Эволюция военного искусства. С древнейших времен до наших дней. Том второй - Александр Свечин

Поэтому Клаузевиц радуется проявлениям нажима и угнетения французской политики. Французы забывают мудрый прием политического искусства римлян и вмешиваются в частную жизнь покоренной ими Германии; это открывает обывателям глаза на ничтожность, несамостоятельность их существования как частных лиц, на его полную зависимость от судьбы государственного коллектива. От чужеземного господства нация не может откупиться ни искусством, ни наукой; надо сознать рабство, чтобы найти силы выйти из него, бросившись в дикий элемент борьбы, расплачиваясь тысячами жизней за тысячекратный выигрыш жизни.

Войну с французами Клаузевиц мыслил как ничем не сдерживаемый акт насилия. «Если я должен высказать самую заветную мысль моей души, то я стою за войну без каких-либо ограничений, за самую ужасную войну. Взмахами кнута я привел бы в ярость животное под ярмом и заставил бы его разбить те цепи, в которые оно из страха и трусости позволило себя заковать». Как далеко это от оборонческой позиции военных мыслителей XVIII века, извинявшихся за войну и за существование армии.

Сокрушение и измор. Критическая осмотрительность и историческое чувство такта, понимание особенностей условий частного случая уберегли Клаузевица от догматизирования наполеоновской стратегии. Великие цели, которые ставились наполеоновской стратегией, признавались Клаузевицем «душой войны». Но диалектическое мышление Клаузевица сейчас же усматривало противоречие между величиной успеха и его обеспеченностью. Постановка меньшей цели позволяет сосредоточить более соразмерные с потребностью средства и вернее ее достигнуть. Отсюда идея о наступлении с ограниченной целью, обосновываемая диалектическим противоречием между интенсивным и экстенсивным методами войны. Первый характеризуется быстрым решением, создающимся посредством кровопролитного кризиса; второй метод требует выдержки, основан на выигрыше времени и суммировании мелких успехов. За 3 года до своей смерти Клаузевиц хотел пересмотреть под углом зрения этих двух методов все вопросы военного искусства, трактуемые им в капитальном труде «О войне»; однако эта работа осталась невыполненной, и увлечение наполеоновской стратегией, стремление к единству взглядов, несклонность к диалектике привели редакторов первых изданий его сочинений к тому, что сама оговорка Клаузевица о двойном подходе к вопросам стратегии и о его намерении соответственно все переработать оказалась упущенной.

Насколько сам Клаузевиц не был ослеплен увлечением наполеоновской стратегией, показывают его планы кампаний против Франции в 1830 г., произведение его вполне уже созревшей мысли. Революция 1830 г., перекинувшаяся в Бельгию, вызвавшая восстание в ней и отпадение от Нидерландов, поставила Европу перед острой угрозой войны. Если бы Франция аннексировала тяготевшую к ней Бельгию, Пруссия не могла бы медлить с началом военных действий. Гнейзенау, намеченный командующим прусской армией, пригласил Клаузевица быть его начальником штаба. Клаузевиц составил два плана кампаний. Первый, относящийся к началу октября 1830 г., представляет детализирование постановлений Карлсбадского конгресса о совместном действии европейской коалиции в случае новой революционной опасности со стороны Франции. В соответствии с ними Клаузевиц намечает нанесение Франции сокрушительного удара, поход на Париж коалиционных армий из войск английских, нидерландских, прусских, австрийских и Германского союза. Русскую помощь Клаузевиц считает возможным не выжидать, ввиду достаточного перевеса сил для применения наполеоновского метода. Но к зиме 1830–1831 гг. политическая обстановка изменилась в неблагоприятную сторону: смена кабинета в Англии исключила возможность выступления англичан против Франции, Голландия была обессилена отпадением Бельгии, и ее крепости оказались в руках бельгийцев, явных союзников Франции. Революционное движение в Польше и вспышки в Италии приковывали русские и австрийские армии к их собственным пределам. Пруссакам в борьбе с Францией и Бельгией приходилось полагаться только на самих себя. Можно было рассчитывать углубиться во Францию, но с таким ничтожным перевесом в силах, который не позволил бы надеяться на захват Парижа и очищение от французских армий всей территории северной Франции до Луары. В этих условиях Клаузевиц выдвигает ограниченную цель наступления — захват и удержание Бельгии. Клаузевиц обращает внимание на огромные богатства, сосредоточенные на небольшой территории, на возможность опереться на некоторые группы населения, враждебные Франции, и, главное, на то, что Бельгия охвачена Голландией и Германией и, следовательно, захват и включение ее в черту оборонительного фронта против Франции не только не вызовут какой-либо растяжки фронта, но создадут выгодные условия для обороны. Задача прусской армии, ослабленной выделением одного корпуса для обеспечения Познани от революционных посягательств поляков, будет заключаться в том, чтобы вторгнуться в Бельгию, дать сражение тем французским силам, которые в ней, несомненно, окажутся, и затем овладеть бельгийскими крепостями и обеспечить владение этой страной. В то же время слабая армия, которую выставит Австрия и Южная Германия, будет демонстрировать на Рейне.

Этот план является полной противоположностью всех достижений наполеоновской стратегии и в то же время представляет образец строгой соразмерности между целью и средствами. Стратегия ограниченных целей, господствовавшая в XVIII веке, не отжила в современных условиях, как утверждали новорожденные систематики XIX века, а должна быть воскрешаема, когда нет предпосылок того превосходства и перевеса, на которые опирался Наполеон. Этот двойственный, диалектический подход Клаузевица к стратегии Долгое время игнорировался даже лицами, признававшими себя его учениками.

Оборона и наступление. Точно так же постоянные возражения вызывала другая капитальная мысль Клаузевица, что оборона является сильнейшей формой ведения войны, но ведущей лишь к достижению отрицательной цели, а наступление — слабейшая форма с положительной целью. Действительно, если бы наступление было легче обороны, то для слабейшей стороны переход к обороне был бы грубой, непростительной ошибкой. Однако изучение история, очевидно, подтверждает разумность оборонительных действий со стороны слабейшего. Обороняющийся тактически лучше может использовать местность, шире применить фортификационные работы, дать более полное развитие огню. Оборона в стратегии имеет возможность использовать рубежи и глубину театра, что заставляет наступающего тратить силы на закрепление пространства и тратить время на его прохождение, а всякий выигрыш времени — новый плюс для обороны. Обороняющийся жнет и там, где не сеял, так как наступление часто останавливается фальшивыми данными разведки, ложными страхами, инертностью. На помощь обороняющемуся приходят войска второй и третьей очереди — ландвер, ландштурм. С каждым шагом вперед наступление ослабевает. Несмотря на простоту и ясность этой мысли Клаузевица, преклонение перед наступлением во что бы то ни стало, перед захватом инициативы приводило большинство военных писателей перед Мировой войной к заключению, что Клаузевиц в этом вопросе ошибался. Надо иметь в виду, что Клаузевиц под обороной разумеет не пассивное отсиживание, а лишь выжидание первого удара со стороны неприятеля, на который должен последовать возможно сильный рипост, ответный удар обороны. Для Клаузевица оборона — это вторая рука. Необходимость, указанная Клаузевицем, при достаточных силах задаваться положительной целью ясно подчеркивает требование переходить в наступление, как только предшествующие оборонительные действия создадут на нашей стороне перевес сил. Сильный, молниеносный переход от обороны к наступлению — блестящий рипост представляется высшим достижением военного искусства.

Эти не разделенные последователями Клаузевица взгляды на оборону тем примечательнее, что политически Клаузевиц один из первых разорвал с оборонческим мировоззрением XVIII века и подчеркнул прогрессивное значение насилия: политическое содержание новой истории заключается не в поддержании в равновесии европейской системы, что сводится к тому, чтобы душить живые силы, а в мощном развитии находящихся в Европе жизнеспособных единиц, сохранении и повышении индивидуальной энергии.

Реализм. Клаузевиц стремился во что бы то ни стало не порывать в своем теоретическом труде с требованиями жизни, как бы последние ни усложняли его исследование. Большое значение, которое отводит Клаузевиц истории, не затмевает в его глазах понимания ценности настоящего. История существует не для того, чтобы жить реминисценциями о былом величии: «Нация умирает, если, начинает питаться воспоминаниями; только нынешним днем может быть доказано ее право на существование». Самый горячий патриотизм не оправдывает вступления на путь утопий. Когда немецкие патриоты обвиняли русских за опоздание на помощь Австрии в 1805 г. и на помощь Пруссии в 1806 г., то Клаузевиц спокойно разъяснял: «Обвинять русских в том, что они запаздывают, все равно что жаловаться на природу за то, что снег идет зимой, когда и без того холодно». Разумен снег зимой, разумно и опоздание русских войск, собираемых с огромной территории, к моменту столкновения французов с немцами.