Йошкин дом - Виктория Райхер

— Ого, маленькая, — слышит вдруг Ася откуда—то со стороны, — ого какая, просто картинка, давай, давай!

Она оглядывается (на неё многие и раньше смотрели, но никто ей никогда ничего не кричал), и видит троих дяденек, стоящих у бортика катка. Все трое смотрят на неё и хлопают в ладоши, а один еще и кричит. Малышка, прелесть, кричит он ей и машет рукой, ух как она катается, да вы посмотрите на неё, вы только посмотрите, это ж с ума сойти, маленькая такая, давай, маленькая, давай!

Ася какое—то время делает вид, что ничего не происходит, но дяденька кричит очень громко и очень заметно, и все прохожие на него оглядываются, а потом глядят на каток и ищут глазами Асю, это уже слишком и Асе неприятно, она чуть притормаживает и начинает ехать между Наташей и Катей, которые ехали в паре позади неё. Наташа и Катя тоже слышат крики этого странного дяденьки, они понимают, почему Ася притормозила, и моментально дают ей место посередине, с двух сторон беря за руки. Наташа и Катя ужасно большие, Наташе семь лет, а Кате вообще восемь, поэтому Ася спрашивает у них, катаясь — это что такое вообще? Это — дядя пьяный, отвечает Наташа, не отпуская Асиной руки и продолжая ехать по кругу, а дядя—пьяный тем временем кричит и кричит, эй, кричит он, маленькая, такая здоровская, такая классная, давай, быстрее, чего ты отстала, давай, давай! Такой дядя пьяный, переходит Наташа на шепот, специально заманивает маленьких девочек, чтобы потом заманить их к себе навсегда и никогда больше не отпустить. Ася цепенеет, она одним ухом слушает Наташин шепот, а другим — крики дяди—пьяного, она не думает ни о том, что у бортика стоит бабушка, которая никому и никогда её не отдаст, ни о том, что поймать шуструю девочку на коньках, наверное, нелегко. Она слышит только страшное слово «заманить» и понимает, что именно это с ней и делает дядя—пьяный, он её заманивает, чтобы она ушла с ним навсегда.

— Вот Тамарку заманил дядя пьяный, — шепчет Наташа, — и она уже больше никогда не видела папу и маму. Всё сидела у него и глядела в окошко: не придёт ли за ней кто—нибудь? Но никто за ней не пришел, потому что никто же не знал, где её искать, и больше она никогда оттуда не вышла, никогда, никогда.

Никогда, никогда, стучит в висках у Аси, и она почти повисает на руках у Наташи и Кати, она старается стать как можно более незаметной, чтобы тот дядя—пьяный забыл о её существовании, решил, что она убежала, ушла, умерла. Что её нету. Потому что раз Тамарку заманил дядя—пьяный, то и Асю заманит, но ту незнакомую Тамарку хотя бы искали, а Асю никто не будет искать, ведь мама её больше не любит, и значит, она должна заботиться о себе сама. Больше она не будет бегать по катку быстрее всех, не будет прыгать посередине, не будет всех обгонять, она спрячется между девочками и её не заметят. Не заметят и не заманят, и она спокойно вернётся домой. Вот только сжать покрепче Наташину руку.

— Девочки, отпустите Асю, вы её там уже почти на руках несёте! — кричит Всеволод Алексеич, и машет рукой. — Наташа, Катя, отпустите Асю, пусть катается сама, что это такое? Ася, сама, сама!

Еще какое—то время Ася делает вид, что не слышит, но Всеволод Алексеич кричит решительно и громко, его нельзя не послушаться, и Ася выезжает из—под рук Наташи и Кати, под тихий шепот «помни, Тамарка так никогда и не вернулась», и едет одна по кругу, и немедленно слышит:

— Вот, вот она, опять появилась, глядите, вот она! Маленькая, шустрая, лучше всех, умница какая, глядите, умница, умница, оп, оп, оп!

На каждом «оп» Асино сердце подпрыгивает и куда—то ухает в живот. На четвертом «оп» она сходит с круга и бежит к бабушке, стоящей у бортика. На катке она, понятное дело, не останется ни за что. Лучше вообще больше никогда не кататься в жизни на коньках, чем больше никогда не увидеть в жизни папу и маму. Но как объяснить это бабушке? Каким—то десятым неясным чувством Ася понимает, что бабушке этого не объяснишь. Что бабушке не расскажешь про Тамарку, которую заманил дядя—пьяный, а если и расскажешь, бабушка этому не поверит. Бабушка очень хорошая, но взрослые вообще довольно тупые. Ася уже пыталась один раз объяснить маме, почему ей снился страшный сон и кто теперь живёт под её одеялом страшный (и поэтому нужно быстро перебраться и спать вместе с мамой под маминым одеялом), и у неё не получилось. Вот и теперь не получится, она это прямо животом чует. Бабушка, говорит Ася, подбегая и на секунду надеясь, что всё как—нибудь образуется само, — бабуля, пошли домой!

— Почему домой, — изумляется бабушка, — ведь тренировка только началась?

— Ну бабушка, ну милая, ну дорогая, пожалуйся, пойдём домой! — Ася танцует на ходу и подпрыгивает, настолько у неё нет сил ждать, — ну я тебя прошу!

— Асенька, но почему? — недоумевает дисциплинированная бабушка, — ты ведь всегда так любила сюда ходить! Или ты испугалась этих дядек? Так они сейчас уйдут!

Ну вот, падает Асино сердце окончательно, она ничего не понимает. «Они сейчас уйдут», как же, да. Уйдут, может быть. Но Асю при этом забрав с собой. Неужели бабушка ничего не понимает?

— Бабушка, нам нужно обязательно сейчас отсюда уйти, — шепчет Ася бабушке со всем жаром, на который способна, — я тебе скажу, почему.

— Почему?

— Потому что я… — быстро соображать, быстро, — потому что я устала!!! Очень. Вот.

И Ася, припадая на обе ноги сразу, решительным и не допускающим возражений движением устремляется к скамейке за катком.

— Устала? — хмурится окончательно сбитая с толку бабушка, — ты обычно не устаёшь так быстро, мы еще и после тренировки долго катаемся, ты заболела?

— Нет, бабушка, нет, — уговаривает Ася и уже стаскивает коньки, — нет, я здорова, всё хорошо, я просто устала, очень. Не могу. Пойдём домой.

Ну, пойдём, соглашается недоумевающая бабушка, и Ася быстро—быстро машет рукой остающимся на катке — так быстро, чтобы никто не успел ни о чем спросить. Вот они с бабушкой уже прошли под аркой, ведущей на улицу, вот они уже перешли дорогу, вот они уже повернули в свой переулок. Уф. Теперь дяде—пьяному их точно не догнать. А если и догонит — Ася ни за что не признается, что это она только что каталась на катке. Мало ли девочек в оранжевых курточках и синих рейтузах? Она, Ася, не из них. Она кататься вообще не умеет. Она инвалид. И нет никакого смысла её от мамы с папой забирать. Вот.

Дома у бабушки хорошо, дома тепло и тихо, урчит батарея, пахнет чуть—чуть лекарствами и чуть—чуть пирогом с капустой. Дома у бабушки хорошо, но скучно. Бабушка укладывает Асю, раз она так устала, на диван полежать, и выходит в соседнюю комнату. Лежать скучно еще больше, чем не лежать. А в окно тем временем доносится еле слышная отсюда музыка, играющая на Патриарших. Уже вечер: на катке уже зажглись разноцветные фонари. Ася прыгает какое—то время по дивану, потом её это надоедает, и она идёт к бабушке.

— Бабушка!

— Да?

— Пойдем на Патриарши! Пойдём покататься, а?

Асин голос нежен и мягок. Бабушка не может не понять, как ей хочется покататься, ведь бабушка видела, как её оторвали от удовольствия сегодня днём, бабушка должна понять.

— А как же твоя усталость? Ты же только что с ног валилась, умоляла пойти домой! — негодует бабушка.

— Я я я

Ася растеряна. Такого поворота событий она не ожидала. Ей почему—то казалось, что приход домой смыл собой все страшные события дня, и теперь можно начать всё снова, с чистой страницы. Что бабушка в глубине души прекрасно понимает, отчего они ушли с тренировки, и не будет настаивать на подробностях. Что нормальный человек, в конце—то концов, не может не понять, что от дяди—пьяного обязательно надо было уйти.

— Я пошутила!!! — сообщает Ася бабушке, не зная, что сказать и бросаясь в объяснение, как в воду, — я просто пошутила. Я не была усталая. Я не устала. Я хочу кататься. Пойдем, а?

Бабушка внимательно смотрит на Асю сквозь очки. Бабушка очень красивая: у неё ярко—зелёные глаза и длинные густо—рыжие волосы, аккуратно собранные на затылке. Бабушка ходит ровно, не горбясь, и говорит негромко, но четко. Её почему—то всегда отовсюду слышно, хотя громко она не говорит никогда.

Бабушка смотрит на Асю и хмурит брови. Ей что—то неясно, но она не спрашивает Асю ни о чем. Она молча протягивает внучке спортивную куртку, сама надевает пальто, и они идут кататься на Патриарши.

А на Патриарших — огромный простор, огромный. Это тебе не маленький каточек—игрушка для детских тренировок, тут с одного края катка не видно, что делается на другом, тут катаются одновременно тучи людей, и никто ни на кого особо не смотрит. Тут никакой дядя—пьяный не сможет обнаружить маленькую Асю — потому что даже если он её обнаружит, на катке достаточно места, чтобы разогнаться и убежать. Да и милиция есть, вон стоит милиционер и вон, Ася смотрит на милиционеров и понимает, что никакой дядя—пьяный их не обманет. Она разгоняется до немыслимой скорости и вжих! вжих! вжих! — прыгает свои «полтора оборота» и красиво приземляется возле бабушки, стоящей у края катка. Но бабушка на неё не смотрит.