Звездный час адвоката - Наталья Борохова

– Ольга, – сказала я ей, улучив удобный момент, когда рядом с нами не оказалось свидетелей. – Может, перестанем играть в эту треклятую игру? Ты же знаешь, зачем я сюда приехала.

– Не имею представления, – сказала она. – Быть может, теперь ты готовишь серию новых приключений, где главным героем будет скалолаз?

Я вздрогнула.

– Не будет в моей жизни больше ни скалолазов, ни альпинистов! Я бросила писать, Ольга, бросила насовсем. Меня больше не влекут горы. Мне не нужна слава. Мне даже больше не нужна любовь. Она у меня была, и я потеряла ее. Навсегда. У меня была дружба. И ее я сумела разрушить. Моя жизнь превратилась в лохмотья. Я как судно, потерявшее якоря. Меня куда-то уносит ветер, играя мной, как щепкой.

– Ну а я-то как могу тебе помочь?

– Останови меня, Ольга. Прошу!

Она посмотрела на меня и, резко развернувшись, зашагала прочь. Я не стала догонять ее. Но я видела ее глаза, когда она взглянула на меня в последний раз. В них больше не было ненависти…

В то самое утро, когда сама природа посылала людям последний привет уходящего лета, все должно было сложиться благополучно. С легким сердцем я бежала к скале, зная, что застану ее одну и у меня будет достаточно времени, чтобы вымолить у нее прощение. Тогда я еще не знала, что опоздаю. Дорога к Ольге заняла десять минут времени – и двадцать лет воспоминаний. Детство, юность, молодость… В том, что мы будем вместе до глубокой старости, не было сомнений. Я даже видела, как две маленькие старушки рука об руку идут по аллее, болтая обо всем на свете, как две шаловливые девчонки. Они подходили ближе, и я видела свое лицо – с морщинистыми щеками и седыми волосами, подстриженными „каре“. Казалось, я смотрю в зеркало на себя, постаревшую на тридцать лет. Ольгины же черты растекались во времени, теряя свою четкость, как отражение в воде, и, как я ни старалась, мне не удавалось представить себе Крапивину старой. Тогда я еще не догадывалась, почему…

Вы знаете, что я опять пришла слишком поздно. Слишком поздно, чтобы ей помочь. Меня опять окружила непроглядная ночь…»

Дубровская сидела перед экраном монитора. Перед ней было чистое белое поле, пустой электронный лист, на котором она должна была написать правду. Курсор мигал ей, как заговорщик, призывая скорее набирать нужный текст, но она все никак не могла решиться и нажать на первую клавишу.

Итак… Она выдохнула. Как это пишется? «Редактору. Последняя глава», – набрала она и задумалась. Ей никогда не приходилось писать художественный текст и тем более делать это от чужого имени. Перед ней лежала книга Данилевской. Она надеялась, что ей удастся скопировать стиль.

«Я долго думала, как мне жить после смерти двух самых дорогих для меня людей, и вдруг с ужасом осознала, что живу, как прежде, по инерции. Я опять в том же доме с геранями на окне, и со мной рядом тот же самый ботаник, так же тикают ходики в кабинете, и я по-прежнему пишу книжки. Словно ничего и не было. Словно то, что было у меня с Ояром, оказалось сказкой, которую я сочинила для издательства, или приятным легким сном в лунную ночь. А Ольга? Она мне тоже почудилась, раз даже ее смерть меня ничему не научила?

Что же должно произойти, чтобы я, наконец, отряхнулась, как после тяжелой болезни, и, собрав свои чемоданы, ушла в неизвестность? Мне казалось, что ничто не способно вырвать меня из моего сонного существования, но, наконец, свершилось!

Сегодня я узнала все. Мария сообщила мне этот секрет, и я на мгновение лишилась дара речи. А потом мне вдруг пришло в голову, что я догадывалась об этом раньше, только трусливо загоняла мысль в глубины сознания. Я, наконец, прозрела. Назовите как хотите. Хотя и сейчас во мне барахтается суетливая мысль: „А стоит ли все менять? Ведь мертвых не воротишь“. Жизнь нанесла мне очередной удар, после которого мне нелегко будет оправиться. А может, наоборот, мне станет легче? Нет, определенно, все стало намного проще. Я ухожу. Быть может, у меня есть будущее».

Конечно, глава получилась маленькой. Вообще, если сказать честно, даже на эпилог не тянет. Но Дубровская не собиралась представлять свое творение на суд общественности. Ее послание должен был прочитать один человек. И совсем не редактор.

Была поздняя ночь, Диана уже давно спала. Павел сидел за своим компьютером в гостиной. В последнее время его замучила бессонница, и он, вместо того чтобы бесцельно валяться в постели, прислушиваясь к сонному дыханию жены, часами просиживал в крохотном закутке за шкафом, служившем ему чем-то вроде кабинета.

Сегодня он отдал любимой игрушке пару часов и напоследок решил проверить электронную почту. Новое сообщение было, по всей видимости, адресовано Диане, но попало почему-то в его ящик. Ну что же, иногда они сообщали координаты друг друга близким знакомым, когда возникали неполадки с компьютерами. Ничего страшного. Тем более что послание было из издательства.

«Извините, Диана, но последнюю главу придется доработать. Небольшой объем, да, признаться, и туману вы напустили много. Может, стоило, наконец, раскрыть карты? Читателю будет интересно».

Короткое сообщение, к которому прилагался вложенный файл «Последняя глава». Неужели Диана наконец решила закончить роман? Разумеется, он опять узнает об этом последним.

Ну уж нет! Сегодня случай был на его стороне.

Павел решительно раскрыл приложение. Редактор была права. На чтение он потратил не более минуты, но потом вновь вернулся к началу, перечел еще раз, потом еще. Финал был ясен. Диана узнала, наконец, все. Но, черт возьми, когда же она успела встретиться с Марией?

Он застыл на месте, словно окаменел, потом уставился в ночь. Там, за стеклом, шелестели молодыми листьями вишни. Даже сквозь окна до него доносился тяжелый, дурманящий аромат черемухи. Наступало его самое любимое время года, когда дни тянулись бесконечно, а ночи казались короткими и стремительными. Значит, они больше не будут сидеть рядышком на крыльце своего дома, любуясь поздним закатом? Значит, никогда больше он не принесет в ее постель полную чашу спелых ягод? Значит, никогда… Сердце защемило так пронзительно, что ему показалось – он сейчас лишится чувств. Но это было бы слишком легко. Его ожидали куда более страшные испытания.

Он прошел в спальню, где легкий ночной ветер играл газовой занавеской. Диана крепко спала, ее темные волосы разметались по подушке. Лицо ее казалось совершенно спокойным. Она даже чему-то тихонько улыбалась и казалась ему гораздо более счастливой, чем он привык ее видеть днем. Быть может, ей опять снился Ояр?

Павел сжал кулаки. Он был не в силах ничего изменить. Он не был способен вытравить из ее памяти и души образ треклятого скалолаза, даже если всю оставшуюся жизнь он провел бы на коленях возле ее ног, скуля, как побитая собака. Ему не удастся заставить ее забыть его, даже если он сожмет в руках ее голову, напрочь лишив ее всяческих мыслей. Даже если он убьет ее, тоже ничего не изменится. Все равно там, на небесах, она будет с ним…

Глава 22

«Милая Диана! Вот я и решился, наконец, рассказать тебе все. Пожалуй, мне стоило это сделать раньше, но к чему теперь об этом говорить? Ты спросишь, почему я предпочел письменную форму, а не сказал тебе все, глядя прямо в глаза? Ответ первый: я – трус, и мне не вынести твоего взгляда и того осуждения, которое непременно за ним последует. Я буду дожидаться твоего ответа смиренно, как собака, которая только и мечтает о том, чтобы ее позвал хозяин. Ответ второй: мое письмо – это доказательство, которое ты сможешь использовать по своему усмотрению. Передай его туда, где знают, как обращаться с откровениями подобного рода. Думаю, ты понимаешь, о чем я веду речь. Но все по порядку…

Я любил тебя, как только может мужчина любить женщину. Пожалуй, мне не стоило так сильно демонстрировать тебе свою привязанность, больше походившую на рабскую зависимость. Женщины этого не любят и не ценят.

Я полюбил тебя с первого взгляда, еще когда ты была юной студенткой, милой, очаровательной девушкой. Конечно, у меня, скромного парня в очках, не было шансов, и я до конца своей жизни довольствовался бы ролью друга, если бы ты оставила мне место рядом с тобой. Не буду вспоминать историю нашей женитьбы, ставшую для тебя ужасной драмой, для меня же – величайшим счастьем, о котором я и мечтать не мог. Глупец! Я тогда надеялся, что смогу заставить тебя полюбить себя. Напрасно.

Ты была со мной, но в то же время где-то далеко, существуя в своем собственном мире, где для меня не нашлось места. Ты всегда называла меня ботаником, подразумевая, должно быть, мою слабую натуру, не способную к совершению решительного поступка. Еще бы! Перед твоими глазами всегда был этакий увалень в домашних тапочках и со сковородкой в руках. Я готов был выполнить любую твою просьбу, надеясь, что когда-нибудь ты это оценишь. Под фланелевой рубашкой в клеточку, в которой ты привыкла меня видеть каждый день, билось верное, преданное тебе сердце, вот только ты не хотела слышать его стука…