Загадочная пленница Карибов - Серно Вольф

В синих глазах Филлис отразились непонимание и растерянность.

Амброзиус закусил губу. Конечно, надо бы выразиться яснее, но для него, образованного человека, это было непросто. Тогда он решил просто-напросто назвать вещи своими именами:

— Почему ты всегда отвечаешь «Да-да, очаровательны», или «Да-да, странный», или «Да-да, сухие»? А что-то другое ты можешь ответить?

Едва закончив свой вопрос, он тут же в ужасе сообразил, насколько он бестактен и что своей прямотой, наверное, обидел Филлис, поэтому поспешил загладить оплошность:

— Вообще-то, знаешь, дельфины действительно очаровательны. Такие доверчивые, общительные животные, такие игривые, просто акробаты и…

— А еще я говорю: «Да-да, ни грана», и «Да-да, слишком жаль», и «Да-да, чертовски дурной знак».

— Что??? Ничего себе! Ты понимаешь и такое? Что ты сказала, ну-ка повтори!

— Я сказала, что еще говорю: «Да-да, ни грана», и «Да-да, слишком жаль», и «Да-да, чертовски дурной знак».

— Бог мой, ты совершенно права, моя дефиниция с прилагательными была не слишком корректна! Совершенно права! — почему-то обрадовался монах. — Послушай, а ты всегда так точно помнишь, что сказала за день?

Филлис удивленно взглянула на него:

— Всегда. И то, что сказала вчера, и позавчера, и вообще.

Амброзиус снова был посрамлен. Но если это было правдой, то в ее лице он имел дело с потрясающим феноменом, который более чем удивителен! Но, с другой стороны, Филлис произносила за день не более полдюжины своих неполных предложений…

— Помнишь тот день, святой отец, когда мы еще переворачивали лодку, ну, когда Коротышка еще сидел под ней? — словно услышала его сомнения Филлис. — Тогда еще Феба так обрадовалась, а малыш поиздевался. Он сказал: «Уи-уи, госпожа полюбовница. Твоя задница сейчас там, где была моя голова». А Феба рассердилась и ответила: «Ах ты, ядовитый подарочек! Я тебе уж тыщу раз говорила, что я дама, а не… Мы с Филлис — дамы! Заруби себе на носу! Да, Филлис?» И помнишь, что я ответила?

— Ну, э… — Амброзиус ярко видел перед своим взором всю давешнюю картинку, но вот кто что сказал, убей — не помнил.

— Я сказала: «Да-да, дамы», а Магистр сказал: «Не ссорьтесь, дражайшие. Коротышка совсем не то имел в виду. Не желаете ли еще окорочка? С радостью отмашу вам еще, вот только пальцы поберегу, хоть и должен предупредить: он страшно соленый, а питьевой воды у нас — кот наплакал, по крайней мере сегодня»…

У Амброзиуса перехватило дыхание. Эта юная дама с синими, как небо, и такими же огромными глазами не только обладала феноменальной памятью, но еще и потрясающе точно копировала голоса говоривших! С таким он в жизни еще не сталкивался. С какой легкостью Филлис могла бы овладеть латынью, если бы кто взялся ее обучить!

Он вспомнил родную обитель в далеком Тюрингском краю, где многие школяры, несмотря на все старания неустанно долдонящих учителей, были не в состоянии перевести и двух строк из Цезаря. «Так оно и бывает в жизни, — с горечью подумал он. Кому улыбнулось счастье получить образование, тупые, как… прости Господи! А те, у которых дар, не имеют возможности его получить. Образование — прерогатива богатых. Не последняя причина, которая подвигла его нести людям знания… И веру».

Взгляд Амброзиуса унесся за пределы океана, а потом вернулся, неся на крыльях сумасшедшую идею.

— Знаешь, как будет море по-латыни? — внезапно спросил он, не отдавая себе отчета. — Mare.

— Mare, — повторила за ним Филлис.

— Правильно, mare. А вода — aqua, а волны — unda.

— Aqua, unda.

Амброзиус повел рукой вдоль «Альбатроса»:

— Корабль на латыни — navis, мачта — malus, а румпель — remus.

Филлис без ошибки повторила каждое слово.

Амброзиус решился продолжить эксперимент:

— А теперь слушай меня внимательно. Я назову сразу много слов и посмотрю, сможешь ли ты их воспроизвести. Он показал на парус:

— Velum. — На гарпун: — Hasta. — На бочонок: — Сира. — На канат: — Funis. — На бадью с супом: — Hama. — На суп: — Ius. — На дрова: — Ligna. — На угли: — Ardor. — На петуха: — Gallus. — На клетку: — Cavea.

Амброзиус с силой втянул воздух:

— Ты все запомнила?

Филлис кивнула.

— Прекрасно! — Амброзиус решил усложнить задачу. Он указал на свой лоб:

— Frons. — На ухо: — Auris. На глаз: — Oculus. — На нос: — Nasus. — На рот: — Os, — и испытующе глянул на Филлис. — Запомнила?

— Это все?

— Пока что хватит. Сейчас я назову тебе латинское слово, а ты скажешь, что оно обозначает.

— Ладно.

— Сира.

— Бочонок.

— Malus.

Ответ последовал тут же:

— Мачта.

Амброзиус вперемешку принялся кидать те слова и эти, и каждый раз Филлис знала ответ. Ни разу она не запнулась и не помедлила.

Потом он переменил тактику и стал называть наоборот, ожидая услышать слова на латинском. И снова Филлис отвечала без запинки.

Амброзиус усмехнулся:

— А как по-латыни «небо»?

— Этого слова ты не говорил, — тут же отреагировала Филлис. — Поэтому я не могу знать этого слова.

— Правильно. Это так, ради забавы. Кстати, «забава» — iocus, а «небо» — caelum. — Он вдруг заметил, что на последнем слове Филлис задрожала. — Тебе холодно?

— Нет-нет, просто ветер.

— «Ветер» по-латыни — ventus, а «холодный» — frigidus.

— Да? А как будет «медуза»?

— «Медуза»? Чего это тебе вдруг пришло в голову? — Амброзиус лихорадочно соображал, но слово никак не давалось. — Должен признать, что прямо сейчас никак не могу вспомнить…

— Да это такая маленькая, такая склизкая, которая живет в воде…

Филлис была не единственной, которая обнаружила в воде медуз. И Витус, и Коротышка видели уже не одну. Оба, перегнувшись через борт, тыкали в их скопища пальцами, а малыш еще и кричал:

— Уи, скользкие соглядатаи, они повсюду! Прощь, прощь! Прощь, скользкие создания, щур меня! Кишмя кишат! Захлебнулись вы щоб!

И правда, медуз было неисчислимое количество. Сотни тысяч, миллионы… Они дрейфовали с северо-запада на юго-восток. Шевелящимся ковром покрывали они морскую гладь и едва не сбивали «Альбатрос» с курса. Часами разыгрывали они свои феерические представления, пока шлюпка не отклонялась от курса.

— Медузы, — со знанием дела сказал Хьюитт. — Но стольких зараз я не видел.

Близорукий Магистр перегнулся через планширь, едва не нырнув, и завороженно наблюдал за океанскими пришельцами.

— У них купол вроде зонтика, — констатировал он. — А мускулатура под ним, — с восторгом заметил он, — такая, что может и самую сильную скотину прибить! С таким поступательным движением можно продвигаться и без парусов! Может, выловим экземплярчик?

Магистр, увлеченный этой идеей, уже потянулся за медузой, проплывавшей мимо, но крик Хьюита остановил его:

— Осторожнее! Они могут и ужалить!

— Спасибо, Хьюитт, лучше поздно, чем никогда. Другими словами, quidquid agis, prudenter agas et respice finem, как говорили древние.

— Что это значит, отец мой? — послышался голос Филлис. — Ни одного знакомого слова!

— Ты права, дочь моя.

А Магистр перевел:

— Что делаешь, делай с осторожностью, и думай о конце!

— А-а-а, quidquid agis, prudenter agas et respice finem, — заключила Филлис. — Правильно?

— Слово в слово, дочь моя, — подтвердил Амброзиус, кося в сторону, чтобы не видеть ее проникающих в душу васильковых глаз.

— А ты это знал, как и Магистр, нет?

Амброзиус закатил глаза:

— Естественно, дочь моя, иначе мы и наполовину не были бы латинистами!

— А, понимаю. А латинское слово на «медузу» ты скажешь мне потом, да?

Августинец только вздохнул в ответ.

Все еще февраль A.D. 1578

Уже несколько дней брат Амброзиус преподает мисс Филлис латынь. Он утверждает, что она природное дарование с неподражаемой памятью. А наряду с этим он прилагает усилия привить ей подобающий английский, что гораздо сложнее. Если мисс Филлис и вправду так талантлива, в чем я не сомневаюсь, вскоре она начнет изъясняться исключительно на латыни, только, наверное, с портовым акцентом. Попытки отца Амброзиуса заслуживают одобрения, поскольку вносят свежую струю в наше рутинное однообразие. Когда один день неотличимо похож на другой, а изо дня в день на завтрак, обед и ужин только рыбный суп, человек тупеет.

И каждый день — только восточный ветер, и каждый день — только безбрежный океан… При всем том мы еще живы и, слава Богу, здоровы. Господи, прости нам неблагодарность нашу!

Хьюитт неизменно удачлив в рыбалке. Три тунца с руку длиной позавчера, а вдобавок к ним рыбешка и побольше, которую мы никак не могли идентифицировать, но которая была страшно вкусной.

И Хьюитт же, святая простота, додумался до того, чтобы вялить рыбу на солнце, разделав ее на филе. Он у нас самый ценный член команды — единственный настоящий матрос, который хоть что-то смыслит в морском деле.

Вчера на удочку попался осьминог. Какая все же странная Божья тварь — с куполом вместо тела, с клювом, как у попугая, и восьмью цепкими щупальцами! Хьюитт сказал, что в момент испуга эта тварь выпускает столько чернил, что хватило бы на целую чернильницу, только мы ничего такого не заметили.

Мы убили осьминога, отрезали три конечности и раз сто отбили их на банке, потому что Хьюитт сказал, что только после этого мясо диковинного существа можно будет прожевать. И он оказался прав. Потом мы сварили осьминога, и суп был нечто новенькое!

Состояние судна не лучше, чем этой твари. Мы регулярно вычерпываем воду с днища, а парус со временем обветшал. Как только представляется возможность, мы чиним его. И каждый день спрашиваем себя, где мы и сколько еще продлится наше испытание. Только ответ на это знает лишь Господь Бог.

Чернила кончаются, и впредь мне придется быть более кратким.