Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони

не хотевших спасать бойкую кружевницу, они оторвали кипящую и пылающую Гоберту от ее жертвы. Мари Брю в своей жалости дошла даже до того, что помогла Азалаис подняться.

Вся красная от ударов, в крови, кружевница с рыданиями встала. Ее мокрое платье было выпачкано грязью и разорвано на спине. Но ее жалкий вид не смягчил гнева Гоберты, которую с трудом удерживали, не давая вырваться.

— Пустите меня! — кричала разъяренная женщина. — Я хочу, чтобы эта шлюха ползала на коленях! В грязи, на коленях, вымаливая прощения у нашей госпожи!

Так как повисшие у нее на руках женщины ни в какую не хотели ее выпускать, она прорычала в сторону своего врага которую Мари уводила домой:

— Ты слышишь, дрянь? Ты будешь просить прощения!

— Прощения? За что?

Привлеченный шумом, который наконец перекрыл его величественный. Огюстен появился на пороге своей мастерской, держа в одной руке молоток, а в другой — деревянный гвоздь. Он почти натолкнулся на свою приемную дочь, мокрую, грязную и изрядно потрепанную.

Да так, ничего. — попыталась объяснить Мари — она побеседовала с Гобертой…

Огюстен отодвинул ее рукой и зашагал к группе женщин. С бешенными глазами, почти вылезающими из орбит, с лицом таким же красным, как и его шерстяной колпак, потрясая деревянным молотком. Его вид не предвещал ничего хорошего. Но это не произвело впечатления на Гоберту.

— Прощения за то, что она осмелилась сказать госпоже Катрин! — прорычала она. — Не стоило об этом говорить, но твоя Азалаис — порядочная стерва! Если бы ты ее почаще охаживал по бокам, она не была бы такой ядовитой — Что такое? Что она, интересно, осмелилась сказать!» Осмелишься» ли ты передать мне это?

— Я бы постыдилась…

Огюстен подошел поближе. А так как его голая рука крепко сжимала молоток, женщины, державшие Гоберту как по команде отпрянули, боязливо взвизгнули, уверенные что он сейчас обрушится на них.

Катрин также отпустила Гоберту, но только для того, чтобы броситься между нею и разъяренным плотником.

— Довольно! — сказала она сухо. — Теперь моя очередь говорить, а ваша — слушать, одного и другого. Засуньте молоток за пояс, Огюстен, а вы, Гоберта, успокойтесь!

Перед молодой женщиной плотник остановился, бросил на нее взгляд исподлобья и неохотно стащил колпак.

— Я имею право знать, что сделала моя дочь, — проворчал он.

— Идет! — согласилась Гоберта, к которой возвращалось ее добродушие по мере того, как она успокаивалась. — Что касается того, что с ней приключилось: я ей дала хорошую взбучку, которую от тебя она никогда не получала! И готова начать снова, если только ты не сделаешь это сам. Она сказала, что ты неплохо заработаешь на гробах для всех тех, кто даст себя убить за госпожу Катрин. Ты с этим согласен?

— Она не могла этого сказать!

— Она это сказала, Огюстен! — вмешалась Катрин. Она считает, что я явлюсь причиной всех тех страдании, которые выпадут на долю нашего города, я одна! Вы того же мнения?

— Н-нет, конечно. Никто не хочет, чтобы Апшье был нашими сеньорами, они грубы и жестоки. Вот только если мессир Арно не вернется…

Она посмотрела на его упрямое лицо. Было очевидно, он сердился на нее, но привычное почтение удерживало от того, чтобы сказать ей все в лицо. И Гоберта, не в силах долго оставаться вне сражения, вмешалась в разговор — Мессир Арно вернется! — уверенно сказала она. Но даже если он не вернется, у нас есть наследник и другой сеньор — аббат Бернар! Нам нечего делать с Апшье. Ты можешь сказать своей дочери: до того, как она выдаст госпожу Катрин, о чем, я думаю, вы поговорите в семейном кругу. Мы отправим ее голую за стены города и посмотрим тогда, что сделают с ней эти «сеньоры», о которых она так мечтает!

— Не начинайте снова! — отрезала Катрин. — Я не сержусь на вашу дочь, Огюстен. Она, наверное, испугалась, это ее извиняет. Вы же не сердитесь на Роберту. Она так поступила только из дружбы ко мне! Ладно, давайте, все помиримся!..

Нехотя Фабр пробормотал, что он больше не сердится на Гоберту, а Гоберта, в свою очередь, пробурчала, что Азалаис нечего ее опасаться, если та попридержит свой язык. Катрин этого было достаточно. Инцидент был исчерпан, и каждый удалился по своим делам. Кумушки подобрали свои кувшины и, поклонившись своей госпоже, разошлись по кухням, обсуждая происшествие.

В сопровождении Гоберты, которая возвращалась к себе, как и все остальные, Катрин направилась в сторону аббатства, где должна была встретиться с духовным сеньорой Монсальви.

Несмотря на все проявления дружбы и привязанности, которые ей только что были продемонстрированы, Катрин было грустно и тяжело на душе, так как во всей этой толще верности и преданности она обнаружила тонкую трещину. Трещину, конечно, небольшую и неопасную, но и этого было довольно в тот момент, когда город должен был сплотиться.

Конечно, Катрин не могла строить иллюзий в отношении Азалаис. Она помнила то зимнее утро во дворе замка, когда случайно увидела, каким взглядом та обволакивает ее мужа. Тогда она поняла, что Мари была права, эта девица может ее только ненавидеть. Но и ее отец считает, что ей стоит выйти из города. А не думают ли так же и другие? Во всяком случае необходимо следить, чтобы подобные настроения не распространялись, и не спускать глаз с кружевницы. Гоберта, до сих пор молча наблюдавшая за своей госпожи, прервала ее печальные размышления со свойственной ей внезапностью.

— Только, пожалуйста, не воображайте себе разных вещей и не забивайте себе ими голову, госпожа Катрин. Огюстен только без ума от своей Азалаис, что даже не отдает себе отчета, что эта худшая из тварей, которые когда-либо ходили по земле. В том, что она сказала, нечего сомневаться, Больше ее слова ни о чем не говорят.

— Вы в этом уверены?

— Уверена ли я? Ах, Святая Дева! Подумать так о нас — значит оскорбить всех остальных. С какой стати остальным поддерживать бредовые идеи Азалаис? Она вообще не из этих мест.

— Как, впрочем, и я! — осторожно произнесла Катрин — Вы?

Пораженная Гоберта остановилась как вкопанная, поставила свой кувшин и закивала головой с видом такого сострадания, что Катрин подумала, не принимает ли Гоберта ее за наивную дурочку.

— ..Вы, Матерь Божия! Но вы больше принадлежите этим местам, чем… вот этот камешек, — и женщина быстро подняла камень с земли, — вы выросли на этой старой земле. Вы, может, и родились в Париже, но что в вас от него осталось? Вы с мессиром Арно одна плоть и одна душа.