На скамейке возле Нотр-Дам - Ирина Степановская

– Ты с невестой своей сначала разберись, а то неженатым мы даем только общежитие. Свободен! – Начальник отвернулся. Валерий, который, согласно уставу, должен был ответить командиру «Есть!», ничего не сказал, лишь четко повернулся и, преувеличенно чеканя шаг, вышел из кабинета. Дверь после него осталась незакрытой.

Чтобы был на глазах, его тут же загрузили мелкой, неинтересной работой. Отпрашиваться у командира для того, чтобы в служебное время поехать в аэроперт встречать Лену, Валерий не стал. Позвонил ее маме и предупредил, что зайдет к ним вечером.

В Москве уже началась настоящая слякотная осень – с надоедливой моросью, с редким солнцем, с короткими днями и скучными вечерами.

Матери Лена все-таки все рассказала без утайки. И о том, что, сама не зная как, влюбилась во французского летчика, и о его жене, и о русской жене ее отца, и о полной невозможности рассчитывать на счастье с любимым, и о том, что Валерию, кажется, очень понравилась Маша. Мама с задумчивым видом выслушала этот рассказ.

– Париж далеко остался, а Валерий здесь, рядом. Надо выждать немного. Я думаю, никуда твой Валерий не денется, а французы – люди ненадежные. Утрясется.

И мама оказалась права.

Во-первых, Валерий действительно явился к ним в тот же вечер и потом продолжал являться с настойчивой регулярностью. Лена в его присутствии больше молчала, так что Валерий разговаривал с ее мамой. Во-вторых, на удивление, он стал с Леной гораздо нежнее, чем до поездки, и особенно чем в Париже – то брал ее за руку, то вдруг тянулся поцеловать. Но все его знаки внимания, которые раньше, без сомнения, радовали бы Лену, теперь ее странно пугали и были не то чтобы неприятны, просто она могла свободно обойтись и без них. Иногда они по-прежнему уезжали в его съемную квартиру. Когда он торопливо обнимал ее, Лена вспоминала Сержа Валли. Тут же примешивалась мысль о том, что Валли в это самое время вполне может обнимать Катрин, поэтому Лена Валерия не останавливала. Она перестала его стесняться, и от прежней скованности в отношении него тоже ничего не осталось. Свадьбу они пока решили перенести на лето.

Валерий сначала боялся ей рассказать, что его вытеснили из очереди на квартиру на неопределенное время. Но Лена как-то сама его об этом спросила, и он признался. Она восприняла это известие спокойно, только спросила, за что с ним так поступили. Валерий ответил что-то невнятное о дефиците жилья в Вооруженных силах.

Втайне Лена решила, что отсрочка свадьбы позволит ей лучше разобраться в себе. В Париже она была настроена решительно. Нет, и все! Дома же, особенно после разговора с матерью, решительность ее поубавилась. Она не знала, как ей поступить. Так или иначе, но она уже свыклась с мыслью, что у нее есть жених. Если бы Серж оказался рядом, она порвала бы с Валерием без всякой проволочки. Но Сержа не было. Опять остаться одной? Она не боялась этого, но и решиться на разрыв оказалось труднее, чем она думала.

– Что ты об этом думаешь? – спросил Валерий Лену, когда они говорили о квартире. Она удивилась – он никогда не спрашивал раньше, что она думает. Она только пожала плечами. Валерий решил, что ее, наверное, беспокоит вопрос неопределенности ее положения.

– Мы все-таки можем пожениться сейчас и пожить какое-то время в офицерском общежитии, – предложил он, полагая, что для каждой девушки вопрос замужества является первостепенным. – Или будем пока продолжать снимать квартиру.

Он и не предполагал, что современные девушки вовсе не так торопятся замуж, как их сверстницы в те времена, когда он сам оканчивал военное училище.

– Лучше подождать, – сказала Лена.

Она чувствовала себя какой-то замороженной. Как лягушка, которая не успела спрятаться в норку и теперь просвечивала у берега водоема сквозь прозрачную корку льда. Правда, если бы комнату в общежитии предложил разделить с ней Серж Валли, Лена прямо в этот же вечер приехала бы туда с одной сумкой с самыми необходимыми вещами, но Серж Валли был так далеко, что само его существование уже казалось Лене нереальным.

– В общежитии тебе будет по крайней мере не скучно! – сказал, заметив ее настроение, Валерий.

– Да мне и так не скучно. – Ее даже тронуло, что Валерий стал все-таки кое-что замечать. – У меня работа. Маме помогаю. Куда нам торопиться?

Но все-таки в этот вечер, когда он провожал ее до дома, она в первый раз за все время с тех пор, как вернулась из Парижа, сама поцеловала его на прощание.

И потекла, побежала, полетела наша с ней почти прежняя московская жизнь. Впрочем, прежней ее, по крайней мере для меня, назвать было никак нельзя. Дни в самом деле быстро проходили за днями, но если раньше в течение, по крайней мере, последних нескольких лет все они были похожи один на другой, то теперь они оказались наполненными другими делами и новым смыслом.

Во-первых, я все-таки сходила в женскую консультацию, чтобы уже расставить все точки над «i» и убедиться в наличии или отсутствии у меня беременности. Энергичная, сухонькая, седая докторша приблизительно семидесяти лет, с мужской стрижкой ежиком, не оставила мне ни малейших сомнений.

– Деточка, ты беременна, – сказала она мне, тридцати с хвостиком-летней тетке. – Давать тебе направление на аборт?

Я за ширмой молча натягивала колготки. Доктор еще подписала что-то в моей амбулаторной карте и оглянулась:

– Что молчишь-то? Рожать, что ли, будешь?

Я вышла из-за ширмы. Обе женщины – доктор и сидевшая с ней на приеме медсестра – такая же энергичная и старая, только толстая и с крашеными волосами, обе смотрели на меня. Я пожала плечами. Та уверенность, которая пришла ко мне в туалете аэропорта Шарля де Голля, куда-то улетучилась. «Рожать…» Легко сказать! Я представила свою тесную комнатушку, лица родителей, причитания мамы о ее несбывшихся надеждах, хмурое молчание отца… С работы уволят, мужа нет…

Я сказала:

– Можно еще подумать?

Медсестра проворчала:

– Раньше надо было думать.

Докторша отвернулась и снова стала что-то записывать в карту.

– Думай, но недолго! – сказала она, больше на меня уже не глядя. – Месяц тебе остался – потом соображать будет уже поздно!

– Я скоро решу, – сказала я, взяла свою сумку и пошла к выходу из кабинета.

– Возьми ее на контроль, – я услышала, как сказала докторша про меня медсестре. – А то сначала они думают, а потом младенцев по помойкам разбрасывают! – Что ответила ей медсестра, мне было уже неслышно. Я торопилась на работу.

Во-вторых, к моему удивлению, мои весьма скучные производственные обязанности теперь стали казаться мне более интересными. Знакомясь с новой продукцией нашей фирмы, распаковывая новые коробки с различными мазями, кремами, лосьонами для лица, я стала представлять себе людей, которые их упаковывали. Мне было бы интересно увидеть их, узнать, кто они такие, давно ли живут в тех местах, откуда приходила продукция (а она не всегда приходила из самой Франции), европейцы они или африканцы, арабы или выходцы из Чехии, Словакии, а может даже, и из наших мест? Я переводила содержание этикеток и представляла себе женщин, которые будут покупать эту продукцию. Для чего она им? Чтобы лучше выглядеть? Скрыть некоторые недостатки, чтобы кому-то понравиться или просто чувствовать себя более уверенно? Мне почему-то даже захотелось, чтобы эта, пока еще мало известная французская фирма вдруг стала у нас популярной, приносила пользу. И теперь я уже не просто принимала и отпускала какой-то безличный товар – я получала удовольствие от того, что мне удавалось убедить какую-нибудь женщину им воспользоваться. И что удивительно, наши девчонки, те, которые раньше относились ко мне ничуть не лучше, чем к обыкновенному предмету офисной мебели, теперь стали разговаривать со мной и иногда даже не только по работе. А еще более удивительным стало то, что это меня нисколько не раздражало, а, наоборот, радовало.

С Ленкой у меня установились прочные, хорошие производственные отношения. Настоящими подругами по возращении из Парижа мы с ней не стали, в гости друг к другу не ходили, подарки не дарили, но иногда вдруг ни с того ни с сего на своих рабочих местах перемигивались и старались друг дружке помогать. Но о своих отношениях с Валерием Ленка мне больше не рассказывала, а я не делилась с ней своими проблемами.

Так прокатился месяц, потом другой. Первый триместр моей беременности подходил к концу. Чувствовала я себя, в общем, неплохо – даже немного поправилась, и это мне шло. Некий азербайжанец в овощной палатке, ранее никогда не обращавший на меня никакого внимания, теперь вдруг стал выбирать мне яблоки покрасивее и, объявляя их стоимость, заглядывал мне в глаза и делал скидку. Эти мелкие эпизоды меня не волновали, однако я до сих пор не знала, что мне делать с главным – с тем существом, что зрело внутри меня.

За эти три месяца я уже практически не вспоминала своего прежнего друга. Не вспоминала я и Михаэля – случайного отца того существа, судьбу которого я должна была решать. Самое главное, что было неясно, кто в случае рождения ребенка будет меня содержать. С работы уйти было смерти подобно. Родителей я по-прежнему своим существованием старалась не обременять, здрасьте, до свидания, и запиралась в своей комнате. Их вопросы в случае открытия моей беременности были бы для меня невыносимы. Но и убить маленькое существо, которое нуждалось во мне, я не могла. И я не знала, на что мне решиться.