ЧЕРНОВОЙ ВАРИАНТ - АБ МИШЕ

Это Чернякова не слишком беспокоило. Немцы запрещали учебу, но если педагога Розу Симхович, или поэта Ицхака Каценельсона, или прославленных медиков Людвика Гиршфельда и Юлиана Цвейбаума, или других преподавателей устраивал такой гонорар, как смертная казнь - что ж, пускай учат... Евреи - народ книжный. Учеба - форма жизни, и довольно безобидная. Когда интеллигент Самуэль Винтер провозглашал: “Культура важнее борьбы”, - Черняков соглашался. Лишь бы не совались евреи под немецкий огонь.

Промахнулся Адам Черняков! В болоте гетто трудность всякого движения часто оборачивалась выплеском неожиданного итога. Среда школы на месте отчаяния и депрессии растила самосознание и мужество. Чего стоили одни только уроки истории! Не случайно позднее многие ученики подпольных школ взялись за оружие. Миролюбивый Винтер, и тот влез в борьбу. Подпольная система образования стала системой образования

Человека.

Может быть, умному Чернякову просто некогда было об этом подумать. Его тогда, в сороковом - сорок первом годах, занимало другое. Немцы победно шагали по Европе, капитулировала Франция. Гетто теряло надежды на помощь извне, многие ломались. Волна самоубийств страшила Чернякова: евреям не хотелось жить.

Но еще ужаснее казались ему бунтари. Тоже самоубийцы, только хуже: они тащили в могилу все гетто, они одним махом рушили его кропотливую работу: добывание пищи, распределение жилья, уборку улиц, борьбу с болезнями, устройство столовых, организацию рабочих мест... Все было зыбким, зависящим от каприза оккупантов, ненадежным: улицы оставались грязными, работало пять процентов населения, эпидемии косили людей, бездомные шатались по мостовым... Но он же ухитрялся выдавать по продовольственным карточкам 229 калорий на душу вместо положенных немцами ста восьмидесяти четырех, но кто-то все же выздоравливал от тифа!

Он был сильным человеком, он мог вынести пресмыкательство перед немцами, судороги унижения, плевки и мордобой до крови, он мог хитрить, лгать, он был готов лизать гестаповский сапог, лишь бы не дать этому сапогу растоптать гетто. Десять тысяч своих “избранных”, конечно, сволочи, но их деньги - залог спасения гетто, за деньги можно выторговать толику милости у оккупантов, и он поддерживал богачей: ему нужны

живые люди в гетто, а не мертвые герои.

Он мог смотреть сквозь пальцы на недовольство каких-нибудь домовых комитетов жителей гетто - это гитлеровцев не касалось, а он умел управляться со скандалистами, на крайний случай есть Служба Порядка. Вот забастовщиков он не мог терпеть, не мог заставлять Великую Германию ждать продукции - Черняков кулаками своих полицейских вдалбливал эту простейшую истину в головы ревнителей милых буржуазных свобод.

Но постепенно заваривались проблемы покруче забастовок. Ему доносили: активизировался Бунд, еврейская социалистическая партия, у них подпольная организация, военные инструкторы, нелегальная пресса, у них свои люди в полиции. Он знал: уже не раз боевые группы бундовцев отбивали атаки варшавской шпаны, охочей до налетов на безоружное гетто. Впрочем, драки с погромщиками - в русле давних традиций. Куда серьезнее известия о левых сионистских группах, особенно среди молодежи. Воспитанные на принципах бой-скаутизма, закаленные еще довоенными потасовками с польскими антисемитами, они берегли и в гетто свои коллективистские привычки: жили

в общих комнатах, одной семьей, спорили о способах борьбы, дружно не сомневаясь в ее необходимости, искали оружия... Этой взрывчатке - только искру. А искра - Черняков знал – в гетто таилась: коммунисты.

Коммунистам здесь приходилось хуже всех. Они были трижды вне закона: как евреи, как подпольщики гетто, как члены партии, запрещенной в Польше с 1938 года. Многолетняя тайная жизнь приучила их к дисциплине и твердости, к высокой технике конспирации. Идейно однородные, самоотверженные - их как раз нехватало пылким сионистам.

Один из видных социалистов-сионистов Юзеф Сак вспомнит позднее: “Канун весны 1942 года. Положение тяжелое, почти безнадежное. Подпольные политические организации... пытались что-то сделать, но царили разобщенность, раскол... Боль и горечь, бессилие и безволие мучали каждого. <...> Именно тогда появились среди нас фигуры Юзефа Левартовского и Анджея Шмидта”.

Их прислал в гетто из Советского Союза Центральный Комитет Польской рабочей партии (ПРП). Пинкусу Картину (псевдоним “Анджей Шмидт”), бывшему капитану интернациональной бригады в Испании, было поручено создать в гетто отряды Гвардии Людовой (ГЛ) - вооруженных сил польских коммунистов.

Черняков мог бы еще уповать на давнишние разногласия сионистов и коммунистов. Но на встрече с лидером левых сионистов Шахно Саганом тихий, спокойный, почти вялый Левартовский сказал бесцветным голосом: “Нас разделяет прошлое и, если доживем, разделит будущее; а сегодня у нас общая судьба - гибель и общая цель - борьба”, - и Саган, а за ним молодые сионисты, согласились. В марте сорок второго года возник в гетто Антифашистский Блок левосионистских групп и ПРП.

Покатилось. Спустя неполные два месяца (Черняков опомниться не успел) у Блока появились полтысячи бойцов, обученных стрельбе, обращению со взрывчаткой, медицинской помощи. Они изучали опыт самообороны в годы царских погромов. Их героями стали революционеры прошлых лет, их авторитетами - собственные боевые командиры “Шмидт”, Анелевич, Тененбаум, Фишельзон.

За эти два месяца Блок наладил контакты с еврейским подпольем в разных городах, с русскими военнопленными в гестаповской тюрьме Павьяк на территории гетто, с польским сопротивлением на “арийской” стороне.

Связи с поляками отыскивал не только Блок, но и отдельные группы - сионисты, коммунисты, бундовцы - по своим каналам. Сложное дело в стране многовекового антисемитизма. По Варшаве шныряли охотники за евреями, выскользнувшими из-за стены гетто, грабили их, сдавали на смерть гестаповцам. Остряки складывали антиеврейские песенки с хвалой Гитлеру. Разномастное польское подполье издавало прессу на все вкусы - бюллетень правого Антикоммунистического Агенства жаловался:

“Немцы обходятся с евреями слишком мягко”. Но подпольщики гетто упорно нащупывали другую Польшу, и уже просочился в гетто с “арийской” стороны ручеек переписки, и уже полька Ирена Адамович (“Ядзя”), помогая евреям наладить связи, бес-

страшно отправилась в гетто Белостока, Ковно, Вильно, Шауляя... Еврейские ветераны Войска Польского отыскали бывших товарищей по оружию в Корпусе Безопасности Армии Крайовой (АК - подпольные вооруженные силы, подчиненные польскому правительству, эмигрировавшему в Лондон) - в результате возникла польская группа капитана Генрика Иванского (“Быстрого”), которая помогала гетто.

Подпитываясь из разных источников, разгорался огонь, и Черняков, даже не зная подробностей и имен, все сильнее ощущал жар. Подпольщики уже успели попробовать свои силы: дважды организовали побеги польских и советских офицеров из тюрьмы Павьяк.

Чернякову - только руками разводить. 15 мая сорок второго года из недр подполья Блок выплеснул свою газету “Призыв”. Черняков читал: “Еврейские массы должны занять почетное место в антифашистской борьбе... Есть такие, которые ждут чуда. Они не отдают себе отчета в том, что только путь борьбы ведет к освобождению”.

- Кретины! - кричал Черняков. - Грязный вонючий листок! Мусор! Демагоги! Я доберусь до них! Головы поотрываем!

Он кричал - про себя и публично - он грозил, ругался... Он вспомнил, как пыталась расшевелить гетто “Молодая гвардия” - организация левых сионистов: то уличная демонстрация с лозунгами борьбы, то тайный смотр боевиков, собрания, речи... Провокации, конечно, но терпимо: дешевые спектакли, почти без публики... Другое дело - газета. Газету читают все. Газета - мина... Нашему стаду да таких умников в пастухи!..

Он их ненавидел.

Не только за то, что они увлекали в пропасть все гетто. Он их ненавидел еще и за чистоту их непримиримости, за безоглядность юной лихости; их боеспособность была высшей формой жизнеспособности, и кому как не им следовало сохранить, пронести в себе сквозь погибель гетто живую силу народа.

Они были такими же, как его сын, который сначала счастливо оказался вдали отсюда, в Советском Союзе, а теперь затерялся в невообразимой какой-то Киргизии, со всеми своими талантами затерялся, может быть, навсегда, - думая о своем мальчике, Председатель Юденрата сразу становился просто несчастным стариком, но он был Председатель, на нем лежала Ответственность, и он не позволял своему лицу смягчиться слезой; он управлял тоской о сыне, разворачивая ее в мысли о молодежи, об евреях, о мифической их судьбе, и любовь к сыну распространялась на умирающий и нетленный его народ, он любил его и спасал, как любил и спасал и этих дураков, слепо прущих под колеса гитлеровской машины; и любя, и спасая, он надрывался: - Они погубят всех! Наша сила - в терпении! Немцы передавят нас, как блох! Одумайтесь, евреи, оглянитесь: пока эти ослы не злили немцев, в гетто еще можно было дышать. А сейчас?