Ожившие кошмары (сборник) (СИ) - Рязанцев Павел

— Я же говорила, что ты хороший, — сказала вдруг Нюрка, когда мы уже сидели, пили чай и оглядывали результаты наших трудов.

— А сейчас почему так говоришь?

— Ты же тоже понял, что ей плохо? Не злишься на неё.

Тут я задумался: действительно так? Не складывалось, честно сказать, что внутри творилось, во что-то конкретное. Так, ощущения.

— Не знаю. Вот, так захотелось сделать. Просто показалось, что так правильно будет.

Вдруг из щелей крышки подпола начали сочиться струйки тумана — словно и там что-то оттаяло и испарятся взялось, — и постепенно собираться в высокую просвечивающую фигуру. Я внутренне напрягся: неужели нашел злой дух силы справится с Нюркиным свечением, но, когда на девочку глянул: та спокойно улыбалась. Потом в лицо призрачное всмотрелся — изменилось оно. Все так же древнее, но другое — выражение злобы ушло. Просто очень старая женщина, у которой не только ум и опыт разный в глазах сквозит, но и то, что из доброго сердца идет, черты наполняет. Приблизилась она к Нюрке, руку подняла и по голове её погладила. Потом на меня взгляд бросила, кивнула тепло, вокруг с видимым облегчением посмотрела и исчезла. А мы продолжили сидеть, чаек потягивать и молча улыбаться друг другу и чему-то теплому, разлившемуся внутри.

Вдруг раздался стук в дверь. Я пошел открывать: оказалось, что уже рассвело и к нам пожаловали гости. Никитична встретилась со мной цепким взглядом, покачивая головой пробормотала:

— Ну, гостенёк… — потом порывисто притянула к себе за уши, расцеловала в щеки и обняла, как своего.

Сзади уже Серега орал: «Ну, этот везде красиво устроится!», Саня улыбался, девчонки позади опять селфи затеяли, а Светка ко мне протолкалась, влипла всем телом — не оторвать. А я и не старался, если честно — точнее, старался в другую сторону.

Потом сидели уже все вместе. Чай пили и не только: ребята на всякий случай с собой кой чего прихватили, и перекусить тоже. Нормальный такой пикничок сложился. Никитична оглядела всё не торопясь, нас с Нюркой выслушала, о том, как сложилось, в итоге рассудила:

— Хорошо, Андрюшка, что сделал, не как я, дура старая, сказала. А то внучку бы спас, но, думаю, вернулась бы напасть, может и похужее в итоге. Пепелище-то добра бы не добавило, как бы ещё больше во зло не утвердило. Огонь, он чистит конечно. Да здесь, похоже, и не со злобы начиналось, а скорее от неё как раз и боронились. Холод, он ведь и защитой подчас служит — разложения в нем нет, тело и дух крепит. Морозит, спасая и сохраняя. Началось, видать, с того, да не туда подалось. — И Никитична замолчала, видно о чем-то, возможно, ей одной понятном, задумавшись.

— Ладно вам, Марфа Никитична, всё о серьезном! Живы все и даже почти не подрались! Давайте уже рюмочку с нами! — предложил раскрасневшийся Серега до этого отнекивающейся Никитичне. — Давайте, будем здоровы!

— А давай, внучек! — согласилась та и по-молодому улыбнулась.

Мы еще довольно долго сидели, смеясь и вот так, обычным праздником, изживая из этого места остатки былого страха, потом собрались домой. Когда уходили, мы с Никитичной чуть задержались, оглянулись посмотреть на избушку, уютно пускающую в синее небо колечки дыма.

— Детишек здесь собирать буду — сказки читать. Тропинку теперь самим чистить придется, да ниче, пусть привыкают, дорожку готовить да детей по ней водить совсем для другой надобности, — сказала Никитична. — Глядишь — еще кто засветится.

Молча улыбаясь, я думал, что с такой хозяйкой деревенские не забалуют.

— И ты заезжай почаще, чай, теперь не чужой, — добавила Никитична.

Ну а я… Я ясно понимал — приеду. Ну а пока…

— Марфа Никитична, ну что, пойдемте? Оливье само себя не построгает, и девчонки без вас, пожалуй, не справятся — молоды ещё. А если еще какой рецептик им подкинете, так вообще красота. Да и ружье у Сереги изъять надо. Топор, думаю, тоже.

— Топор, мниться мне старой, даже главнее будет.

Я невольно заржал. С таким началом день обещал сложиться прекрасно. Впереди по тропе нам уже радостно махал пока не знавший о предстоящих утратах Серега.

Ирина Омельченко. «Замри, умри, замерзни»

Больница встретила Катю гостеприимными улыбками медсестер в хрустящих белых халатах, их рачительностью и тарелкой рассольника, чуть остывшего, так как время было послеобеденное.

Мигом забылись торопливые сборы, четыре бесконечных часа тесного автобуса с неловкой дремотой, в которую бесцеремонно вплетались запахи пота, перегара и звук чихающего, больного мотора.

Забылась толкучка метро, перрон вокзала, духота и напряженность электрички.

Только последний рывок перед финишем — от вокзала до больничного комплекса — еще напоминал о себе дрожанием колен. Еще бы, поход по заснеженной обочине узкой деревенской дороги — это вам не променад по широкому бульвару. Вслед девушке летели не восторженные свистки и комплименты, а звон натянутых цепей и хриплый лай собак.

Из избы поселкового магазина громко орало и пищало на все лады радио, но крыльцо пустовало. Ноги то и дело норовили разъехаться, потакая коварному льду, припрятанному под слоем снега. Ни о каком песке, а тем более столичной соли, тут и не слышали. Сумка, в первые минуты казавшаяся легче перышка, больно била по бедру и оттягивала руки.

Но все. Добралась. Чуть не рухнув на пороге заветной цели, Катя придирчиво осмотрела корпус «вынужденного санатория». М-да, не дворец, определенно.

Деревянный двухэтажный дом с облупившейся краской самого мерзкого из зеленых оттенков щерился в сторону новоприбывшей глазницами немытых окон. Ступени перед входом словно специально водой поливали.

Железная с царапинами дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы впустить одного человека средней комплекции и ни на сантиметр больше. И с громким лязгом захлопнулась за Катиной спиной, стоило перестать сопротивляться тугой пружине. Сумку зажало.

Зато внутри домик являл собой вполне сносный образец санатория-профилактория, с крашеными стенами оттенка дождливого неба, паркетным полом, новенькой мебелью и грозным охранником на входе. Под его суровым взглядом из-под кустистых брежневских бровей и гробовым молчанием, потея и теряя последние силы, Катя и ввалилась в приемное отделение, толкая проклинаемую сумку перед собой. В глаза сразу бросился плакат с устрашающей надписью «КАРАНТИН», мелким шрифтом ниже запрещающий вход посетителей и выход пациентов из здания диспансера.

Только позже, когда неподъемный баул был скинут с плеч, все необходимые бумаги заполнены и подписаны, а сама Катя с аппетитом поглощала суп в общей столовой, ее взгляд отметил решетки на окнах и суровые врезные замки на каждой из дверей, и по спине пробежал холодок «Какие глупости лезут в голову, — подумалось ей. — Не зря же говорят, что все болезни от нервов». Врач при беглом осмотре ее карты, направления и результатов анализов лишь подтвердил этот общеизвестный факт.

— Физические показатели в полном порядке. — Женщина средних лет говорила мягким монотонным голосом, отчего усталую, измученную Катю вновь стало клонить в сон. — Заболевание ваше вызвано нервным потрясением или затяжным стрессом. — Врач улыбнулась ободрительно, щедро сыпанула разноцветных таблеток в мерный стаканчик и добавила. — Будем лечить.

Показалось или треклятое пятно на руке, из-за которого Катя оказалась здесь, стало еще больше? Чесалось неимоверно. Известно, что чем больше думаешь о болячке, тем сильнее она тебя беспокоит. Катя о пятне старалась не думать. «Будем оптимистами!» Деревянные ступени протяжно скрипели под ногами девушки.

Коридор второго этажа был куда проще приемной и врачебного кабинета, словно в другой мир попадаешь. С небес на землю, а точнее под нее, в темный, душный узкий лаз без окон. На полу не паркет — дешевый линолеум. Под беленым потолком безликие тусклые лампы. Стены выкрашены в желтовато-серый грязный цвет, как всегда лишь наполовину, и украшены плакатами в духе агиток советских времен: «Не ешь после шести!», «Пей больше воды», «Мы за полезную пищу!».