Волшебный пояс Жанны д’Арк - Екатерина Лесина

И ученых.

И всех тех, кто ищет иной путь, помимо пути веры…

Проклятье!

Жиль вскочил. Камера, в которой он провел последние дни, была тесной и грязной. Сырые камни. Влажная солома в углу… будто он, Жиль, и не маршал Франции, не герой войны, а подлый воришка, которого вот-вот повесят…

…Сожгут.

…Как сожгли ее. Об этом искуплении говорил колдун?

…Предсказал смерть… а Жиль не поверил, слишком уж странно звучало то предсказание… а ведь сбывается… Сколько его еще продержат? Неделю? Другую? Долго не станут. Эти суды вершат быстро, дабы не возникло и малейших сомнений в справедливости приговора… и город кипит, обсуждая преступления Жиля де Монморанси-Лаваль, барона де Ре, графа де Бриен, сеньора д’Ингран и де Шамптос…

Жиль повторял титулы шепотом, убеждая себя, что они не посмеют тронуть… не его!

Посмеют.

Уже посмели. И пусть смехотворен был обвинительный акт о сорока семи пунктах, зачитанный прилюдно, но… не важно, что написано в акте. Куда важней то, кто за этим актом стоит.

…Он решил, что сумеет оправдаться.

Нельзя было.

Он, Жиль де Ре, неподсуден суду светскому, но слишком самоуверен был… или не самоуверенность причиной, а туман, поселившийся в голове его благодаря Франческо?

Одурманил.

Травами. Напитками своими, каковые должны были продлить жизнь и омолодить тело.

Глупец, позволивший поймать себя в сети. И где теперь Франческо? Колдун… исчез, а с ним и верный Якоб, который оказался далеко не так верен…

…Рассказал…

…Иначе откуда они узнали-то?

Жиль закрыл уши руками, но в голове звучал нервный голос обвинителя…

…Пункт шестнадцатый.

В одной из нижних комнат замка, или крепости Тиффож, около пяти лет назад Франческо Прелати, самозваный специалист в запрещенном искусстве геомантии, и Жан де ла Ривьер начертили множество магических знаков, кругов и цифр. Также в некоем лесу около вышеназванной крепости Тиффож некто по имени Антуан де Палерм из Ломбардии вместе с другими волшебниками и вызывателями демонов занимался гаданием и вызыванием злых духов с помощью огня, фимиама, мирры, алоэ и других ароматических веществ…

Раскаяться?

Поздно. Им не нужно раскаяние, и даже если Жиль отречется от всего, они не отступят. Пока он жив… пока есть еще хоть толика золота, хоть бы малейший шанс на то, что он, Жиль, вернет себе утраченные земли, не отступят.

Они нарочно выбирали то, что воистину страшно, боясь, как бы суд не оправдал Жиля.

Теперь народ требует его смерти. И ни один судья не посмеет возразить, что обвинения эти по сути своей пусты, что нет ни одного доказательства, будто бы Жиль совершал нечто подобное…

Пункт пятнадцатый.

В соответствии с первоначальными обвинениями на основании общественных слухов, завершившихся тайным расследованием, проведенным высокопреподобным епископом Нантским в его городе и епархии, с помощью уполномоченных представителей инквизиции и обвинителя епископского суда по следующим обвинениям в преступлениях и нарушениях, предусматриваемых церковными законами, и по поводу жалоб, угроз и стенаний, исходящих от многих личностей обоих полов, вопивших и жаловавшихся о потере и смерти своих детей. Вышеназванный обвиняемый Жиль де Ре и его сообщники брали невинных мальчиков и девочек и бесчеловечно забивали их, убивали, расчленяли, сжигали и подвергали всяким пыткам, а вышеупомянутый Жиль, обвиняемый, приносил тела упомянутых невинных детей дьяволу, призывал и заклинал злых духов и предавался гнусному содомскому греху с маленькими мальчиками и противоестественно удовлетворял свою похоть с молоденькими девочками, отвергая естественный способ копуляции, когда невинные мальчики и девочки были живы, а иногда и мертвы или даже во время их смертных судорог.

…Кто в здравом уме отпустит подобного убийцу?

Кто поверит его клятвам в невиновности?

Никто.

И бедная Катрин поспешила отречься от подобного мужа. Она передала записку, в которой просила о прощении, о понимании.

Она должна позаботиться о детях.

Детях… значит, привыкла все же к дочери его… приняла… и хорошо. Мысль о детях грела душу Жиля… Пускай живут. Пускай не повторят его ошибок.

Он неловко опустился на колени.

Молиться?

Жиль умел. Знал слова, но ныне привычная латынь показалась… неуместной?

— Господи, Ты знаешь, что я не делал ничего, в чем меня обвиняют… они говорят, будто я велел сжечь тела детей и выбросить их в рвы и канавы… в выгребные ямы… я не делал. Не насиловал. Не убивал. И уж тем паче я не предлагал руку, глаза и сердце ребенка демону. Так они говорят. Им верят. Осуждают меня… и пускай. Мне нет дела до их осуждения… Мне страшно, Господи. Я не хочу умирать. Ты знаешь, что я желал бы жить долго…

…Восемнадцать дней длилось следствие.

Слуг допрашивали. Тогда еще Жиль верил, что ничего важного они не скажут. Не потому, что преданы, но потому, как глупы и не знают ничего действительно важного. Да и то, что значит слово черни против слов маршала Франции? Он полагал себя неуязвимым…

Ошибался.

Им не нужна была истина, но лишь повод… и повод был получен.

Расползались слухи о его преступлениях, обрастая страшными подробностями, каковых, будь все сказанное правдой, никто не знал бы… но люди о том не думали, люди с жадностью, с жаром пересказывали друг другу, как он, Жиль де Ре, убивал детей.

Купался в их крови.

Ел их плоть.

И вершил черные мессы, призывая всех демонов…

Они нашли Меффре, женщину, которая якобы крала детей, исполняя приказ Жиля. И ее свидетельство стало опорным камнем обвинения.

Суд состоялся в Нанте.

Суд… представление для публики… и Жиль еще надеялся, что у него получится доказать свою невиновность. Он держался гордо, как и подобает потомку древнего славного рода.

Он с гневом отверг все выдвинутые обвинения…

И разозлил судей настолько, что его, словно еретика, подвергли допросу. Он длился семь дней, уже не в судебной зале, пред людьми, но в подземельях.

Семь дней боли.

Страха.

И надежды, что они поймут… отступят… отчаяния, когда надежда умерла.

Их палачи были умелы, а Жиль… Жиль слаб.

— Я лишь человек… всего-навсего человек… и я солгал. Ложь под пыткой — разве то грех? Нет… Ты знаешь. Кто, как не Ты? Я не убивал тех детей… я не продавал душу свою… я не…

Он неловко поднялся с колен.

Боль еще жила в теле. И странно было от того, ведь явных следов допросов не осталось.

Они не хотели, чтобы пошли слухи о принуждении…

…О да, его признание, сделанное прилюдно, его раскаяние были частью игры. А Жиль устал. Там, в подземельях, он думал лишь о том, что скоро все закончится… совсем скоро…

У него оставался один шанс на спасение.

— Завтра, Господи… помоги мне… умоляю, Господи… — И слова молитвы увязли в камне старых стен. Жиль произносил их вновь и вновь, отсчитывая время…

Людочка обитала в пригороде, в районе старом, застроенном одноэтажными частными домами. Прежде здесь Жанне бывать не доводилось, и она вертела головой, разглядывая солидного вида кирпичные особнячки, которые скрывались за железными заборами, и грязноватые, уставшие от жизни хижины. Дом Людочки был из последних. Темный, покосившийся на один угол. Из печной трубы тянуло дымом, и дым этот сползал по заросшей мхом крыше, драным покрывалом повисал на кривых ветках старых яблонь.

— Людмила? — Бесцветная женщина развешивала в саду застиранные простыни. — Господь ей судья. Уже год, как ушла из дому. С тех пор ни слуху ни духу… Мы молимся за спасение ее души…

— А вы не…

— Мне больше нечего сказать! — отрезала женщина.

Пришлось уходить.

Но Кирилл ушел недалеко, остановившись на улице. Он огляделся, хмыкнул и решительным шагом направился к соседнему дому. Тоже не новый, он, однако, радовал глаз яркой свежей краской. На окнах виднелись белые занавесочки. На лавке перед домом дремал толстый рыжий кот.

— Есть кто? — Кирилл постучал в окошко.

— А смотря кто тебе надобен, — ворчливо ответила хозяйка, круглая старушка. Была она аккуратной и какой-то уютной, будто сошедшей с картинки. Синее платьице с манжетами и воротничком, шаль на плечах. Седые волосы гладко зачесаны. В ушах — серьги-подковки.