Немой набат. 2018-2020 - Анатолий Самуилович Салуцкий

– Винтроп. Аркадий чуть ли не свято верил во всемогущество этого вальяжного американца, тайного уайтхаузовского магистра, воплощавшего в себе легендарный успех, мудрость и ценности Запада. Он представлялся ему чуть ли не в образе Ротшильда, которого когда-то возили в экипаже, запряжённом четырьмя зебрами. Вдобавок, с Винтропом можно говорить начистоту. Он сразу ринулся узнать, когда Боб будет в Москве, даже достал из кармана смартфон, но вспомнил, что за океаном глубокая ночь, звонить до семи вечера непристойно. Вышел с бульвара на широченный тротуар, поймал левака и помчал в «Черепаху».

Обречённый на временное бездействие, в машине вернулся к оценке российской ситуации – переломный момент притягивал словно магнит. После главных выводов размышления спустились на уровень реальной жизни. Вопреки глобальным конфликтам, санкциям и информационным войнам, российская элита, в том числе придворная – она прежде всего! – мечтающая договориться с Западом, добьётся своего с оголтелой настырностью, хоть льстиво, хоть лживо. Слишком сильны ментальные, финансовые связи, да и бытовые комбинации не спишешь со счёта, у многих дети заэлитарены в Европе. Несмотря на нравственную вонь, патриот патриотычей и всякой густопсовой тварьцы компромисс найдут! Жизнь лакшери не упустят. Но Путин, похоже, загнал себя в ловушку. Скаламбурил: кудри завивает Кудрин. Выскочить из кудринской колеи Путин не может да и не хочет, потому назначит премьером Медведева. А назначив Медведева, вызовет на себя бешеный пропагандистский огонь Запада – скинув Путина, Запад автоматически получит президентом России Медведева, и, по мнению того же Макфола, это как раз то, что нужно для внешнего управления. Подумал: «Кстати, ситуация один в один со Штатами. Там мечтают об импичменте Трампу, чтобы посадить на трон вице-президента Пенса».

Недели через две по пути на Московскую биржу Иван протянул Подлевскому лист бумаги с чертёжиком:

– Аркадий Михалыч, адрес Горбоноса.

– А телефон?

– Нету телефона. Агапыча не стало, фунфуриком траванулся. Пришлось выслеживать, он на Чистых живёт, я так и думал.

– Молодец, Иван. – Разглядывая чертёжик, подумал вслух: – Под каким предлогом к нему завалиться?

– А этого, Аркадий Михалыч, мне знать не дано. Кажись, он не такой крутой, как раньше. Возраст! Музыкант к тому ж, я и не знал.

– Что значит музыкант?

– С инструментом в холщовом мешке ходит. Не понял, труба или тромбон? Видать, в духовой компашке на похоронах халтурит. Один-то – труба ли тромбон, – кому нужен? Я у метро дежурил, пока не засёк. А уж до дома проводить – раз плюнуть.

– После биржи подвезёшь, чтобы место понять.

Несколько дней Аркадий прикидывал, под каким соусом навестить Горбоноса. Пытался через знакомых узнать телефон – тщетно, городского нет, а мобильный без фамилии недоступен. Правда, Иван слегка развеял опасения: образ матёрого уголовника, который рисовался сперва, смягчился оркестровой халтурой на похоронах. Знать, не бандитской добычей живёт, завязал. Обдумав разные варианты, Аркадий пришёл к выводу, что лучше играть от обороны. Оставался без ответа главный вопрос: зачем? На него он не мог ответить самому себе, а коли задаст его Горбонос, тут уж держись, старичелло, придётся импровизировать.

Жил Горбонос на Чаплыгина, в старом двухэтажном доме, чудом устоявшем в центре Москвы на задворках квартальной застройки. «Не втиснуть сюда новую элитку, вот его и не трогают», – думал Аркадий, с чертёжиком в руках угадывая нужный подъезд, – их тут несколько, неказистых строений, останков подохшей эпохи. Поднялся на второй этаж, там одна дверь, надавил на звонок и ждал, пока не послышался старческий женский хрип:

– Хто?

– Меня зовут Аркадий Михайлович Подлевский, – сказал чётко, громко. – Хозяин дома?

За дверью тишина. Аркадий уже хотел звонить снова, как услышал грубоватый мужской голос:

– Кого надо?

– Я Аркадий Михайлович Подлевский, сын Михаила Алексеевича. Хочу с вами поговорить.

– О чём?

– Об отце.

Снова настала тишина, и Аркадий понял: его впустят, но предварительно подготовятся к внезапному визиту, что-то припрятав или, наоборот, выставив напоказ. Он поступил бы так же, и это была его жизненная тактика: оценивать действия других по собственным намерениям. Обычно такой подход срабатывал, хотя бывали случаи, когда выходило с точностью до наоборот – как молотком по пальцу. Но те случаи научили Подлевского сортировать людей по критерию «свой – чужой», имея в виду какой-то особый вид бездуховного родства.

Наконец громыхнул засов, повернулась уключина, и перед Аркадием предстал тот, кого он предполагал увидеть, даже лицо показалось знакомым. Оба внимательно разглядывали друг друга. Потом хозяин в потёртой синеватой рубашке в клетку, какие раньше называли «Привет из Малаховки», бросив взгляд на модные светло-серые челси гостя с тёмными резиновыми вставками на щиколотках, спросил:

– Как меня нашли?

– Агапыч помер. Пришлось выслеживать. – Каждое слово было смысловым, и Горбонос оценил это, жестом пригласил войти.

Они прошли в левую комнату, где стояли квадратный обеденный стол под цветастой клеёнкой и два стула. Аркадию показалось, что эта удручающе скудная обстановка спешно подготовлена после звонка в дверь. Едва присел, Горбонос в лоб спросил:

– Кто выследил?

– Вы посещали Переделкино, там был человек – ухаживал за больным отцом. Он вас запомнил и случайно увидел у здешнего метро.

Здесь каждое слово тоже было строго рассчитано, неся целые пласты информации. Горбонос несколько секунд вставлял их в свою матрицу, проверяя, подходят ли они. Потом двинулся дальше:

– Зачем пришёл?

– Ставлю отцу надгробие, вот и потянуло. Я о нём мало знаю, а вы рядом были, я вас видел.

– Я тебя тоже мальцом видел. А узнать что хошь?

– Что получится.

Горбонос снова изучающе посмотрел на Аркадия, вернее, осмотрел его. «Видимо, угроза от внезапного прикосновения к прошлому уходит, – подумал Подлевский. – Теперь он прикидывает, можно ли извлечь выгоду из моего визита. Нет, не напрасно я вырядился по первому разряду». И верно, Горбонос вместо кратких настороженных фраз заговорил иначе:

– Про старые дела судачить незачем, быльём поросли. Михал Лексеича добром поминаю. В тяжёлые годы меня в самом низу поймал, в пивнушке-разливайке, от вина оторвал. Ну и зажили, славно погуляли, наваристый был компот. Министрой мы его звали. А после него – на фиг с пляжа, сплошной недотрах, вразброс рысачить начали. Ну и пошло: лебедь раком щуку, пока на поселение не загремел. А там – не пупок царапать, будешь бычить, едальник не закроешь, могут и отшайханить. Вроде не зона, а нащальники ещё хуже, взросляки – макаки, любители нательного рисования, незнамо что кололи. Грева ждать не от кого. Пришлось пограничником прикинуться.

Увидев вскинутые от удивления брови Аркадия, пояснил:

– С пограничным состоянием психики. В до мажоре, нагишом бегал, обнажуха… А вернулся – никому не нужен. Соси ваучер. Сплошь фоска шла – мелочь одной масти, что за