Лев - Конн Иггульден

Тот уже поднялся с пола и стоял, набычившись и чуть покачиваясь, и слушал.

– Я куплю тебе вина, но это все, что ты получишь от нас, – твердо сказал Перикл и громко, чтобы его услышали все присутствующие, добавил: – Иди своей дорогой, пока никто еще не пострадал.

На мгновение воцарилась тишина, которую разорвал всплеск смеха. Напряжение спало. Эпикл убрал нож.

– Кто этот щенок? – спросил каменщик, потирая подбородок в том месте, куда пришелся удар Эсхила.

– Сын Ксантиппа, – ответил Эпикл.

Те, кто услышал это, замолчали. Никаких шуток не последовало. Каменщик побледнел и, забыв про ноющий подбородок, шагнул вперед. Эпикл едва не схватился снова за оружие, но вовремя понял, что угрозы нет.

– Правда? Ты его сын? Архонт Ксантипп был великим человеком. Если ты его сын, я возьму твою руку в знак мира.

– Как тебя зовут? – спросил Перикл.

Это выражение он уже видел на лицах людей, которые служили вместе с его отцом, и у самого Эсхила. В их присутствии он всегда испытывал неловкость и гордость – в равных долях, как в крепком вине.

– Таланас из Леонтидов, куриос. Я служил с твоим отцом на флоте. Сражался при Саламине.

Он протянул руку, и Перикл пожал ее. Рука у каменщика была крепкая и шероховатая, словно грубая рукавица.

– Ты тоже служил с его отцом? – спросил он у Эсхила.

– Да, служил.

– Тогда я буду считать за честь, что ты сбил меня с ног. Ты скор на гнев, мой друг. Понимаю.

Эсхил кивнул, но бдительности не утратил.

Снова послышались невнятные бормотанья, кто-то указал на кого-то пальцем.

– Э… тут вроде бы был разговор, что ты поставишь нам вина, – добавил Таланас.

Перикл вздохнул. Желудок только начал успокаиваться, и вот… Он поднял руку, чтобы им принесли еще чаш.

* * *

Солнце коснулось верхушек гор, которые Павсаний знал всю свою жизнь. Здесь был его дом. По этим склонам он бегал тысячу раз. Годы занятий, подчинения дисциплине закалили его настолько, что плоть стала дубовой, а каждая кость – железной. Более того, он научился руководить другими, результатом чего стала победа при Платеях. Столкнувшись с сильной бурей, он не дрогнул. Он был спартанцем. Павсаний медленно выдохнул, глядя, как солнце бросает пурпурные и золотые полосы на его любимые холмы.

Шаги прервали размышления, и сердце забилось быстрее – по тропинке из города шагал Тисамен. Они позволили его другу вернуться, но остается вопрос: хорошая это новость или плохая? Ответа у него пока не было. Довольным Тисамен не выглядел, и настроение Павсания омрачилось – его будущее было написано на лице прорицателя.

– Мне жаль, – сказал Тисамен, останавливаясь у арки, ведущей к Медному дому. – Эфоры проголосовали. Они не позволят тебе уйти. Я попросил обоих царей вмешаться. Думаю, сын Леонида доволен, что дошло до этого. Плистарх с трудом скрывал удовлетворение. Царь Леотихид сказал только, что это дело эфоров. Он умыл руки прямо передо мной.

Павсаний кивнул.

– Они позволят тебе принести мне воды? Еды? Если продержусь несколько недель, то, возможно, подам еще одно прошение.

Он сам слышал, как безнадежно это звучит, но ничего другого не оставалось. Даже если бы Тисамен привел быстрых лошадей, оставался перешеек со стеной, которую охраняли спартанские воины. Никто не мог въехать на Пелопоннес или покинуть его без разрешения властей. По крайней мере, так было в тот год. Возможно ли добраться до Аргоса? Наверняка там были корабли, которые могли бы забрать его.

Тисамен, казалось, угадал его мысли.

– Говорят, есть распоряжение, что никто не должен помогать тебе. Тот, кто ослушается, подвергнется такому же наказанию. Я… не знаю, что сказать. Говорить с ними – то же самое, что говорить с камнем. Они как будто и не слышали меня. Я хотел сделать хотя бы что-то, заставить их изменить решение, но у меня ничего не получилось.

Павсаний протянул наружу руку. Тисамен взял ее и крепко сжал.

– Кое-что я повидал. Жаль, что у меня не получилось добыть тебе остальные победы.

– Не говори так, – сказал прорицатель.

– Нет, все в порядке, – покачал головой Павсаний. – Теперь я спокоен. Я знаю, что другого пути нет.

Они стояли, разделенные границей храма, границей между жизнью и смертью. Тисамен открыл рот, но не смог ничего сказать. Оба обернулись, услышав еще одни шаги. Павсаний прищурился, глядя в сторону заходящего солнца, и на его лице отразилось изумление.

– Это же?..

Он вдруг улыбнулся и на мгновение как будто снова стал мальчишкой.

Мать его была старой, и ей было трудно подниматься по склону. Тисамен подошел, чтобы помочь ей, но она подняла руку и не подпустила его. Прорицатель в замешательстве уставился на нее, но она смотрела только на сына.

– Спасибо, что пришла, – сказал Павсаний.

Из всех живущих она значила для него больше всех. Все свои обиды и надежды он высказывал ей. Феано знала его ребенком и, когда смотрела на него, возможно, все еще видела таким. Волосы ее поседели, и сама она сгорбилась с возрастом, но сходство между ними было очевидным. Феано приблизилась к храму, и Тисамен отступил в сторону.

Женщина опустила руку в мешочек на поясе, и прорицатель подумал, не принесла ли она сыну немного вина или хлеба, рискуя прогневить эфоров. Вместо этого старуха вытащила один-единственный кирпич и осторожно положила его поперек входа. Павсаний побледнел еще больше, так, что его кожа стала похожа на воск.

– Недостойный быть спартанцем, – сказала она, – ты не мой сын.

Позади нее на холм поднималась вереница людей. Большинство несли камни; другие размешивали в чашах известковый раствор. С ними шел и небольшой вооруженный отряд. Знакомых лиц Павсаний не увидел. Возможно, это была личная стража Плистарха, те, кто остался в Спарте, когда он ушел к Платеям.

Один из них жестом предложил старой женщине отойти и подозвал группу рабочих. Они пришли заложить вход в храм, запечатать беглеца внутри, догадался Тисамен.

Павсаний поник.

– Уходи, мать. Не смотри на это.

Женщина вздрогнула, повернулась и пошла прочь от сына. За спиной у нее рабочие устанавливали тяжелые камни, скрепляя их раствором. Прочная стена поднималась выше и выше.

Тисамену пришлось отступить, но он не сводил глаз с Павсания, пока того не скрыли камни. Толпа стала расходиться, но стража осталась. Заняв позицию перед храмом и застыв, словно статуи, они смотрели на него. Собрав в кулак мужество, Тисамен подошел ближе и приложил ухо к стене.

– Павсаний! Виноваты афиняне. Все это из-за них… Мне по-прежнему причитается три победы. И если на то будет воля богов, Афины будут разрушены. Ты меня слышишь? Я