Рука Москвы - записки начальника советской разведки - Леонид Шебаршин

Можно ли было разведке не ориентироваться на КГБ и пойти своим путем? В условиях, существовавших в КГБ до августа 1991 года, это было бы расценено как мятеж. Я - не политик, а офицер разведки. Я шел с большинством. Иллюзий по поводу перспективности этого пути не было. Своими тревогами и сомнениями я делился с коллегами в руководстве комитета и лично с Крючковым. На меня стали посматривать косо, как на потенциального "демократа". Это было далеко от истины.

Из записных книжек

"Гипноз свободы оплачивается очень дорого, как и гипноз любого вранья... После СССР нам будут предлагать очень многое. И все будут врать в свою лавочку. Будет много кандидатов: в министры и вожди, в партийные лидеры и военные диктаторы. Будут ставленники банков и ставленники трестов - не наших. Будут ставленники одних иностранцев и ставленники других. И все будут говорить прежде всего о свободах: самая многообещающая и самая ни к чему не обязывающая тема для вранья. Свободу, как нам уже доподлинно известно, организовывали все. И Сталин, и Гитлер, и Муссолини, и даже покойный Пилсудский.

Появятся, конечно, и новые пророки - изобретатели какого-нибудь земного рая - то ли в одной нашей стране, то ли во всей поднебесной. Появятся и новые сумасшедшие вроде Фурье... Появятся и новые моралисты вроде Толстого с его непротивлением или "сколько человеку земли нужно".

В общем - будет всякое. И на всякого "мудреца" найдется довольно простаков - с этим ничего не поделаешь: бараны имеются во всех странах мира - от самых тоталитарных до самых демократических. Их, как известно, не сеют и не жнут.

Постарайтесь не попасть в их число. Это не так просто, как кажется. Вот - наше поколение - оно попало, не будучи, может быть, намного глупее предшествующих поколений. Но дело все в том, что ему слишком много врали" (Солоневич И. Народная монархия. Буэнос-Айрес, 1973, с. 417-418).

Дар пророчества посещает соотечественников, оказавшихся вдали от Родины. Я перечитываю строки, написанные Иваном Солоневичем в 1951 году в далекой Аргентине. Они жгут мою душу и приводят ее в смятение.

Каждая новая декларация руководства страны подтверждала, к сожалению, подозрение, что решения, определяющие судьбы страны и общества, принимаются без тщательной проработки, что наши лидеры подхвачены стихийным потоком. Ореол мудрости, всеведения и всемогущества таял. Все сферы общественной жизни охватывал кризис, а с трибун, экранов телевизоров, газетных страниц звучали многословные напыщенные и противоречивые заявления, суть которых, как правило, сводилась к тому, что мы выходим или вот-вот выйдем на интересные решения, что не сегодня завтра наступит перелом и т. п. КПСС умерла, ее государственный придаток оказывался неспособным к самостоятельному существованию. XXVII съезд не мог породить оптимизма. То же многоречив, взаимная нетерпимость, поглощенность пустяками и закулисная возня вокруг кадровых назначений. В первых рядах партийных президиумов оказались люди, до того сидевшие во вторых рядах. В новых лозунгах отчетливо звучали нотки ностальгии и растерянности. Все это не могло внушать ни симпатий, ни надежд. Но не вызывали радости и "демократы", как для простоты именовали всех выступавших против старой КПСС. Эти силы обладали огромным критическим зарядом, было совершенно очевидно, что появляются новые яркие, мужественные люди, предлагающие выбор измученному неурядицами и трудностями народу. Они говорили правду языком, свободным от лицемерного жаргона. Но мне казалось, что логичность их взглядов заканчивается сегодняшним днем и у них нет конструктивных концепций будущего общества. Настораживал поиск рецептов за рубежом. Россия неоднократно пыталась механически переносить чужие теории и учреждения на свою почву, плоды чего мы пожинаем и сегодня. Пугал идиллически-простодушный взгляд на современный мир, где нет места не только конфронтации, но и соперничеству, где каждое государство готово жертвовать своими национальными интересами ради общечеловеческих ценностей. Это не говорилось прямо, но ясно подразумевалось. И еще одно: слишком много оказалось в рядах демократов тех, кто еще вчера вершил государственные дела во имя партии и от имени партии, кто сделал карьеру в партийной иерархии, а теперь каялся, отказывался от своего прошлого. Вот почему мнения коллег в руководстве КГБ относительно моих симпатий к "демократам" были не вполне обоснованны. С большей долей уверенности меня можно было обвинять в антипатии к консерваторам, черпавшим политическое вдохновение из прошлого.

Вопрос о департизации разрешился мгновенно 23 августа 1991 года. По причуде судьбы приказ о запрещении деятельности партийных организаций в органах госбезопасности был подписан моей рукой.

Думаю, ни одной разведывательной службе мира никогда не пришлось отдать столько сил вопросам отношений с общественностью, как Первому главному управлению в 1989-1991 годах.

Демократизация - реальный и мощный процесс. Общественность освобождалась от страха перед некогда всемогущей властью, и совершенно естественно зазвучала тема роли и места органов государственной безопасности в Советском Союзе. Комитету пришлось отвечать не только зарубежным публицистам, но и отечественным. С критикой выступали А. Сахаров, Ю. Власов, писатель В. Кондратьев, множество обеспокоенных честных людей, а равно и тех сотрудников КГБ, которые по различным причинам разочаровались в этой организации.

Лучший вид обороны - наступление. В. А. Крючков хорошо понимал эту военную мудрость. В 1989 году комитет перешел в пропагандистское контрнаступление. Установка была, на мой взгляд, абсолютно правильной. Необходимо убедить общество, что КГБ сегодня не имеет никакого отношения к злодеяниям прошлого, что чекисты были не только инструментом репрессий, но и их жертвами. (Действительно, за годы сталинского террора было уничтожено 28 тысяч сотрудников госбезопасности.) Следовало разъяснять, что органы безопасности выполняют общественно-полезные функции и необходимы любому государству. Все это с пониманием и сочувствием воспринималось массовыми аудиториями, перед которыми стали регулярно выступать сотрудники комитета.

Несколько сложнее обстояло дело с практическими изменениями в работе комитета. Упразднили печально известное Пятое управление КГБ, занимавшееся борьбой против "идеологической диверсии". Но упразднили на бумаге. На самом деле переименовали в Управление по защите конституционного строя. Девятое управление переименовали в Службу охраны. Смысл этого акта, не вызвавшего никакого публичного отклика, мне неясен до сих пор. Настойчиво искали ту область, где КГБ мог бы действительно проявить себя как страж общественных интересов. Так было создано Управление по борьбе с организованной преступностью. Нельзя умалять сложность и важность этой работы. Преступность захлестнула больное общество, сплелась с административными, партийными, правоохранительными структурами. В стране не осталось ни единой, кроме КГБ, организации, которая могла бы взяться за борьбу с этим разрушительным явлением. У КГБ была заслуженная репутация учреждения, не пораженного коррупцией, у КГБ - опытные кадры и разветвленные структуры. Но в 1990 1991 годах новому управлению не удалось проявить себя. Расчеты на быстрый успех не оправдались. Работа по организованной преступности - это совершенно новая область для комитета. Результаты дадут только последовательные, неустанные усилия. Сотрудники госбезопасности, уверен, проявят и здесь самоотверженность и высокий профессионализм. Для этого им нужна поддержка общества, уверенность в своем будущем и разумное руководство, не преследующее личных политических интересов.

В кампанию гласности включилось и Первое главное управление. В декабре 1989 года начальник разведки впервые в ее истории выступал перед открытой аудиторией. В конференц-зале МГИМО собралось несколько сотен преподавателей и студентов, и с замирающим сердцем я приступил к рассказу о своей службе, расположив к себе слушателей, как мне казалось, воспоминанием об учебе в этом институте много-много лет тому назад. В зале были знакомые лица. А. А. Давидова, учившая меня когда-то языку урду, прислала короткую теплую записочку. Я почувствовал себя увереннее. Заготовленный текст пришлось отложить в сторону. Эти слушатели явно ждали живого слова, и нельзя было обмануть их ожиданий. Выступление удалось. Это стало понятно по дружелюбно оживленной реакции зала, десяткам записок с вопросами.

Январь 1990 года. Авиационный завод "Знамя труда". Очередное выступление. На подступах к залу вижу знакомое лицо - мой дальний родственник Николай Ильин, работающий на этом заводе. Зал набит до отказа, и аудитория - рабочие, инженеры - оказывается даже еще более отзывчивой и доброжелательной, чем в МГИМО. Град вопросов - от очень наивных до весьма непростых. Отвечаю честно, в меру своей осведомленности.