Дикари Гора - Джон Норман

— Для раба, или пленного, ношение бричклаута могут расценить, как надменность или попытку оскорбления, — объяснял Грант, — это фатальная оплошность или неосмотрительность, обычно заканчивающаяся пытками или, скажем, просто могут забить дубинами.

— Понятно, — сказал я.

Хобарты посмотрел друг на друга. Их одежда, как и одежда рабынь, практически ничего не скрывала.

Грант перерезал ремни, что привязывали лодыжки Хобартов распорками.

— На ноги, — скомандовал он.

Они с трудом поднялись ногам, прикованные цепью друг к другу.

Грант вскочил в седло своей кайилы, и посмотрел на них сверху вниз.

— Вы — мои пленники, — заявил он, — полностью, а когда будете проданы, станете рабами. Вы будете совершенно управляемы и полностью послушны. При малейших попытках упорства или неповиновения со стороны любого из Вас, оба будут убиты. Это ясно?

— Да, — сказал Макс, несчастно.

— Да, — поддержал брата Кайл.

— Наш лагерь находится в той стороне, — указал Грант. — Пошли!

Оба Хобарта, двинулись в указанном направлении, спотыкаясь и звеня цепью сковавшей их шеи.

Я обернулся в седле, чтобы посмотреть ещё раз на вытоптанную окровавленную траву, неподвижные фигуры, насекомых и птиц, на место где, вчера, произошла ужасная резня.

— Остаёшься здесь? — спросил Грант.

— Уже еду, — ответил я и тронул своё животное с места.

Грант поехал вслед за Хобартами.

Через мгновение я догнал его, пустил свою кайилу чуть позади от его.

Когда он нагнал Хобартов, он снял свой кнут с кольца седла, и, размахнувшись, стегнул их.

— Поторопись! — прикрикнул он, — Хар-та! Быстрее! Быстрее! Хар-та!

Они торопливо следовали перед ним, спотыкаясь и задыхаясь, беспомощно ведомые, реагируя на его пожелания и властные удары его кнута, скованные цепью за шеи и связанные — его враги. Я улыбнулся. Приятно иметь врагов в своей власти.

Я больше не оглядывался назад.

13. Одеяла и путы. Я оказываю одолжение Гранту

Я лежал на боку, опираясь на локоть.

Приблизившись ко мне, она опустилась на колени. Она была одета в короткую коричневую рабскую тунику, пока одета.

Она вся дрожала. Она молчала.

Я пристально рассматривал её какое-то время. Под моим взглядом её голова склонилась.

Насмотревшись, а откинулся на спину на свои, на расстеленные на траве, одеяла. Я закинул руки за голову. Кайиловое седло и кайиловый хлыст лежали рядом, сбоку от меня. Я смотрел на звезды, и три гореанские луны. Трудно передать величественность ночи в Прериях Гора, необъятность неба, глубину черноты, и контрастную яркость звезд. Необъятные просторы дикой природы на Горе и отсутствие крупномасштабного искусственного освещения, позволяют звездным ночам, почти повсеместно, проявляться с таким захватывающим дух блеском, который невозможно представить, человеку, приученному к серой, тусклой, загрязненной ночной атмосфере Земли. В Прериях, однако, и в таких местах как Тахари, вероятно из-за относительной плоскости ландшафта, не скрывающего горизонта, эти эффекты кажутся ещё более подчеркнутыми, ещё более громадными, более захватывающими, более невероятными и поразительными.

Я не говорил с девушкой. Я не хотел её торопить. Я позволил ей продолжать стоять на коленях там, в траве, в нескольких футах от меня.

Я слышал как одна из кайил, всхрапнула на привязи, щипля траву и перебирая лапами дёрн.

Я продолжал разглядывать звезды.

— Господин, — наконец негромко позвала она.

— Да, — ответил я. Она заговорила на гореанском.

— Меня послали на Ваши одеяла, — сказала она.

Я снова поднялся на один локоть, и в упор посмотрел на неё. Нижняя губа девушки дрожала. Она выглядела очень привлекательно, в свое короткой коричневой рабской тунике. Её горло было обнажено, будучи выпущенным из ошейника каравана.

— Меня послали на Ваши одеяла, — шепотом повторила она.

— Я это уже понял.

Она попыталась, своими маленькими кулачками, стянуть полы туники, чтобы защитить от моего пристального взгляда, как ей казалось, округлые контуры её грудей, так очевидно выставленных на показ глубоким вырезом одежды. Я улыбнулся. Разве она ещё не знала, что это был предмет одежды рабыни? Разве она не понимала назначение, для которого и был сделан такой глубокий, V-образный, разрез в тунике, заканчивавшийся только на животе. Разве она ещё не понимала, что женщина, которая носит это изделие — принадлежит мужчинам, что она рабыня?

Следуя моему жесту, она убрала руки от своей одежды и опустила их на бедра.

Она стояла на коленях в траве, а я рассматривал её.

Она опустила голову, стараясь не встречаться с моими глазами. Она, новообращённая рабыня, она еще не привыкла к тому, чтобы быть осмотренной. Так осмотренной, как осматривается женщина её гореанским хозяином.

Я продолжал изучать её.

Я нашел её довольно очаровательной.

Она подняла свою голову. Было ясно видно, что она напугана.

По малейшему жесту моих пальцев, она должна была бы немедленно раздеться догола, и броситься облизывать и целовать мои руки.

Приятно всё-таки владеть женщиной.

— Я не знаю, что делать и что говорить, — простонала она на английском языке.

Это была наша пятая ночь в Прериях. Эта женщина, и другие, обучаемые Джинджер и Эвелин, уже имели поверхностное знание гореанского. Я был доволен её прогрессом в постижении языка, и она казалась мне лучшей в этом из всех скованных цепью товаров. Но всё же, и её познания были ещё, жалкими и ограниченными. Фраза, которую она повторила уже не раз, «Меня послали на Ваше одеяло», например, произносится рабыней полностью осознающей её статус, кротко проясняя, что её близость с мужчиной не запрещена, и что она просит рассмотреть её для использования в целях получения удовольствия. Она же говорила, скорее как если бы произносился, просто набор слов, заученных наизусть, и как если бы она при этом думала только о том, чтобы не забыть эту фразу или не произнести её неправильно. Она, несомненно, изучила фразу зазубриванием, под присмотром Джинджер или Эвелин. Однако полагаю, что они объяснили ей и значение слов, или, по крайней мере, большую часть их значения, которые могли бы быть восприняты сырой земной рабыней на её начальной стадии обучения. Она, несомненно, должна была понять смысл этих слов, но, по-видимому, не понимала в его во всей полноте, что это значит полностью предоставлять себя как гореанскую рабыню в распоряжение Господина, и для его удовольствия.

— Я не могу даже говорить на Вашем языке, — несчастно пролепетала она по-английски. — Я глупая. Я ничего не могу запомнить. Все слова вылетели у меня из головы!