдохнул и выдохнул, взглянув на часы. Действительно, минуло более получаса с тех пор, как голоса стихли у входа в трубу.

И он решился выбраться из укрытия.

У него было ещё минуты две, пока он спускался по вертикальной лестнице, опираясь о её влажные ступени прорезиненными подошвами.

Но тишина молчала.

Приблизившись к повороту трубы, Виталик швырнул камешек, и он гулко ударился в шершавую бетонную стену, отрикошетил от неё и упал в воду. Течение быстро смыло расплывающиеся по воде круги, но никто не отозвался на посторонние звуки.

Тишина была благосклонна к Виталику.

Держа руку на спуске, он долго двигался по трубе вдоль потока, вздрагивая от каждого шороха.

Прижимаясь к бетону, он переставлял ноги и наконец выглянул наружу. Там никого не было. На всякий случай Виталик ещё раз огляделся и, убедившись, что никому нет дела до оконечности коллектора Коломенского парка, выбрался в ночь.

Ночь дышала холодом, улыбаясь ему, и ярко светила слегка подрагивающая луна.

Виталик отошёл на полсотни метров от вытекающей из коллектора струи и поставил ногу на лёд Москвы-реки. Лёд был прочен — он не хрустнул, и Мать Природа благоволила к человеку, осмелившемуся в жуткую февральскую ночь переходить по льду тяжело и неравномерно замерзающую Москву-реку.

Но был февраль. И был мороз. И не было других вариантов.

И, осторожно ступая за метр, за два метра от берега, сперва пригибаясь, потом выпрямляя спину, но недоверчиво глядя назад, шёл по льду человек на двух ногах, готовый в любой момент упасть ничком и ползти, ползти на левый берег, к району Печатники или Курьяново…

Что вот сейчас, в этот момент, змеёй ляжет трещина под его ладонями, и провалится лёд вниз… Подведёт ледяной покров, и разольётся тёмная полынья, сужающаяся в центр окружности, как в детстве в далёкой сказке про Серую Шейку, которую когда-то под вечер Лариса Викторовна Нецветова читала на ночь сыну-первокласснику… Хотя в сказке было, кажется, наоборот…

Промокшие перчатки Виталика коснулись далёкого берега, и он сплюнул.

Колени упёрлись в левый берег, и снежинки осыпались за шиворот, на воротник камуфляжной куртки с клеймом Ивановской текстильной фабрики.

Подёрнув шеей, он вылез на пригорок, где за железной дорогой начинался до боли родной район Люблино.

Виталику хотелось пить, он забирал снег в пригоршни, и снег хрустел на зубах, падая на землю сквозь напряжённые пальцы.

Вскарабкавшись наверх, он оказался на ровной улице, ведшей туда, где начиналась дорога в сторону его дома.

Он даже позволил себе расслабиться, шагая в мутной люблинской ночи.

Голос отозвался издалека, и ему показалось, что это голос Любы.