Перестройка - Александр Ванярх

— Егор, и давно это у тебя?

— Как вам сказать, заметил в училище: однажды очень хотел вытащить пятый билет по тактике. Прихожу на экзамены, — пятый, и так пошло-поехало. Попробовал посложнее желания — получается, а однажды, во сне, ко мне дед приходил, я-то его живым и не видел, потому лица его и не помню, а вот что сказал — могу повторить дословно. А сказал он: «Все, что ты пожелаешь, будет исполнено, если это направлено во благо не тебе одному, а и другим людям: твоим родственникам, знакомым. Если это желание будет помогать тебе в борьбе со злом, подлостью, предательством, то эти желания будут исполняться. А для тебя, лично, исполнятся только три желания, поэтому сам решай и очень хорошо думай, прежде чем пожелать».

— И какое же ты исполнил желание для себя?

— Пока никакого, а вот для вас — могу многое.

— Ну, во-первых, нам нужны жены, сюда никто не хочет ехать, в эту глухомань. Это сейчас — прекрасно, а что тут зимой делается, поглядел бы.

— Понятно, конечно, этот вопрос для вас важен, ведь вам уже по двадцать пять. В таком возрасте мой отец женился.

— Может, это и не первой важности вопрос, но все же. А вот второе — деньги. Нужна куча денег! Скважину бурить — раз, асфальтированный крытый ток — два, а лучше сразу амбар, чтобы не возить туда-сюда зерно. Нужна дорога вот к этому месту, хотя это — всего пятьсот метров, но это — миллионы. И, наконец, нужны дома. А их некогда и некому строить. У нас задумка была: организовать тут родственный хутор, но скольким мы, ни писали знакомым, дальним родственникам — никто не едет.

— Между прочим, это идея. Мне отец несколько раз рассказывал про наших родственников, которые живут где-то в смоленских лесах, и как он их хотел оттуда вызволить. Дед мой, Виктор, с братом, Яковом, были там, видели, в каких диких условиях они живут. Надо связаться с ними. Если они приедут, то — что надо, их там много. Отец говорил, что семей десять.

— Да-да, если они крестьяне, то не так-то просто сорваться со своего места, они сначала разведку сделают, только потом, если понравится...

— Понравится. Я вижу, у вас уже и сад подрастает, и водоем плещется, рыба, наверно, водится?

— Какой там водоем! Глубина всего два метра. Зимой думали насквозь промерзнет, но, слава Богу, пронесло. Карпа запустили, линь есть, сами не знаем — откуда щуки появились, есть раки, но водоем надо расширять и углублять. Там, рядом, камень залегает, будем добывать, — опять котлован получится.

— Так если есть камень — вот вам и дорога: подрывай, грузи, вывози, сваливай, укатывай, заливай асфальтом. Бульдозер у вас есть.

— Ага, «бульдозер», «Дт-75», хотя, и на нем мы грейдер сделали.

— Видел, только узок, нужно шире.

— Ладно, надо ложиться спать, завтра чуть свет подниматься.

В этот момент заголосил петух.

— Пожалуйста, часы. Уже половина первого.

— Чего это он так рано?

— Ну да, «рано». Он первый раз кричит в полпервого, второй — в полвторого, третий — в полтретьего, а четвертый — орут уже все, начинают в половине четвертого и орут до четырех, почти без перерыва.

— Интересно, — сказал Егор и посмотрел на часы, — точно — полпервого.

В траве звенели кузнечики, а совсем рядом перекликались сверчки. На небе ярко горели звезды. Только что народившийся месяц узкой полоской висел в южной стороне неба, а рядом с ним ярко мигала звезда.

Легли тут же, в палатке, на куче соломы, и моментально уснули.

Глава двадцать шестая

За Ново-Шахтинском остановились. Была ночь, звездная, безоблачная. Съехав с дороги, решили отдохнуть, поспать в машинах. Жара сменилась духотой. Легкий ветерок гонял туда-сюда горячий воздух.

Оксана Ивановна прошлась вдоль дорожной насыпи. «Почти три года я здесь не была, — подумала, — целых три года. Ваня, наверно, и ждать перестал.

— Чего задумалась, Оксана Ивановна? — позвал ее Силин, подходя ближе.

— Да вот думаю: много лет Ваню не навещала. Как Петра с Павлом отвезли, в то лето и были тут.

— А я так, наверное, лет десять-двенадцать, место даже не помню. И как это Петр и Павел именно сюда захотели?

— Им было все равно, это я предложила, говорю: так или иначе, вам сюда ездить придется, тем более, что и я решила, чтобы меня похоронили тут.

— Ну, тебе, скажем, еще далеко, вот мне уже скоро, седой весь стал, поджелудочная замучила.

— Кто ж его знает, кому когда, но я-то родом отсюда. Вот жарит солнце, духота — сил нет, а душа радуется! Родина ведь! Мне все эти запахи, эта холмистая степь, балки, поросшие бурьяном проселки, — все в радость. Раньше как-то не замечала, даже, может, не любила сельскую жизнь, а сейчас тянет — сил нет.

— А нам с Ниной в городе тоже неспокойно, хотя наш поселок городом и не назовешь. Я сам бы махнул куда-нибудь в деревню!

— Так вот тут и поселяйтесь, и я у Петра с Павлом останусь, вот и снова вместе будем.

— Нам-то все равно, а где жить-то будем? Ведь, как ты говоришь, ничего там нет, одна времянка стоит.

— Нет, так будет! Андрей настроен по-боевому, говорит, что деньги он выбьет. А когда будут деньги — все будет. Я вот смотрю: уборка зерновых завершается, будет небольшой перерывчик, завезем стройматериалы и начнем. До зимы еще, почитай, четыре месяца.

— Ладно, на месте виднее будет, а тут, и впрямь, темно. Смотри, какой месяц молодой народился!

— Дождика надобно, хотя бы небольшого, чтобы пыль прибил, духота неимоверная.

В ближайшей светившейся несколькими огоньками деревне запел петух, ему, еле слышно, ответил другой.

— Чего это они? Рано еще, только половина первого ночи, почитай, полночь.

— Эти петухи донские — ранние, тут и люди встают рано. Моя мама говорила: кто рано встает — тому Бог дает.

— Может и так. Я пойду к машине, там, рядом, копна соломы, на ней примощусь, может, часок посплю. Отдых, хоть маленький, нужен. А ты, Оксана, иди к своим, они уже давно сопят, наверно, вторые сны видят. В прицепе место есть, туда и Нина ушла.

— Да нет, мне что-то не хочется, я лучше тут посижу, вон клочок соломы белеет, на нем и устроюсь.

Прошла еще несколько шагов, подошла вплотную к белеющему пятну. Вначале не поняла, что это. Но потом все ясней и ясней стала различать лежащее в неестественной позе тело женщины. Разорванное белое платье клоками прикрывало ее наготу.

Оксана рванулась к женщине, схватила за руку. Пульса нет. Руки, ноги, голова — холодные. «Что делать? Что делать? — пронеслось в голове, — сказать всем, что задержка — это разбирательство, а еще хуже, если суд. Толику надо сказать».

— Толик, Толик, — толкала она, уже задремавшего, Силина, — вставай, только тихо!

— Что, уже едем?

— Да нет, идем быстренько со мной. — Оксана показала труп.

— Этого нам только не хватало, — сказал Толик. Долго думали, что делать.

— Решаем так, помочь ей мы никак не можем, она мертва и уже давно, просто отвезти в морг, заявить в полицию, и что?

— А если нам это припишут, следы ног, машин, тем более что мы будем недалеко отсюда.

— Но какие мотивы? Мы ее не знаем, мы ехали из города, она — неизвестно чья, откуда, сейчас не мало таких, которые промышляют по дорогам, может, одна из них чем-то насолила водителям, ее и кокнули. В общем, пойдем отсюда, уснуть теперь не придется, я бы, за то, чтобы двигать дальше, только боюсь, что проедем в темноте поворот, тут осталось километров двадцать-тридцать.

— Да нет, побольше, если не все сорок, на карте мы обозначили то место.

Снова прокричал петух.

— Ну вот, смотри, только через час и другой запел. Так что, поедем или посидим еще часик?

— Бедная женщина, а ведь ее, наверно, кто-то ждет, переживает, может, и дети есть.

По дороге, утихшей где-то к часу ночи, начали проскакивать, в основном, большегрузные автомобили.

— Дальнобойщики пошли, значит, утро скоро.

На южной стороне неба сверкнула молния.

— Гляди, молния, а вроде бы и облачности не было, дождь сейчас как нельзя кстати.

Дунул легкий ветерок. За ночь остывший в балках и низинах воздух пробежал по воспаленным лицам путников, заполз за ворот одежды.

— Слава Богу, ветерок потянул, хоть духота спадет. А мне жалко эту женщину. По-моему, совсем молодая.

Силин с Оксаной сидели на стоге соломы, и каждый, думая о своем, перебрасывались ничего не значащими фразами.

Глава двадцать седьмая

Засерел рассвет. Клавдия Ивановна вышла из времянки и остановилась.

— Дождь был, — удивленно еле слышно сказала она, — а я и не слышала — вот спала, так спала.

В загоне зашевелились гуси, загорланил во всю мощь своих легких петух, ему ответил другой и, вдруг, запищал совсем молоденький.

Клавдия Ивановна подошла к загону и открыла калиточку. Животные, вначале осторожно, а потом все смелее и смелее, пошли, перекачиваясь из стороны в сторону, к проселочной дороге. Выпустив гусей, женщина открыла курятник и пошла вглубь двора, там, за небольшим ограждением, стояло несколько овец и коз. Взяв за ошейник самого крупного козла, Клавдия Ивановна вывела его и, по пути, сняв со столба длинную плоскую веревку, состыкованную из нескольких парашютных фал, черный кол и молоток, повела его поближе к делянке подсолнухов. Остальные овцы и козы побрели следом. Большая, лохматая, серая, не то овчарка, не то дворняга, бежала следом за женщиной.