Грозные царицы - Анри Труайя

Нынче, как бы легко ни соглашались молодые люди со всякими отсрочками и предлогами, могущими оттянуть свадьбу, Елизавета Петровна горела нетерпением за них обоих. После долгих обсуждений была неотвратимо назначена дата бракосочетания. Ее Величество решила объявить днем самой грандиозной из всех свадебных церемоний века – 21 августа 1745 года.

IX. Елизаветинская россия

Когда заходила речь о подготовке к празднику, для Елизаветы Петровны переставала существовать поговорка «будь что будет»: она ничего не оставляла на волю случая. Наступил день торжественной церемонии венчания, и у императрицы не оставалось сомнений в том, что ей следует самой принять участие в приготовлениях невесты. Государыня осмотрела стоявшую нагишом девушку с головы до ног, потом стала руководить служанками, надевавшими на нее белье и платье, не упуская ни единой мелочи. Наступила очередь прически – с куафером был обсужден каждый завиток волос…

В качестве подвенечного платья царица выбрала для Екатерины – никакие возражения не принимались! – наряд из серебряной парчи. За платьем с широченной юбкой и короткими рукавами тянулся вышитый шлейф – по всему полю ткани были словно рассыпаны цветы роз… Не скупясь, Елизавета доставала из собственной шкатулки ожерелья, браслеты, перстни, броши, сережки – и украшала всеми этими драгоценностями будущую новобрачную. Наряд бедняжки стал таким тяжелым, что в нем было трудно двигаться, и девушке приходилось держаться так прямо и в такой застывшей позе, будто она аршин проглотила.

Тем не менее, принаряженная подобным образом великая княгиня явилась всем поистине небесным видением. Иное дело – жених! Он выглядел просто смехотворно: ни дать ни взять переодетая царевичем обезьяна. Даже шуты Анны Иоанновны, умевшие корчить немыслимые рожи, не могли бы вызвать приступов такого гомерического хохота, к какому способен был побудить любого великий князь Петр Федорович, делая попытки произвести впечатление серьезного человека.

Свадебная процессия двинулась по Санкт-Петербургу посреди гудящей толпы. При виде кортежа люди бросались на колени, падали ниц, торопливо крестились, выкрикивали благословения молодым и здравицы матушке-царице. Никогда и никто не видел в Казанском соборе такого огромного количества зажженных свечей. В течение всей литургии Елизавета чувствовала себя словно на раскаленных углях: все время ждала, что племянник совершит неловкость из тех, на какие он столь горазд в самых что ни на есть неподходящих обстоятельствах. Но служба продолжалась без сучка без задоринки,[54] вот уже и обмен кольцами состоялся. Услышав последний возглас священника, царица вздохнула с облегчением. Разминая затекшее за время долгого стояния в храме тело, она радовалась, что скоро можно будет пуститься в пляс на балу, по обычаю, замыкавшему празднества. Однако, несмотря на наслаждение, с каким Елизавета Петровна танцевала, она никак не могла выкинуть из головы одну мысль: главное сегодня – не благословение, полученное новобрачными, еще менее важны менуэты и полонезы, главное на сегодняшний день – брачный союз юной четы, короче, их совокупление. А первая брачная ночь скоро должна была начаться…

К девяти часам вечера терпение императрицы лопнуло. Прекратив танцы, она приняла решение: молодым пора удалиться – и, подобно добросовестной дуэнье, отправилась сама провожать новобрачных в супружескую спальню. Возбужденные, хихикающие придворные дамы составили эскорт. Великий князь скромно вышел, чтобы надеть ночную сорочку, и служанки великой княгини, пользуясь его временным отсутствием, раздели Екатерину, облачили ее в более чем соблазнительную кружевную рубашку, прикрыли темноволосую голову кружевным же воздушным чепчиком и уложили девушку в постель под бдительным взором императрицы. Когда Ее Величество решила, что «малютка готова», она вышла – медленной театральной поступью.[55] На самом деле в душе Елизавета оплакивала продиктованный благопристойностью запрет оставаться там, в спальне, ей до смерти хотелось посмотреть, как все будет дальше. Ее страшно тревожили вопросы, на которые негде было найти ответа. Хорошо ли подготовлен племянник к «экзамену», до которого оставалось всего несколько минут? Хватит ли Петру мужской силы, чтобы удовлетворить этого невинного ребенка? Сумеют ли тот и другая справиться без ее советов по части любовных наслаждений?..

Прежде чем покинуть комнату, Елизавета Петровна заметила, что девочка выглядит испуганной и на глазах ее сверкают слезинки. Разумеется, ей было известно, что вот такая повергнутая в трепет девственница нормального мужчину только возбуждает. Ну, а нормален ли в этом качестве великий князь? А вдруг он, существо столь эксцентричное, столь неуправляемое, в постели так слаб, что никакая, даже опытная красотка его от этого не вылечит? Встретившись с Разумовским на исходе совершенно измучившего ее дня, Елизавета поздравила себя с тем, что им с Алексеем не приходилось и не приходится задумываться о таких вопросах.

Несколько дней после свадьбы императрица тщетно пыталась обнаружить во взгляде Екатерины признаки физического удовлетворения и сердечного согласия. Новобрачная становилась все более задумчивой и выглядела все более расстроенной. Расспросив ее камеристок, Елизавета выяснила, что чаще всего по вечерам, запрыгнув в постель к молодой жене, великий князь Петр Федорович – вместо того, чтобы ласкать ее, – принимается весело играть с расписными деревянными фигурками, расставленными на ночном столике. Впрочем, так же часто, говорили женщины, он вообще бросает великую княгиню под предлогом головной боли и отправляется пьянствовать с друзьями в соседнюю залу, откуда потом то и дело раздаются взрывы хохота. А еще ему нравится выстраивать слуг, как на парад, и командовать ими, будто солдатами. Конечно, пустое ребячество, но ведь как оно обидно и даже тревожно для юной супруги, которой всего-то и надо, чтобы на нее обратили внимание.

В то время как Екатерина маялась, томимая неутоленным голодом рядом с никуда не годным мужем, ее матушка распутничала почем зря, переходя все возможные и невозможные границы. За несколько месяцев, проведенных в Санкт-Петербурге, Иоганна ухитрилась стать любовницей графа Ивана Бецкого. Ходили слухи, что трудами и заботами этого господина она уже беременна, и пока великая княгиня медлит с тем, чтобы произвести на свет наследника имперского престола, она-то не преминет подарить дочке в ближайшем будущем братца или сестрицу. Возмущенная недостойным поведением женщины, которой ради Екатерины следовало бы поумерить свои страсти хотя бы на время пребывания в России, императрица Елизавета пригласила Иоганну к себе и сухо приказала оставить страну, куда она принесла лишь бесчестье и глупость. Последовала патетическая сцена с реками слез и горами оправданий, которые не произвели на царицу никакого впечатления. Облитая ледяным презрением принцесса отправилась укладывать вещи, уложила и, даже не попрощавшись с дочерью, чьих упреков ей не хотелось слышать, вернулась в Цербст.