Вся Одесса очень велика - Евгений Деменок

Америка произвела на поэта колоссальное впечатление. Он пишет стихи, его путевые заметки «Моё открытие Америки» вышли в 1926 году отдельной книгой. По возвращении домой он будет читать многочисленные лекции «из американской жизни». А пока американское турне в самом разгаре. Удивительно, что Маяковский, который всегда из любых поездок часто и много писал Лили, независимо от их текущих отношений, за два месяца пребывания в Америке отправил ей всего несколько коротких и бессмысленных телеграмм. Это было настолько нетипично, что уже сама Лили пишет ему отчаянно: «Куда ты пропал» и «Не смей забывать меня!»

Через месяц после приезда Маяковского в Америку произошла трагедия, которая во многом повлияла на дальнейшие события. 27 августа погиб Исайя Хургин, который помог Владимиру Владимировичу получить визу и снять квартиру в Нью-Йорке. Хургин утонул во время прогулки на лодке по озеру Лонг-Лэйк недалеко от Нью-Йорка. Вместе с ним в лодке находился Эфраим Склянский, прибывший в Америку за три дня до этого в качестве председателя советского треста «Моссукно». Хотя официальной причиной гибели была названа внезапная буря, скорее всего, это было заказное убийство – Сталин в то время развернул активную кампанию против троцкистов, а Склянский был одним из ближайших людей Троцкого. В русской диаспоре Нью-Йорка смерть Хургина вызвала горе и смятение. Все понимали, что при желании найти могут любого и везде. Маяковский произнёс речь на траурной церемонии и нёс урну с прахом Хургина на пароход, отбывающий в Россию.

Через несколько дней после гибели Хургина и Склянского Маяковский получил приглашение на вечеринку от Чарльза Рехта – радикально настроенного американского юриста, который консультировал советские предприятия в Америке и тоже содействовал в выдаче поэту визы. На этой вечеринке и произошло его знакомство с Элли Джонс. Элли, или Елизавета, урождённая Зиберт, родилась в уральской деревне в октябре 1904 года, в семье потомков немецких меннонитов – протестантской секты. Елизавета знала, помимо русского и немецкого, ещё английский и французский языки, и во время работы переводчицей в Американской администрации помощи (ARA) в Самаре познакомилась с английским бухгалтером Джорджем Джонсом, за которого вышла замуж в мае 1923 года, когда ей было всего восемнадцать. Молодожёны переехали в Америку, но брак оказался неудачным, и они довольно скоро расстались – Джонс снял Элли квартиру на 71-й улице, и она зарабатывала на жизнь, работая манекенщицей. Вполне вероятно, что Джонс женился на Елизавете, чтобы помочь ей выбраться из России. Итак, к моменту знакомства с Маяковским Элли было всего двадцать лет.

Патриция Томпсон в своей квартире в Нью-Йорке. Фото Л. Штейна

Практически сразу они стали неразлучны. Первоначальный интерес Маяковского к Элли был, скорее всего, вызван практическими соображениями – как Эльза Триоле в Париже, Элли Джонс была его переводчицей в Америке. Она помогала ему покупать одежду, обувь, подарки дамам, заказывать еду в ресторанах. Однако очень быстро в их отношениях появились чувства. «Он заходил ко мне каждое утро, и мы проводили день вместе, читая и гуляя. …Нас постоянно куда-то приглашали. Он везде брал меня с собой». Маяковский и Элли были очень осторожны и тщательно скрывали свои отношения – недавний случай с Хургиным показал силу чекистов, а роман с эмигранткой для главного пролетарского поэта мог быть опасным не только для его репутации, но и для жизни. «Мы всегда использовали официальную форму обращения, – вспоминала Элли. – Ни он, ни Бурлюк никогда не называли меня иначе как Елизаветой Петровной. На людях он целовал мне руки».

Маяковский много работал и выступал. Денег у него было мало, поэтому ели они в недорогих русских и армянских заведениях и в детском кафе на Пятой авеню. Почти всё свободное время он проводил в русских и еврейских кварталах Ист-Сайда, часто играл на бильярде и посещал негритянские кабаре в Гарлеме, где, кроме него с Бурлюком и Элли, белых не было вообще. Страдая от языкового барьера, который не давал ему возможности на многочисленных встречах с американцами развернуться во всю мощь своего таланта, он предпочитал проводить время с Элли. Маяковский много общался с представителями радикальных еврейских кругов, в газете «Фрейгайт» были напечатаны два его стихотворения в переводе на идиш. Отношения с Элли не были безоблачными – они довольно часто ссорились; яркое тому подтверждение – рисунок Маяковского, вынесенный Патрицией на обложку своей книги. Несмотря на ежедневные встречи, Элли и Маяковскому удалось удержать в тайне свои отношения – кроме Бурлюка, очень немногие знали или догадывались об их истинном характере. В поэзии Маяковского образ Элли встречается, пожалуй, лишь однажды. В стихотворении «Вызов» он пишет: «Мы целуем – беззаконно! – над Гудзоном ваших длинноногих жён». Причём в первоначальном наброске вместо «мы» стояло «я».

Елизавета Петровна Джонс

К концу октября деньги у Маяковского закончились совершенно. Это и стало основной причиной его отъезда из Америки. Он много выступал, что-то выигрывал, много занимал, но Лили Брик собралась в Италию, и он отправил ей почти 950 долларов на поездку, сам оставшись без гроша. Перед отъездом на последние деньги он купил Элли зимнюю одежду и оплатил месячную аренду квартиры. На себе он экономил. Если из Парижа Маяковский ехал первым классом, то на корабле «Рошамбо», который шёл в Гавр, он провёл восемь дней на дешёвой койке на самой нижней палубе. И тем не менее, когда Элли, провожавшая поэта на корабль, вернулась в свою квартиру, чтобы «броситься на кровать и рыдать», вся кровать была усыпана незабудками.

Владимир Маяковский

Когда Маяковский уезжал, ни он, ни Элли не догадывались о том, что она беременна. Маяковский как-то спросил Элли в начале их отношений, предохраняется ли она. Элли ответила: «Любить – это иметь детей», на что он ответил: «Ты сумасшедший ребёнок». Уезжая, Маяковский попросил Элли держать в тайне всё, что было между ними, попросил её писать ему, но не прямо, а на адрес сестры, и признался, что сам он не большой писатель писем. Элли не всегда придерживалась обещания и писала ему напрямую, да и он тоже писал ей. Вероятно, догадываясь о её положении, он в новогодней телеграмме написал: «Пиши всё. Всё. С Новым годом». 6 Мая Элли наконец известила его о предстоящих родах, но тоже в завуалированной форме, написав: «Через три недели необходимо заплатить $600 в госпиталь. Если можете, пришлите по этому адресу… Думаю, что понимаете моё молчание. Если умру – allright – если нет, увидимся». 15 июня 1926 года Элли родила дочь Хелен Патрицию, которую кратко тоже называли Элли. Сейчас Патриция просит называть себя Еленой Владимировной, по крайней мере, в общении с русскими. Маяковский связался с Элли, как только узнал, что стал отцом.

Реакция поэта на рождения дочери очень характерно отражена в одной из записных книжек 1926 года. На пустой странице он написал одно слово: «дочка».

Патриция Томпсон

Законным отцом Патриции считался Джордж Джонс, который взял на себя заботу о её воспитании. Маяковский хотел поехать в Америку, но это было совершенно нереально. Давая выход отцовским чувствам, он сочинял стихи для детей, в киносценарии «Дети» рассказывается о голодающей семье американских шахтёров, в которой мать звали Элли Джонс. Он увидит свою дочь два года спустя один-единственный раз, в 1928 году, в Ницце, где обе Элли – старшая и младшая – проводили лето. Он узнал об этом совершенно случайно, будучи в Париже, от общей нью-йоркской знакомой. Встреча была очень короткой. Некоторое время после этого они активно переписывались, потом всё реже, а через два года поэта не стало. Элли Джонс получила университетский диплом и всю жизнь преподавала языки: русский, немецкий и французский. Она умерла в Америке в 1985 году, а в 1989-м Патриция Томпсон впервые публично объявила, что она – дочь Маяковского.

Вот так всё это было. В предисловии к своей книге Патриция пишет: «Эти записи содержат информацию о том, что моей отец Владимир Маяковский и моя мать Элли Джонс договорились хранить в тайне. Каждый раз, когда мама упоминала об этом, она прикладывала палец к губам (как это делал Маяковский, собираясь покидать Нью-Йорк, до того, как они узнали о том, что мама беременна), говоря просто: «Про это мы должны хранить молчание». Я не связана их клятвой. Для того чтобы заполнить пробелы в биографии моей матери, я разрушаю это почти семидесятилетнее молчание. Настал мой черёд рассказать о Маяковском как о человеке – любящем, нежном, эмоционально уязвимом человеке из плоти и крови, каким его знала и любила моя мать, человеке, которого я знаю как своего отца. Кровь – не бронза – текла в его венах».