Сам о себе - Игорь Ильинский

Я кроме помпонов щеголял обувью (вспомнил пристрастие к Мадеру).

Играли без грима. Но грим, к которому прибегают молодые женщины даже в жизни, не был запрещен, поэтому Бабакова, игравшая Стеллу, в меру подмазывалась и подрумянивалась. Вслед за ней «загорали» и подкрашивались и другие. Словом, жизнь театра брала свое.

Главными партнерами моими в этой пьесе были М. И. Бабанова и В. Ф. Зайчиков. Бабанова очаровала в роли Стеллы и московских зрителей и критику. Я был так занят своей ролью, что не заметил тех прекрасных черт, которые развивались в этой артистке. Мешало и то, что я себе представлял Стеллу несколько иной.

Стелла в моем наивном воображении представлялась мне как какое-то совершенство внешней и внутренней красоты в женщине.

В дальнейших работах я понял, что Бабанова выросла в талантливую актрису. Но больше всего она мне нравилась в постановке Мейерхольда «Доходное место», где создала исключительно наивный, очаровательный и вечно женственный образ Полины. Очень хорошо она играла в «Ревизоре» Марью Антоновну, несмотря на то что режиссером эта роль была несколько отодвинута на задний план.

Наибольшая дружба в работе у меня была в то время с В. Ф. Зайчиковым, игравшим Эстрюго. Уже в этой роли Зайчиков показал себя неистощимым выдумщиком, актером с большим юмором. Его очень любил и ценил Мейерхольд за все время своей работы с этим актером.

На репетициях «Рогоносца» бывал С. М. Эйзенштейн, появился Левушка Свердлин, скромно и внимательно присматривавшийся к работе Всеволода Эмильевича и в дальнейшем успешно заменявший меня в роли Аркашки в «Лесе».

Премьера «Великодушного рогоносца» имела ошеломляющий успех.

Я уже достаточно нахвастал, вспоминая о «Грозе». Но тут успех носил другой характер. Этот успех, в отличие от «Грозы», имел сенсационный и более широкий масштаб. Это ведь был первый настоящий успех режиссера Мейерхольда, его молодого театра, его молодых актеров, его молодого биомеханического метода. Успех сопровождался горячими спорами, восторгами или полным неприятием, а такой успех бывает особенно громоподобным и трескучим.

Многим и многим нравился спектакль. Нравился он и Маяковскому, а Маяковский всегда был для меня кристальным и безошибочным мерилом и разоблачителем всяческой пошлости. Однажды я прочел в журнале «Театр», как с любовью вспоминает «Великодушного рогоносца» и Н. Асеев.

Любовь участников спектакля к пьесе и увлечение ею не могли пройти бесследно для зрителей.

Они были не только ошеломлены, но и очарованы спектаклем, свежестью, непосредственной новизной и темпераментом исполнения.

Если успех в «Грозе» не повторился за всю мою жизнь, то и успех в «Рогоносце» остался также неповторимым.

Занавеса, как известно, не было. Поэтому нельзя измерить этот успех обычным мерилом – «сколько раз его давали».

Разразившись бурей аплодисментов, зрители, особенно студенты, молодежь, бросились на сцену и качали нас, начиная с Мейерхольда.

Больше меня никогда не качали, даже в театре Мейерхольда.

Отгремели рукоплескания, и я, несколько пошатываясь, как от уже начавшегося головокружения от успеха, так и от бурного качания, вышел на свежий весенний воздух Триумфальной площади (площадь Маяковского). Тут меня поджидали исполнявшие административные функции в молодом театре Виктор Ардов и все тот же Коля Хрущев.

– «О-го-го-го-го!» – закричал на всю площадь Ардов, передразнивая меня в «Рогоносце». – Вот это да!! Идем на радостях с нами в кофейную пирожки есть.

– Да ведь денег-то нет, – говорил я.

– Ничего, брат! Сегодня мы с Колей столько наторговали контрамарок сверх меры – хватит на пирожки. Идем! Ты это заслужил.

Глава XVIII

Многие зрители, видевшие «Великодушного рогоносца», молодые актеры, работавшие у Мейерхольда, и я в том числе, считают, что этот спектакль был наиболее цельным и значительным мейерхольдовским спектаклем за весь период существования его театра с точки зрения его кредо работы с актером и наиболее выразительного показа его «биомеханической» системы.

Параллельно с репетициями «Великодушного рогоносца» Мейерхольд начал вести свои занятия по биомеханике. Эти занятия посещал и я. Поскольку биомеханика была тогда свежим и новым увлечением Мейерхольда, наиболее полно она оказалась использованной как раз в постановке «Великодушного рогоносца».

Постараюсь вспомнить то, что я знаю о биомеханике и как я ее понимаю.

Прежде всего необходимо отметить, что Мейерхольд, «изобретая» театральную биомеханику, как следует не формулировал и не объяснял, что же это, собственно, такое.

Его теоретизирования в этой области были крайне неясны и носили главным образом полемический характер по отношению к «теориям переживания» в театре. Поэтому я пройду мимо его формулировок раннего периода биомеханики, когда ей придавалось и воспитательное значение для формирования нового человека не только на сценической площадке, но и в жизни. Сознательное требование целесообразности и рациональности движения человека и его физического поведения в любой его работе было сродни появившейся в то время теории Гастева и его НОТа (Научная организация труда).

Целесообразности каждого движения требовал Мейерхольд и на сцене для актеров, выполняющих то или другое задание.

Мейерхольд поначалу хотел «разделаться с переживаниями». Он требовал точного выполнения внешнего рисунка, точности физических движений и ракурсов тела. Он говорил, что при правильной внешней форме появится и правильное содержание, правильные интонации, правильные эмоции. Физическое положение тела актера, полагал он, определит его эмоции и интонации голоса.

При этом он требовал от актера «способности к рефлекторной возбудимости». Возбудимостью Мейерхольд называл способность актера воспринимать в чувствовании, движении и в слове полученные им извне задания.

Координирование проявлений возбудимости и составляет, по Мейерхольду, самую суть работы актера. Так, он считал, что актер, изображая испуг, не должен пугаться вначале и это переживать, а потом бежать, он должен сначала бежать (рефлекс), а потом уже от этого пугаться.

В переводе на сегодняшний театральный язык это значит: «Надо не переживать испуг, а выражать его на сцене в физическом действии». Тут-то, как мне думается, и получается известный стык между мейерхольдовской биомеханикой и «методом физических действий» Станиславского.