Живой Журнал. Публикации 2020 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Близились пропускные посты женской столицы. Несколько мужиков вырвались вперёд и подорвали себя на блокпосту. Золотыми шарами лопнули они, а звук дошёл до Ванятки только секунду спустя. Потом закутаются в чёрное их невесты, потекут слёзы по их небритым щекам, утрут тайком слезу заскорузлой мужской рукой их матери.
Дело началось.
Пока не опомнились жительницы города, нужно было прорваться к серому куполу Клонария и захватить клонаторы-синтезаторы. Тогда в землянках инёвских лесов, из лесной влаги и опилок, человечьих соплей и чистого воздуха соткутся тысячи новых борцов за мужицкое дело.
С гиканьем и свистом помчались по улицам самые бесстрашные, рубя растерявшихся жительниц женского города и отвлекая, тем самым, удар на себя.
Но женское племя уже опомнилось, заговорили пулемёты, завизжали под пулями коровы, сбрасывая седоков.
Минуты решали всё ― и мужчины, спрыгнув с саней, стали огнём прикрывать тех, кто рвался ко входу в Клонарий.
Вот последний рубеж, вот он вход, вот Женский батальон смерти уж уничтожил первых смельчаков, но на охранниц навалилась вторая волна нападавших, смяла их, и завизжали женщины под лыжами снегоходов. Огромные кованые ворота распахнулись, увешанные виноградными гроздьями мужицких тел.
Погнали наши городских.
Побежали по парадной лестнице, уворачиваясь от бабских пуль, в антикварной пыли от битой золочёной штукатурки.
Топорами рубили шланги, выдирали с мясом кабели ― разберутся потом, наладят в срок, докумекают, приладят.
Время дорого ― сейчас каждая секунда на счету.
К Клонарию стягивались регулярные правительственные войска, уже пали выставленные часовые, уже запели в воздухе пули, защёлкали по мраморным лестницам, уже покатились арбузами отбитые головы статуй.
― Карл Иваныч, ― скорей, ― торопил Ваниного отца сосед, но сам вдруг осел, забулькал кровавыми пузырями, затих. Попятнала его грудь смертельная помада.
― Не дрейфь, ребята, ― крикнул Карл Иванович, ― о сынке моём позаботьтесь, да о жене кареглазой! А я вас прикрою!
И спрыгнул с саней, держа ствол наперевес.
Застучал его пулемёт, повалились снопами чёрные мундиры, смешались девичьи косы правительственной гвардии с талым мартовским снегом и алой кровью.
И гордо звучала песня про голубой платок, что подарила пулемётчику, прощаясь, любимая. Но вдруг раздался взрыв, и затих голос. Повис без сил малыш Ваня на руках старших товарищей, видя из разгоняющихся саней, как удаляется безжизненное тело отца-героя.
Поредевший караван тянулся к Инёвской долине в сгущающихся сумерках.
Подъехал к ваниным саням сам Василий Кожин, умерил прыть своей коровы, сказал слово:
― А маме твоей, Александру Евгеньевичу, так и скажем: за правое дело муж её погиб, за наше, за мужицкое! Вечная ему память, а нам ― слава. И частичка его крови на нашем знамени. Вынесем под ним всё, проложим широкую и ясную дорогу крепкими мужскими грудями. А бабы-то попомнят этот женский день.
Малышу хотелось заплакать, уткнуться в колени маме. Там, в этих мускулистых коленях была сила и крепость настоящей мужской семьи. Как встретит мама Шура их из похода? Как заголосит, забьётся в плаче, комкая подол старенькой ситцевой юбки… Или просто осядет молча, зажав свой чёрный ус в зубах, прикусив его в бессильной скорби?
Но плакать он не мог ― он же был мужчина. И десять клонаторов-синтезаторов, что продавливали пластиковые днища саней, чьи бока светились в закатных сумерках ― это было мужское дело. Ваня, оглядываясь, смотрел на своих товарищей и их добычу.
Для них это были не странные приборы, не бездушный металл.
Это были тысячи и тысячи новых солдат революции.
Извините, если кого обидел.
08 марта 2020
Как это делалось в Стокгольме (2020-03-14)
Тем, у кого в душе ещё не настала осень и у кого ещё не запотели контактные линзы, я расскажу о городе Стокгольме, который по весне покрывается серым туманом, похожим на исподнее торговки сушёной рыбой, о городе, где островерхие крыши колют низкое небо и где живёт самый обычный фартовый человек Свантессон.
Однажды Свантессон вынул из почтового ящика письмо, похожее на унылый привет от шведского военкома. «Многоуважаемый господин Свантессон! ― писал ему неизвестный человек по фамилии Карлсон. ― Будьте настолько любезны положить под бочку с дождевой водой…» Много чего ещё было написано в этом письме, да только главное было сказано в самом начале.
Похожий на очковую змею Свантессон тут же написал ответ: «Милый Карлсон, если бы ты был идиот, то я бы написал тебе как идиоту. Но я не знаю тебя за такого и вовсе не уверен, что ты существуешь. Ты, верно, всем представляешься пожилым мальчиком, но мне это надо? Положа руку на сердце, я устал переживать все эти неприятности, отработав всю жизнь, как последний стокгольмский биндюжник. И что я имею? Только геморрой, прохудившуюся крышу и какие-то дурацкие письма в почтовом ящике».
На следующий день в дом Свантессона явился сам Карлсон. Это был маленький, толстый и самоуверенный человечек, за спиной у которого стоял упитанный громила в котелке. Громилу звали Филле, что для города Стогкольма в общем-то было обычно.
― Где отец? ― спросил Карлсон у мальчика, открывшего ему дверь. ― В заводе?
― Да, на нашем, самом шведском заводе, ― испуганно сообщил Малыш, оставшийся один дома.
― Отчего я не нашёл ничего под бочкой с дождевой водой? ― спросил Карлсон.
― У нас нет бочки, ― угрюмо ответил Малыш.
В этот момент в дверях показался укуренный в дым громила Рулле.
― Прости меня, я опоздал, ― закричал он, замахал руками, затопал радостно и не глядя пальнул из шпалера.
Пули вылетели из ствола, как китайская саранча, и медленно воткнулись Малышу в живот. Несчастный Малыш умер не сразу, но когда из него, наконец, вытащили двенадцать клистирных трубок и выдернули двенадцать электродов, он превратился в ангела, готового для погребения.
На следующий день его привезли на Второе еврейское кладбище в деревянном сундуке, купленным на деньги самого Карлсона.
― Господа и дамы! ― так начал свою речь Карлсон над могилой Малыша. Эту речь слышали все ― и старуха Фрекенбок, и её сестра, хромая Фрида, и дядя Юлик, известный шахермахер. ― Господа и дамы! ― сказал Карлсон и подбоченился. ― Вы пришли отдать последний долг Малышу, честному и печальному мальчику. Но что видел он в своей унылой жизни, в которой не нашлось места даже собаке? Что светило
