ЧЕРНОВОЙ ВАРИАНТ - АБ МИШЕ

Я знаю, вид одного тела, корежимого жаром крематория, бьет по нервам сильнее, чем статистика миллионов смертей: цифры безлики, бесстрастны - скучны. Но вот:

4800,1750,1000.634,515,184.

Бессмысленный, кажется, ряд. А если это - дневные количества калорий и если

4800 - необходимы человеку при тяжелой работе, иначе - истощение и смерть;

1750 - то же при полном покое;

1000 - рацион узника концлагеря Майданек;

634 - немецкая норма питания поляков в оккупированной Варшаве в 1941 году;

515 - рацион советского военнопленного в Освенциме (Т. Голуй позднее напишет: “русские и евреи – пролетариат концлагеря”).

184 - немецкая норма для варшавского еврея в 1941 году, -

если цифры выстраиваются в такой столбец - он ошеломляет. И ты, кто слушает меня через годы, уже прочтя про апокалиптические картины Майданека, живые скелеты лагерников, людоедствующих военнопленных, уже о ленинградской блокаде зная, ты спросишь: неужели возможно, чтобы еще жутче?

Да, нам выдавали в день около 70 граммов мокрого, с опилками, хлеба. В блокадном Ленинграде рабочий получал в 3,6 раза больше, ребенок почти в два раза больше, а в дневнике ленинградской девочки Тани Савичевой: “Все умерли”, а на одном только Пискаревском кладбище Ленинграда - 800 тысяч трупов блокадников. Как же было в гетто?

И ответит тебе книга Бернарда Марка:

“Полное вымаривание гетто голодом было одной из основных задач немецких оккупационных властей... Эта тактика имела две формы: косвенно - путем лишения подавляющего большинства жителей гетто способов заработка, и прямо - лишением их продовольствия.

30 июня 1941 г. в гетто было “профессионально занятых” 27 тысяч человек... на 550 тысяч жителей гетто.

<...>

За десяти- или одиннадцатичасовый день тяжелого труда высококвалифицированный рабочий получал от 4 до 7 злотых, а фактически, после вычета из этой суммы стоимости двух порций водянистого супа (питание на работе), оставалось ему от 2,5 до 5 злотых. Работникам низшей категории доставалось от 1,5 до 2 злотых. О реальной стоимости этого заработка свидетельствуют цены “свободного” рынка гетто: 1 килограмм ржаного хлеба стоил 8-12 злотых, 1 килограмм жира - 250 злотых.

<...>

Условия работы по свидетельству очевидца: “В страшнейших условиях, в темных комнатах, в тесных погребах они сидят, скорчившись на табуретках, на скамьях, над столами, машинами, станками. Они шьют одежду и белье, кофты и шапки, матрацы, делают обувь, игрушки, щетки... Щеточные станки: вручную режется щетина, натягивается острая, колющая, как спицы, проволока. Израненные до крови, всегда гноящиеся пальцы женщин и детей, налитые от напряжения глаза, сгорбленные спины... Вот современная колония рабов...”

<...>

Нужда в гетто была неописуемая. На каждом шагу встречались люди без одежды, в рваных пальто или плащах, наглухо застегнутых булавками, чтобы скрыть отсутствие на теле рубахи. <...> Люди ходили почти голыми.

<...>

Последствия голода были страшными. Зафиксирован случай людоедства - сошедшая с ума от голода женщина съела часть тела умершего ребенка.

По данным подпольной прессы гетто от апреля 1942 г. 50% жителей гетто умирают от голода, 30% голодают “нормально”, 15% недоедают и только 10 тысяч избранных живут в достатке, некоторые даже лучше, чем до войны.

<...>

Враг атаковал гетто не только голодом, но и эпидемиями, главным образом, брюшного и сыпного тифа и паратифа.

Улицы гетто представляли страшную картину. Перед воротами домов валялись трупы, накрытые газетами... По свидетельствам очевидцев: “На улицах - опухшие бедняки, дети, выглядящие, как скелеты, лежащие без сил... Наиболее смелые, в основном, женщины и дети, пробираются на “арийскую” сторону и просят милостыню или получают помощь от поляков, ищут случайной работы и заработка. На улицах Варшавы полно нищенствующих еврейских детей, их вылавливает польская полиция... В комиссариатах еврейских беглецов, не исключая детей, зачастую избивают до потери сознания”. Так наказывали в середине 1941 года. 8 октября 1941 года за самовольный выход из гетто приговорены к смертной казни первые два еврея. 10 октября губернатор Фишер опубликовал объявление, что “еврей, который покинет без разрешения указанное ему место жительства, будет покаран смертью... такому же наказанию подлежит поляк, который укрывает еврея или другим способом помогает ему”. 17 октября повешено за выход из гетто 8 человек, среди них несколько матерей и одна беременная. <...> В конце 1941 г. за нелегальный выход из гетто в заключении ожидали специального суда 1300 человек.

<...>

В июле 1941 года умерло в гетто 5500 человек. В августе “рекорд” - 5560... <...> До лета 1942 года, т.е. за 2,5 года существования гетто, в нем умерло более 100 тысяч человек.

Голодом враг добивался намеченной цели: устрашающего роста смертности евреев. Но что еще хуже, он при этом... ослаблял или полностью уничтожал у определенной части людей волю к жизни... “Жизнь без хлеба, без ложки еды в течение долгих лет, - пишет один из летописцев гетто, - потрясающе действовала на психику. Множество людей погрузилось в крайнюю апатию. Они лежали на своих подстилках так долго, что уже не хватало сил встать. <...> Были семьи из 10-12 человек, лежавшие вповалку, без движения, с бледными лицами и полыхающими глазами. Они сглатывали слюну. Равнодушные ко всему. Мучило их постоянно одно желание: найти крошку хлеба!”.

В описании умирающего гетто тебя, наверно, заинтригует упоминание о 10 тысячах “избранных”, которым сытно среди трупов: кто?

Руководители немецких фабрик в гетто, спекулянты и шантажисты вроде бывшего доносчика Кона и Геллера, которые создали “трест” из 30 предприятий, работавших на немецкие госпитали. Другие сколачивали огромные состояния на контрабанде, на крови и труде подчиненных агентов, одолевающих стену в погоне за едой или медикаментами на “арийской” стороне. Война и смерть оказались подходящей возможностью всплыть на поверхность жизни. Пена штормового моря...

Они были опорой Еврейского Совета, Юденрата, созданного распоряжением генерального губернатора Франка в ноябре 1939 года. Пятый параграф распоряжения вменял Юденрату в обязанность “добросовестно проводить в жизнь в полном объеме приказы немецких властей”.

Добросовестно... Юденрат давил, евреи отвечали презрением и ненавистью.

Особенно ненавистной была Служба Порядка Юденрата - еврейская полиция. Здесь блистали свои умельцы, такие, как Ган, который палкой забил насмерть врача Зусмана. (Ган по профессии был юрист. И Кальтенбруннер был юрист. И Франк).

Третья удавка для евреев - вдруг не хватит Юденрата и Службы Порядка? - отделение гитлеровской полиции безопасности в гетто под невинным названием “Служба борьбы со спекуляцией и мошенничеством”. Руководил отделением старый немецкий шпион А. Ганцвайх.

Подонков хватало. Не зря боевое движение сопротивления в гетто, едва зародившись, первый удар направило не на гитлеровцев - на командира еврейской полиции гетто. Заведующий хозяйственным отделом Юденрата Фирст, офицеры Службы Порядка Лейкин, Бжезинский и Фирстенберг, агенты гестапо Андерс, Пиня, отец и сын Пружанские, Шайн - многих сотрудничество с немцами хоть и в разное время, но верно приводило под пулю еврейских подпольщиков. Предатель Скосовский, раненный боевиками, бежал на “арийскую” сторону - его настигли и там.

Стоп! О настоящей стрельбе, о бое - позже.

Пока - об одном только выстреле. Его еще нет, он зреет в кабинете председателя Юденрата, инженера Адама Чернякова.

Черняков - белка в колесе компромисса. “Недочеловек” у немцев - хозяин в гетто. Еда - от него, от Юденрата, работа - от него, жизнь и смерть - от него. И не сметь немцам перечить, не злить зверя. Пересидим...

А гетто рвалось из-под контроля. Дух иудейского бунта в климате польской непокорности. Резонанс традиций двух народов. Просверки жизни в могиле гетто.

Полулегальное Общество еврейской взаимопомощи подкармливало нищих, опекало сирот и бездомных, боролось с эпидемиями. Сотни нелегальных пекарен и тайных мастерских вырабатывали продукцию, бесстрашные дети гетто несли ее через стену под пулями охранников, меняли на “арийской” стороне на продукты, одежду, лекарства. Контрабанда стала оружием сопротивления.

Таким же оружием было тайное обучение - курсы разного уровня вплоть до высшего образования. Истрепанные учебники, шаткие от голода учителя, заморенные ученики, но учеба живила миражами прежней воли, гимназических звонков, шума аудиторий, и свидетельство об окончании обучения становилось знаком человеческого бытия в нечеловеческих условиях.

Это Чернякова не слишком беспокоило. Немцы запрещали учебу, но если педагога Розу Симхович, или поэта Ицхака Каценельсона, или прославленных медиков Людвика Гиршфельда и Юлиана Цвейбаума, или других преподавателей устраивал такой гонорар, как смертная казнь - что ж, пускай учат... Евреи - народ книжный. Учеба - форма жизни, и довольно безобидная. Когда интеллигент Самуэль Винтер провозглашал: “Культура важнее борьбы”, - Черняков соглашался. Лишь бы не совались евреи под немецкий огонь.