Покаяние - Геннадий Гусаченко

— Никаких больше собак! — категорично заявил я.

Но она привела Дика. Лобатого, скуломордого, неказистого, низкорослого, но крепко сбитого, с упругими мышцами бультерьера. Он выжидательно стоял передо мной, не шевелясь и не моргая: короткошёрстный, тигрового окраса, с белым галстучком на груди и розовым тупорылым носом. Остроугольные уши и короткий хвост торчком.

— Папа, смотри какой красавчик! Он будет у нас жить, — заявила Ирина.

— Фу, — скривился я. — На крокодила похож.

— Нет, на свинью, — возразила жена.

— На крысу, — выразил своё мнение о собаке сын Виталий.

О вкусах не спорят. Неграм Африки симпатягами кажутся аллигаторы. Для индусов — кобры красавицы. Тайландцы обожают макак, а на Камчатке и ворона за павлина сходит.

Человека любят за достоинства, ненавидят за пороки.

Животных любят за то, что они такие есть. Так заботливые хозяева любят хомячка, черепашку, попугайчика, белку в клетке, тритона в аквариуме, ящерицу в террариуме, слона в зоопарке или скорпиона в коробочке.

О собаках разговор особый. О них, как о людях можно говорить много и долго. Как и люди, они бывают умные и дурные, добрые и злые, смелые и трусливые, отважные и подленькие, верные и готовые предать за кусок колбасы.

Всеми качествами, названными мною первыми, был наделён Дик. Я полюбил его сразу. Дочь недолго водилась с ним. Скоро она увлеклась конным спортом и всё свободное время проводила на ипподроме, поручив Дика мне.

Бультерьер сродни необыкновенному творению искусства. Одни хвалят, другие презрительно корчат гримасы. Равнодушных в оценке нет.

— Какая милая собачка! Красавчик! Можно погладить?

— Конечно. Не бойтесь, он бесконечно добр и ласков ко всем, — отвечаю.

— До чего отвратительная, уродливая псина! Людоед! Почему без намордника его водите? Эти собаки запрещены к содержанию, — разоряется какая–то истеричка.

— Вы на себя когда в последний раз в зеркало смотрели? Собака вам ничего плохого не сделала, а вы её всю обкусали. За что? — не сдерживаю и я своих эмоций.

— Глянь, братан, какого бойца мужик ведёт, — показывает бритоголовому ублюдку, швырнувшему из «Лэнд–крузера» пивную бутылку, его такой же развязный приятель — лысый выродок, харкнувший из «Хаммера» на чистый асфальт окурок.

— Слышь, мужик, давай твоего дуболома столкнём с моим ротвейлером. Даю сто баксов.

— Я же не обзываю твою машину шушлайкой, — отвечаю мордовороту. — Давай столкнём тебя с братаном. Сто рублей дам, — смеюсь я.

— Ты чё, мужик, в натуре, буреешь? Я реально… Триста баксов даю!

— Мой бультерьер в боях не участвует…

— А чё он у тебя охранник? Рожа у него страшная.

— Нет, это я охраняю его от людей. А насчёт рожи, так твоя пострашнее…

— А чё он может?

— Ест, пьёт, гуляет… Плавать любит, с ребятишками играть…

— Ну, и зачем такая собака?

— А ты зачем живёшь? От тебя только вред и мусор. Бычок вон бросил, наплевал… Между прочим, здесь подмели недавно. А мой Дик добрый. От него душе польза, а вреда никакого.

Такими диалогами я обменивался почти ежедневно все одиннадцать лет короткой собачьей жизни Дика, заступаясь за него перед злыми людьми. Да, он рычал, но только на собак выше его ростом и агрессивно настроенных к нему. Отчаянно и отважно бросался в уличную драку с овчарками и боксёрами. И не было ему равных в такой битве. Он никогда не отступал.

Приехали мы с ним однажды в Тогучин к моим родителям. Дик во дворе гулял. Я и отец на завалинке сидели, разговаривали о том, о сём. Смотрим: козёл Кузя идёт. Рогатый, бородатый, лохматый, как чёрт. Мать его для пуха держала. Начешет с Кузи пуха, клубок пряжи напрядёт, нам варежки вяжет. Увидел Кузя Дика, рога к земле, боевую позу принял. Дик тоже в стойку — хвост стрючком, молча стоит, не шелохнётся, внимательно за противником наблюдает. Козла, надо полагать, за большую собаку принял. Вдруг тот рванулся вперёд да ка–ак поддаст Дика рогами! Буль метров на десять колбасой покатился. Козёл опять в позу. Дик поднялся, башка гудит, ничего не поймёт, чем его так отоварили. На козла молча уставился. Стоят, друг на друга глядят. Нервы у Кузи сдали: ломанулся бежать! Нет бы ещё поддать Дику разок, а он через огород на зады помчался. Ну, тут бесполезно кричать: «Фу! Нельзя! Дик! Фу!». Догнал козла, в бочину ему вцепился. Кузя скачет, Дик на нём висит. Отец кричит:

— Убери собаку! Он мне сейчас козла задерёт!

Ничего, жив Кузя остался. А у Дика глаза от радости блестят. Ещё бы! Не каждый день фартит на таком чудище прокатиться!

Обнявшись для тепла, я ночевал с ним в палатке. Ел и пил у костра из одной чашки. Мы научились понимать друг друга. Я глубоко убеждён, что Дик понимал значение многих слов. Меняя интонации голоса, я говорил ему одну и ту же фразу, и он подчинялся тому, что я требовал от него. Я не менял интонации, но говорил противоположные по смыслу предложения, и он тоже выполнял их. Например:

— Чего лежишь? Пора собираться… Мы на дачу едем…

Он встаёт, потягивается, зевает, идёт к двери.

На другой день в том же тоне говорю:

— Дома остаёшься… Не могу взять тебя с собой. Мы на дачу не едем…

Он глядит на меня, не поднимая головы, вздыхает. Да так, что я сдаюсь.

— Ладно, — говорю, чего уж там… Как–нибудь доедем вместе. Собирайся.

Он вскакивает, с шумом отряхивается, подставляет голову под ошейник.

В другой раз говорю ему:

— Погоди, пока остынет… Суп горячий ещё…

Он лежит, терпеливо ждёт. Я хожу по комнатам, занимаюсь своими делами, как бы между прочим замечаю:

— Остыла чашка… Иди ешь…

Он встаёт. По полу когтями цок–цок, и уже у чашки. Лакает безобразно. Пасть широкая, чавкает, еда выпадывает изо рта. Я не сержусь. Прибираю за ним. Ведь я люблю его. Так за ребёнком ухаживает мать.

Забавный был пёс. Ласковый, добрый, исключительно безобидный к людям, которых устрашал его крокодило–подобный вид. Ну, так ведь и Квазимодо был страшен обликом, но добр душой. Он спал обычно на своём коврике, а иногда у двери, и пришедший, совершенно чужой человек, мог перешагнуть через него, или даже отодвинуть ногой: Дик как храпел так и дальше будет храпеть, сопя и поскуливая во сне. Пришла в наш дом работница домоуправления собак по квартирам переписывать, чтобы их владельцев налогом обложить. Позвонила нам.

— Вот если у вас нет собаки, так это сразу видать… А то некоторые прячут… А разве собаку скроешь? То загавкает, то в ванной царапается…

Она ушла, а жена Людмила вошла в комнату, где сладко дрыхнул Дик, и со смехом несколько раз поддала его ногой: