Макарыч - Эльмира Нетесова

— Да ведь хотя и не легла в душу девка, за невестку уж считала.

— Я тут сибе чуть бобылем не счел…

— Ох, отец! Дороженьки я к ручыо не видела. Как скрутило-то — не помню. Думалось, что не прихватит эдак-то. Оно и прихватило.

— То-то вовремя подоспел, — Макарыч только тут вспомнил про платок. Достал его из мешка, подал жене.

— Мне?

— Кому жа?

— Да разве я девка в такое рядиться?

— А ты рядись, краля моя невенчанная. Хочь к стари тибе побалую. Хто ишо про тибе вспомнить да позаботитца? По душе ль платок?

Марья уткнулась лицом в подарок. Скрывала слезы бабьей радости. Первый раз в жизни получила она в дар. Сроду ей такого никто не делал. И Макарыч смотрел в окно на тайгу. На душе было черно-черно, студено. И не уходила от глаз Зойка. Давя тяжесть, вздохи, Макарыч курил до зеленых огней в глазах. Он знал, что завтра ему придется нести письмо в отряд. Нести его к Кольке. А как? Как передать его в руки? Ведь, что ни говори, оторвать от себя парня он не мог. И чем дольше длилась размолвка, тем чаще вспоминал он его. Чаще маленьким, каким он был вначале. Однажды тот пошел в тайгу за махов кой. Любил Колька эту лохматую горьковато-сладкую ягоду. Ел ее горстями. Не боясь, лез за нею в глухие распадки. Так вот однажды, не предупредив Макарыча, ушел спозаранок. Знал наперед: одного не пустил бы лесник. Уже смеркалось, а Кольки все не было. Макарыч охрип, звавши мальчишку. Думки одна другой чернее приходили на ум. Но где искать? У лесника одна дорога, у Кольки — не счесть. Вот уж и звезды желтыми цыплятами выскочили из-под толстой клушки-луны, а мальчишки все не было.

И тогда около зимовья развел Макарыч большой костер, чтоб, заметив его, нашел бы малец дорогу домой. Или, почуяв дым, откликнулся. Сверху сушняка хвойные лапы выложил домиком, чтобы пламя повыше поднялось. Из ружья стрелял. Прислушивался. Иногда казалось — шаги слышит. Приляжет ухом к земле — нет, все тихо.

Только свое ошалелое сердце кричало неуемно. Из-за его крика и чудились шаги в тайге, Макарыч хотел еще раз из ружья пальнуть. Да треск из кустов услыхал. Кто-то торопливо через бурелом пробирался. Пыхтел. Ворчал. Лесник бросился туда и вдруг услышал:

— Отец, тише. Он уснул. Не буди. Я его убаюкал. Мы с ним дружить станем, — показал Колька леснику на оттопырившийся комок за пазухой. Там что-то сопело, причмокивая.

— Каво ж те Господь подкинул? Черт шалай!

— И не подкинул. Я его выследил. Хошь знать, полдня за ним бегал, а когда он от матухи сбег, я его и сграбастал.

— На што? А еж ли матка за им по твоим следам нагрянить? Што тады станетца? Куды денем- си?

— Не боись! Я ее стрельну. Но Митьку не отдам, — заупрямился Колька.

— Ужо и нарек шпану патлатово, — рассмеялся лесник. Он хотел было взять у мальчишки медвежонка.

Но Колька не дал:

— Я сам. Он мне рожу лизал. Я его с ротамалиной кормил. А Митька попервах не брал, а потом стал харчиться. Прямо языком слизывал. Я ему лапой не дал в рот лезть.

— Што ж те рот, отхожка, што ль? На што зверя в ево пугцаишь?

— Митька не зверь. Он маленький. Мы с ним дружить станем. Думаешь, мне одному хорошо, когда ты на обход уходишь? Я же скучаю. Теперь мне вовсе не будет страшно. И мы тебя вдвоем ждать станем.

— Пошто долго блукал?

— Говорю, Митьку следил.

— Я ужо чуть не рехнулси, тибе поджидаючи.

— А зачем? Что, я дорогу не знаю домой?

— Хто ж тя разумеит. Не спросясь, смоталси. Просил, штоб не сбегал без ведома.

— А я и не удирал. Куда мне податься-то? За Митькой ходил.

Медвежонок этот и впрямь полюбился Кольке. Но Макарыч оказался прав. И, выждав, когда лесник уйдет на обход, нагрянула в зимовье матуха.

Колька и не ожидал такую гостью. Кинулся в сенцы. Думал, Макарыч, забыв что-то, вернулся. Но, увидев медведицу, тут же закрыл дверь на засов. Очутившись на печке рядом с Митькой, понял, что там — матуха. А та…

Дверь зимовья трещала, скрипела от зубов и когтей медведицы. В злости она выломила дверь в сенцы, поломала клети, свернула порог. Кричала так, что у Кольки волосы на голове торчком вскочили. В озноб мальчишку бросило. Он сидел, не шевелясь. Думая, что вот-вот зверь разнесет зимовье в щепки. И, кто его знает, чем бы окончилось это посещение, не подоспей вовремя Макарыч. Казалось, не было причин для волнения. А сердце будто кто в ледяную кору закрутил. И домой захотелось вернуться. И вроде слышится ему голос Кольки:

— Отец! Худо мне! Скорей!

А тут еще лиса попалась на глаза. Идет эдак тихонько, вроде принюхивается к чему-то в траве. Соблазняет. Макарыч за ней. Уж больно близко. Решил не возвращаться пустым в избу. Лесник шагу поприбавил, рыжуха — тоже. Он подкрадываться стал. А лиса кружила его. Заводила дальше. И, сиганув в кусты, как искра, исчезла. Понял лесник — от норы, от детей беду отводила лиса. Увела его подальше. Жизнь своим лисятам сберегла. Да и что она могла еще сделать? Безоружная да ела-

— Ох и шельма! Накажи мине Господь, знал, што етих плутовок и черт не перехитрить, а поддалси, старой бес, — ругал себя лесник.

Но тут же заспешил домой. Раз не повезло сначала, знал про то Макарыч, удачи больше не будет. Подходя к зимовью, заслышал рев, треск. Побежал. Когда глянул на зимовье, оторопел.

Медведица, ухватившись за угловое бревно избы, расшатывала его. От этого все зимовье ходором ходило. Лесник скинул с плеча ружье. Прицелился чуть ниже лопатки. Грохнул выстрел. И одновременно с этим тайгу потряс страшный рев. Макарыч на всякий случай отскочил в сторону. Как знать, куда угодил. Руки тряслись. Из-за дыма ничего не было видно. Но вот завеса рассеялась. Лесник увидел лежавшую на боку медведицу, в предсмертной муке ухватившую лапами завалинку, словно пыталась выдрать ее и вызволить из избы своего пискуна. Но силы быстро оставляли ее. Трава под зверем заалела брусникой. Вздохнув последний раз, медведица рухнула навзничь, словно просила у земли силы или, не выдержав схватки с человеком, лила на сырую, впервые в жизни, стылые, уже беспомощные слезы, пусть и звериной, а все же матухи.

Макарыч подошел к ней. Снял шапку. И, перекрестившись, попросил:

— Прости мине. Господи. Не хотел грех на душу брать. Но живота порешила бы она мово мальца. Все мы за глупости страдаем, коли накажишь, нехай я стану ответчиком за содеянное. Кольку лишь пощади. Не карай ево, несмышленова, десницей своей. Не от разума эдакое приключилось.

Дверь избы отворилась, и в сенцы вышел шатающийся от страха, белый, как зимняя луна, Колька. Он плакал так, что Макарычу враз расхотелось его ругать. Из-под рубахи голосил ему в тон ничего не понявший Митька. Колька ухватил руку Макарыча, прижался к нему.

— Чево слюни пустил? Давай избу ладить. Ишь, што нашкодила окаянная, — ругнул медведицу лесник.

К ночи, когда все было приведено в порядок, спросил Кольку как бы ненароком:

— На што из избы вывалилси?

— Испугался, что тебя порвет.

— Чем ба подмог?

— Митьку отпустил бы к ней.

— Откудова знал, што я возвернулси?

— Слышал, как стрельнул.

— То и чужой мог случитца.

— Кому, кроме тебя, нужен?

— Будишь ишо ведмижат воровать?

— Буду…

— Што б тя по ухи жидким пробрало. А колияне пришел ба?

— Выпустил бы. Потом снова укараулил бы и украл.

— Нашел чево красть. На воле ему краше жилось ба.

— Я за тебя испугался. Да вот избу она окалечила. Сам бы сбег от ей, — уверенно сказал Колька.

— Куды сбег ба?

— К тебе.