Жестокие истины (Часть 1) - Виталий Овчаров

  -Ну, налегли! Слава Николусу.

  Элиот подумал, что уже во второй раз за день кравники делятся с ним столь драгоценной сейчас едой. Или они очень хорошие люди, или очень глупые. А ведь откажись он сейчас - и этот рыбак, чего доброго, обидется до смерти! Он начал медленно жевать соленую лососину. Но к остальному притронуться не успел: в стане подольников затрещали барабаны. Он торопливо выглянул над бруствером и тут же короткая арбалетная стрела вжикнула над его ухом.

  -Подольники на приступ пошли! - сказал он, не замечая, что невольно отделяет себя от всех остальных "подольников".

  То, что довелось наблюдать ему двумя неделями раньше у деревянных стен имперской крепости, повторялось с точностью до наоборот. Но теперь уже волна подольников, дико вопя, накатывалась на каменные стены Кравена, а сам он был в осаде. Он сидел, спиной к стене, грея ладонями ребристое топорище, и часто хватал ртом морозный воздух. Вдуг рядом взвизгнули нечеловеческим голосом: Элиот мельком увидел воина, которому стрела впилась в грудь, пробив стальную пластину. В следующую секунду воин свалился вниз. "А ведь и меня так могут!" подумал он и провел рукой по царапине на лбу. Нет, не могут! Сегодня он не умрет - только не сегодня!

  Штурмовая лестница глухо стукнулась своими концами о стену. И тут же ритмично задрожала: кто-то, невидимый, торопливо лез наверх.

  -Э-гей, не робей! - прикрикнул на него Мохх и перекинул с руки на руку топор.

  Элиот увидел высунувшийся над стеной щит. Не успел он опомниться, как Мохх хрюкнул и всадил в этот щит топор. Выдернул, опять замахнулся - словно дрова рубит. С трех ударов он развалил щит на щепы, а четвертым отсек левую руку подольника. Тот - сплошной крик в лице, - задыхаясь от боли, осел на перекладину. Его, раненого, безжалостно спихнули вниз тот, кто лез следом. Это был офицер в кольчужной рубашке: кинжал он держал в зубах. Он увернулся от молодецкого удара Мохха и по-кошачьи прыгнул через стену. Офицер этот показался Элиоту очень ловким и проворным. Не успел он оглянуться, как имперец поднырнул под топор Мохха и ткнул его своим несерьезным кинжалом. У рыбака по руке побежала кровь.

  -Что стал? Р-руби! - рявкнул он Элиоту, отступая.

  Элиот взмахнул секирой, но она только бессильно высекла в камне искру. Офицер весело засмеялся. А за его спиной уже теснились шапки других подольников. Но тут лицо офицера болезненно скривилось и он завалился набок: это подбежавший солдат в упор разрядил в него арбалет. Еще одного имперца Мохх, не мудрствуя лукаво, плечом спихнул вниз, где хозяйничали среди костров кравенские женщины.

  -Багор давай! - крикнул он кому-то, задыхаясь.

  Элиот тупо смотрел на рыбака, ничего не соображая. Арбалетчик отодвинул его, воткнул рогатку багра в лестничную перекладину.

  -Навались!

  Втроем они столкнули штурмовую лестницу со стены: подольники посыпались с нее горохом. Элиот вытер запотевшие ладони о штаны, с трудом переводя дух.

  -Ты, малёк, в другой раз глазенками поменьше лупай! - заметил Мохх, вытирая со лба пот, - Думать тут ни к чему, это тебе не шахматы.

   Арбалетчик с интересом заглядывал вниз, потом повернул к ним ширококостое лицо и засмеялся, раздувая ноздри:

  -Ты гляди, как бабы нашего кума вальками пестрят!

  Элиоту стало любопытно, и он тоже посмотрел вниз. Там плотной визжащей кучей трепыхались женские платки. На миг из нее вынырнуло залитое кровью лицо. Это они того подольника рвут! - с ужасом подумал Элиот. Он взглянул на арбалетчика. Тот крутил головой и хохотал:

  -Ай да бабы! Это же надо!

  -Опять лезут! - отчаянно крикнул Мохх, оглядываясь.

  И снова захватило Элиота горячее кипение боя. Он ворочал рычагами тяжелые валуны, рубил, приседал, уворачивался... Мыслей больше не было, но и чувств не было тоже. Что-то умерло в нем, выгорело, обратилось в пепел. В короткие минуты передышек он дико озирался, с трудом припоминая, кто он такой, и что тут делает. Сгинул куда-то арбалетчик, уполз , забористо ругаясь с перебитой ногой, Мохх. Рядом с ним стояли уже другие люди. У них не было лиц. А если и были - какое ему, Элиоту до них дело? Им опять овладело коровье равнодушие, которое надежно укрывало его сознание от безумия.

  К вечеру на стенах начали жечь костры. Штурм был повсюду отбит. Убирали мертвецов. Перед тем, как свалить такого на телегу, прикладывали раскаленное железо, проверяли: не жив ли? Элиот спокойно поглядывал на эту жуткую суету. Он чувствовал запах горелого мяса, но даже не морщился. Было светло: в последнем своем отчаянном усилии подольники подожгли крышу на соседней башне, и теперь она пылала ровным ярким пламенем. Рядом с ним стояли и сидели другие ополченцы; почти никто не разговаривал. Ждали новой атаки подольников, и страстно надеялись, что ее, всё же, не случится.

  Случилось иное.

  -Подольники в городе!

  Весть эта прилетела как искра с далекого пожара. Крича и размахивая руками, кравники бросились со стены - в город. Каждый теперь думал только о себе и своей семье. Одной фразы оказалось достаточно, чтобы сильное духом войско превратилось в неистовствующую толпу. Как ни драли командиры глотки всё было напрасно. Элиот, подхваченный общим безумием, тоже что-то орал и потрясал кулаками. Сзади напирая, наступли на пятки. Он кубарем скатился по лестнице, упал, схватив ртом снег. Встал, побежал, шатаясь...

  Как выяснилось позже, Ангел главный свой удар нанес по Западным воротам. Здесь сосредоточились самые тяжелые осадные орудия, в том числе две гигантских башни на колесах. Правда, обе башни кравникам удалось поджечь. Но и это им не помогло. К исходу дня катапульты, собранные в кулак между Воротной и Крапивиной башнями, обрушили стену. Как только это произошло - в атаку ринулись тысячи гвардейцев Ангела. Плотно сбитое человеческое мессиво хрипя и воя, ворочалось в проломе, судорожно качалось то в одну, то в другую сторону. О мечах и копьях нечего было и думать: резались ножами, пускали в ход зубы, давили друг другу глотки. И всё же гвардейцы ворвались в город, пройдя по трупам его защитников. Следом в пролом хлынули другие подольники...

  Бывает так: ты спишь, и видишь сон. И вдруг, безо всякой причины, всё твое сонное царство начинает падать, и ты соскальзываешь вниз по этой наклонной плоскости. Сначала чувствуешь удивление, затем страх, который перерастает в отчаяние... А плоскость стремительно опрокидывается в бездну, и когда ты понимаешь, что пропал - тело твое сотрясает дикая судорога. И - мгновенный переход ото сна к бодрствованию.

  Примерно такое чувство и пришлось испытать Элиоту, когда он услышал роковые слова: подольники в городе! Только что он и рукой двинуть не мог - и вот мчится, забыв и об усталости, и о равнодушии, с одной только мыслью в голове: бежать! Куда угодно, лишь бы подальше отсюда, от этой стены, от этих людей... У Гостинной площади в лицо Элиоту пахнуло горячим ветром: судя по вкусному запаху, пылали бочки с копченой сельдью Крестьянские телеги, запрудившие всю площадь, пылали тоже. Какие-то фигуры метались там: невозможно было понять, люди это, или животные. Дальше дороги не было.