Молодой Бояркин - Александр Гордеев

водки и отбывал там "химию" за причиненный материальный ущерб. Но и у Полины

Степанида прожила недолго. Заговорила вдруг о доме престарелых. Узнала об этом Мария,

пригнала машину, с шумом, с руганью заставила мужиков сгрузить вещи и увезла мать к себе

в Ковыльное. Теперь Степанида там и жила, у родителей Николая.

Бабушка, по своему обыкновению, встретила внука сдержанно, не выплескивая сразу

всей радости, и Николай уже знал, что радость эта долго потом будет проступать в каждом ее

слове и жесте.

– Ну, а невесту чего не кажешь? – сразу спросила она, не тратя слов на то, как

изменился, как возмужал внук. Она видела его на карточках, которые обычно разглядывала

подолгу, и это ей хоть как-то заменяло встречи.

– Дома невеста, – сказал Николай. – А мама не приехала?

– Как же, усидит она! Приехала! И меня вот притащила. Ушли они с Никитой волосы

плоить в эту в полит… в поликт… в поликтмахтерску. .

Бабушка засмеялась над тем, как не вышло у нее нужное слово.

– Ну, а ты что же отстала? – спросил Николай.

– Волосья-то плоить? Ох-хо-о, – захохотала она, откинувшись на спинку дивана,

обессилено уронив руку с очками и сотрясаясь всем телом. – Вот брава бы я наплоенная-то

была! Ох, ох… Люди-то бы сказали: посмотрите-ка, что старая сучка-то делает! Ох, ох… Ну,

ты Колька, вечно что-нибудь выскажешь…

Она едва успокоилась, вытерла платочком глаза. Николай наблюдал за ней, чувствуя

какое-то отмягчение в груди.

– Ну, и как, в Ковыльном-то тебе нравится? – спросил он.

– Нет, Колька, не ндравится, – ответила она грустно, сразу посерьезнев. – Одна какая-

то степь… А пылища-то, пылища-то! Да уж ладно, доживу теперь и там. Мне ить недолго

осталось. Умру я скоро, Колька… – она посмотрела в большое окно, свободно вздохнула и

повторила. – Совсем немного осталось, с полгода, может…

– Не надо, баба, не умирай, – сказала Олюшка, пристраиваясь к ней сбоку под руку,

как под крыло, но, почему-то опасаясь плотно приникнуть. – Оставайся лучше у нас жить.

– Ой, ну что ты тут говоришь! – рассерженно сказал Николай. – У меня сегодня такой

день, а ты! Давай-ка, смени пластинку. Генка, ты мне отцову бритву найди.

Генка, сидевший на стуле рядом с диваном, отдал бабушке пакет с фотографиями и

пошел в спальню.

Когда Николай побрился, вернулись дядя и мать.

– Ого-го, женишок-то уже тут! – с усмешкой воскликнул Никита Артемьевич так, что

Николай понял: он уже обрисовал событие по-своему.

Мать была красивой, торжественной и очень помолодевшей, потому что, скрывая

седину, подкрасила волосы в свой естественный цвет, чего, кажется, не делала еще ни разу.

– Ты опять усы отпустил, – упрекнула она сына. – Ведь не идет же тебе.

– Да я и сам вижу. Надо бы сбрить…

– Так и сбрей сейчас. Тебя сегодня фотографировать будут. Свадьба же…

– Да ладно… Некогда сейчас.

– Вот так дает! – сказала бабушка, всплеснув руками. – Так ить это же свадьба!

Опасаясь возможного, но уже лишнего теперь обсуждения, Николай сказал про водку.

– А что же ты раньше-то думал, – недовольно пробурчал Никита Артемьевич.

– А, да что там раньше, – махнув рукой, неопределенно ответил Николай. – Кто же мог

знать…

– Ну ладно, давайте-ка, женщины, собирайтесь, – подумав, сказал Никита

Артемьевич. – Сейчас сразу отвезу вас на место, а потом будем водку искать.

– Поехали, поехали, – оживилась Степанида, поднимаясь с мягкого дивана и с трудом

делая первые шаги затекшими ногами, – поглядим, что за невесту да сватью ты нам добыл.

* * *

У Парфутиных никого еще не было. Не было и самой Валентины Петровны, которая с

самого утра бегала по магазинам. Мария и Степанида познакомились со смущенной

Наденькой и с Ниной Афанасьевной, завели какой-то разговор. Никита Артемьевич с

Николаем поехали на поиски водки.

– Не верю я ничему на свете, – сказал вдруг дядя, выруливая со двора на улицу, –

сильно много грязи во всем. Помнишь ту, которую я на дачу возил? Уже три раза ловила меня

как бы случайно. На работу приходила. Замуж просится. Понравилось ей в машине на дачу

кататься да ходить там в Аннушкиных тапочках. Ох, надоели они мне все.

Пришлось объезжать множество магазинов, и Никита Артемьевич вошел в азарт.

Оказывается, дядя умел ловко, несколькими фразами, подобрать ключик к любой

продавщице, а потом каждый раз описывал ситуацию: свадьба, женится любимый

племянник, вот он сам – новобрачный, очень хороший парень, надо выручить. Пожилые

продавщицы смотрели на Николая с любопытством, молодые с насмешкой. Бояркину же

приходилось на все улыбаться, хотя в третьем магазине его чуть не стошнило от собственной

улыбки.

Водку они добыли и привезли к Валентине Петровне за час до регистрации. В

квартире кроме хозяйки и родных жениха были Раиса Петровна, Тамара Петровна с

четырьмя сыновьями, пузатенькая Клава с лысым мужем, еще несколько незнакомых,

нарядно одетых гостей. Все они поприветствовали Бояркина с шумом, как старого друга или

героя.

В толчее жениха вместе с его стекольно-звонкими сумками протолкнули к невесте,

стоящей как белое изваяние. В длинном платье и на высоких каблуках Наденька показалась

незнакомой. Всеобщее внимание ее доконало – на белом от волнения лице застыло такое

неясное выражение, словно у нее замерзли все зубы. Она очень боялась – полтора месяца

знакомства и совместной жизни ни ей, ни ее матери не казались сегодня твердой гарантией от

внезапного исчезновения жениха. Валентине Петровне хоть придавали уверенность

оставленные заложники – бабушка и мать жениха, но до Наденьки это спасительное

умозаключение не доходило.

Вся широколистная оранжерея большой комнаты, сидящая в горшках и кастрюлях,

была сегодня поднята на пианино, сервант и книжный шкаф. И под этой мощной сенью

горбатился один большой стол, построенный из отдельных маленьких, разной высоты

столов, весь покрытый тарелками, бутылками, рюмками. "Ого-го, – пронеслось в голове

Бояркина, увидевшего этот стол, – да тут все серьезно". Больше всего ему хотелось присесть

или еще лучше поспать, как бывало после ночной смены. Да и пообедать бы уже…

Валентина Петровна выхватила у него, наконец, сумки и заторопила. Его дядя ей

понравился. Ей показалось, что и сам он взглянул на нее заинтересованно. Сразу же за его

спиной она осмотрела свое лицо в макияже, улыбнулась, оскалив чернеющие зубы, и

осталась довольна яркостью алых, пламенных губ, считая это самым главным.

Через десять минут почти вся толпа двинулась вниз – садиться в подкатившие такси.

Потом Бояркин никак не мог четко уяснить свою роль в катании на машинах, в

фотографировании… Не понимал, почему именно