Оперативный псевдоним «Ландыш» - Вера Эдуардовна Нечаева

это время один в мастерской. Но все может быть, — Отто любил расставлять все по местам. — Начни разговор о машине. Если вас подслушивают, то успокоятся. Значит, письмо отдашь завтра. Кстати, скажи номер его телефона. На всякий случай. Побудь здесь около часа и поезжай домой. Если появится хозяйка, скажи, что работаешь у Клауса.

Ольга не решилась прилечь на диван, чтобы не уснуть, хотя ей этого очень хотелось. Минут через двадцать у магазина напротив начали что-то разгружать. Она смотрела на людей и думала о муже и дочери.

«Я уже привыкла считать Гордендорф своим домом. У меня и нет другого. И я не знаю, легче мне от этого или нет», — думала она.

Только под вечер она вернулась домой.

— Что-то ты долго, Моника! — пробурчал Густав. — Ленхен капризничала. Ты не могла оставить ее там?

Ольга только посмотрела на Густава.

— Завтра мне снова надо уехать, дорогой. Мы будем оставлять дочку у жены мясника, если тебе тяжело. Вчера я не успела договориться.

Оля говорила это обычным тоном хорошей жены и примерной хозяйки. По опыту она знала, что это лучший способ успокоить мужа. И оказалась права.

В десять часов она позвонила в мастерскую. Трубку снял Рудольф.

— Как дела, Моника? — с ходу начал он.

— У меня есть письмо для вас, — ласково сказала Оля.

Они встретились на ближайшей станции, куда Рудольф приехал на машине.

— Садись в машину, — предложил он.

— Есть мнение, что вы живете слишком близко от меня. Это опасно. И еще. Вы уверены, что это правильно — жить с напарником? — Про себя Оля подумала, что эту речь трудно назвать аккуратной.

— Согласен. Но мы с ним живем врозь и даже не общаемся. А вот место скверное. Нам нужен город с несколькими почтами. Мы ищем.

Оля заметила, что Рудольф обращался к ней то на «ты», то на «вы». А еще она подумала, что он из тех, кого в России называют «тертым калачом».

Появление второго фронта ожесточило немцев. Те, кто верил в скорую победу, а таких было большинство, отчаянно ругали англичан и американцев. Количество раненых в госпитале увеличилось. И далеко не все отправлялись обратно на фронт: несколько смертей в неделю стало обычным делом. Густав радовался каждой.

— Еще одна сволочь сыграла в ящик, — сообщал он жене. — Теперь они в госпитале уверены, что надо успеть сфотографироваться.

Оля усмехнулась: ее Густав верил в свое высокое предназначение, в душе предпочитая винтовку своему фотоаппарату.

— Старайся соответствовать моменту, — просила она его. — Ты скоро начнешь радоваться на улице.

Впрочем, это было не страшно — ведь с ним рядом почти всегда шагала дочка.

— Она любит меня, — почему-то угрожающе говорил Густав.

Ольга улыбалась: ее дочь любила весь мир, всем была довольна, и, если у нее ничего не болело, была воплощением радости.

Лето сорок четвертого года промелькнуло удивительно быстро. В конце сентября Олю вызвал Отто.

— У нас проблемы, Моника, — начал он грустно. — Меня отсылают в Уругвай. Дали несколько дней на сборы, — и глядя на удивленное лицо Ольги, добавил: — Немцы, разумеется. Мое начальство сочло, что я буду полезней в Уругвае. Видимо, готовят себе лежбище. Мы ведь вот-вот будем в Германии, как ты понимаешь.

— Что же делать?

— У меня есть два выхода: выполнить приказ или перейти на нелегальное положение. Видишь ли, я вдовец. Это мой тесть устроил меня в министерство. Центр настоял, чтобы я женился. Казалось, что это наикратчайший путь к цели. Мы были женаты два года. Она была антифашисткой. Но когда начались массовые аресты, ее отец предпочел жизнь. Вступил в партию, получил повышение, продвинул меня… Я воспринимал это как вынужденную меру, удобную для меня. Но уже через месяц моя жена начала активно посещать собрания нацистов. У нее появились поклонники из их числа. Мы, наверное, развелись бы. Но…

Отто вздохнул.

— Тесть по-прежнему помогает мне. Думаю, это его идея — убрать меня из страны. Радируйте сегодня: «Срочно командирован Уругвай. Действия. Ъ». Ответа не ждите.

Оле очень хотелось попросить Отто взять ее с собой, и он, будто прочитав ее мысли, сказал.

— Я бы с радостью забрал тебя и Ленхен с собой. После войны переправил бы на родину. Но я не знаю, что меня ждет. А ты нужна здесь.

— Для чего? — понуро спросила Оля.

— Для дела. Ты связная. Почта в Германии скоро перестанет работать вообще. А информацию надо будет передавать.

— Мы еще встретимся? — спросила Оля, заранее зная ответ.

Отто промолчал.

— Будь внимательной и осторожной. Все проверяй. И главное. Не бросайся к нашим, когда они войдут в твой город. Жди команды. Действуй по обстоятельствам. Если объявится Генрих, постарайся понять, куда он направляется.

— Зачем? — мысль о Генрихе была неприятна.

— Затем, что нам надо знать, где они спрячутся. Я имею в виду тех, кто избежит правосудия. Понимаешь? Это очень важно. Считай это моим последним заданием.

Отто обнял Олю на мгновение и подтолкнул к двери.

— Я заплатил за квартиру до конца месяца. Если она будет нужна тебе, просто оставь деньги на столе.

Ольга заставила себя уйти из квартиры не оборачиваясь. Ей хотелось… Кому интересно, что ей хотелось в тот момент?

Никогда еще дорога в Гордендорф не казалась ей такой омерзительной. Она не представляла, как войдет в дом, зная, что Отто ей больше не позвонит. Она теперь ничего не знала, не понимала, не умела. Начиналась новая жизнь. Без Отто.

Впрочем, она ошиблась. Отто позвонил ей на следующий день.

— Передай Рудольфу…

И он произнес три непонятные фразы, которые Оля едва успела записать.

— Прощай, Моника.

Гордый и довольный собой после ночной радиосвязи Густав едва успел подхватить ее: у Ольги подкосились ноги, как только она услышала голос Отто.

— Ты в порядке? — Густав посадил ее на стул.

— Да. Все хорошо. Мне надо позвонить.

Что означали слова Отто, она узнала через два дня, когда ее вызвал к себе Рудольф.

— Теперь, Моника, ты моя связная, — сообщил он, открывая капот машины Густава. — Твои задачи прежние. На днях поедешь к Штерну.

— Надолго?

Рудольф удивленно посмотрел на Олю.

— Мне нужно знать: с ребенком или без? — уточнила она.

— С ребенком. Мне, возможно, понадобится твой Густав. Мне больше не звони. Только в крайнем случае. Я сам буду. Как ты меня будешь называть?

— Клаус. Это мой хозяин из Берлина.

— Отлично. Пусть будет Клаус. А сейчас отвезешь письмо. Даю тебе неделю. Если нужно будет больше, позвони Густаву.

Перед Ольгой был совсем другой Рудольф. Что именно изменилось во внешности мужчины, понять было трудно. От экс-боксера