ЖИЗНЕОПИСАНИЯ НАИБОЛЕЕ ЗНАМЕНИТЫХ ЖИВОПИСЦЕВ, ВАЯТЕЛЕЙ И ЗОДЧИХ - ДЖОРДЖО ВАЗАРИ

Умер Андреа семидесяти пяти лет в 1345 году и был погребен сыном в Санта Мариа дель Фьоре со следующей эпитафией:

Ingenti Andreas jacet hie Pisanus in uma,

Marmore qui poluit spirantes dusere vultus,

Et simulacra Deum mediis imponere templis

Ex aere, ex auro candenti, et pulcro elephanto.

(В урне большой здесь покоится Андреа,

Из мрамора, который мог сотворить лица живые

И ставил посреди храмов изображения богов

Из меди, из блестящего золота, из прекрасной слоновой кости).

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ БУОНАМИКО БУФФАЛЬМАККО ФЛОРЕНТИЙСКОГО ЖИВОПИСЦА

Буонамико ди Кристофано, прозванный Буффальмакко, флорентийский живописец, который был учеником Андреа Тафо и прославлен как человек веселый мессером Джованни Боккаччо в его «Декамероне», был, как известно, ближайшим приятелем живописцев Бруно и Каландрино, которые и сами были шутниками и весельчаками, и, насколько можно судить по его работам, рассеянным по всей Тоскане, весьма хорошо разумел и в своем искусстве живописи.

Начну с того, что он проделывал еще в юности. Франко Саккетти рассказывает в своих «Трехстах новеллах», что, когда Буффальмакко был еще подмастерьем у Андреа, названный мастер имел обыкновение в то время, когда ночи были длинные, подниматься на работу до света и заставлял бодрствовать и своих подмастерьев; это очень огорчало Буонамико, которого отрывали от сладкого сна, и он замыслил найти способ отучить Андреа вставать на работу до света, и вот что он придумал. В каком то неметеном подвале поймал он тридцать больших не то жуков, не то тараканов и тонкими и короткими булавками приколол на спину каждого из них по огарку, и ишь только наступил час, когда Андреа обычно поднимался, через дверную щель он начал впускать, зажегши свечки, их одного за другим в комнату Андреа. Тот уже проснулся как раз в тот час, когда он обычно будил Буффальмакко, и, увидев огонь и, начал дрожать от страха и, будучи старым и весьма трусливым, тихонько молился Богу читая молитвы и псалмы; в конце же концов, спрятавшись с головой под одеяло он в эту ночь так и не стал будить Буффальмакко, но остался в том же положении, дрожа непрерывно от страха, до самого света. Когда же он утром встал, то спросил Буффальмакко, не видел ли он демонов, которых было больше тысячи. Буонамико ответил, что не видел, ибо лежал с закрытыми глазами и подивился только тому, что его не разбудили. «Куда там будить, – сказал Тафо, – не до живописи мне было. Я решил во что бы то ни стало переехать в другой дом». На следующую ночь, хотя Буонамико впустил в комнату Тафо только трех жуков, но тот, помня страхи прошлой ночи из-за немногих дьяволов, которых он увидел, не спал ни минуты и, едва наступил день, ушел из дома с тем, чтобы больше туда не возвращаться. И немалых трудов стоило заставить его переменить решение. Буонамико привел к нему приходского священника, только тот и смог его утешить. Когда Тафо и Буонамико обсуждали после это происшествие, Буонамико сказал: «Я постоянно слышу, что величайшие враги Господа – это демоны, и заключаю отсюда, что они должны быть также главнейшими противниками живописцев, ибо, помимо того, что мы всегда изображаем их безобразнейшими и, что того хуже, только и занимаемся тем, что пишем и на стенах, и на досках святых мужей и жен, то есть, на зло демонам, людей самых благочестивых и лучших; потому-то демоны на нас сердятся, а так как могущества у них больше ночью, чем днем, то они и проделывают над нами подобные шутки и устроят что-нибудь еще и похуже, если вовсе не оставить этой привычки вставать до света». Такими и многими другими словами Буффальмакко, подкрепив то, что говорил мессер священник, обделал дело так хорошо, что Тафо перестал вставать до света, а демоны перестали бродить ночью по дому со свечками. Но так как доходы Тафо стали уменьшаться, то не прошло и нескольких месяцев, как он, забыв почти о всяком страхе, начал снова вставать и работать ночью, а также будить Буффальмакко; но тогда снова стали гулять тараканы, и со страха, а главным образом по совету священника, ему пришлось отказаться от этого совершенно. Слух об этом распространился затем по городу, и это стало причиной того, что некоторое время ни Тафо, ни другие живописцы уже больше не вставали работать ночью.

По прошествии недолгого времени Буффальмакко стал очень хорошим мастером, ушел, как рассказывает тот же Франко, от Тафо и начал работать самостоятельно, имея всегда заказы. Он нанял дом, где и работал и проживал, рядом же жил весьма зажиточный шерстяных дел мастер по имени Каподока, который стал новым посмешищем: жена его каждую ночь вставала до света, как раз тогда, когда Буффальмакко, работавший до этого часа, только ложился; и, усевшись за свою прялку, которую она по несчастливой случайности поставила насупротив кровати Буффальмакко, она всю ночь пряла шерсть. И так как Буонамико не мог ни вздремнуть, ни выспаться, он начал раздумывать, как бы пособить этой напасти. Но вот не прошло и много времени, как он заметил, что за кирпичной стеной, отделявшей его от Каподоки, находился очаг докучливой соседки, и через трещину было видно, что она делала у огня; измыслив новую хитрость, он просверлил отверстие длинным буравом и вставил трубку и, дождавшись, когда жены Каподоки не было у огня, он и один, и другой раз насыпал столько, сколько хотел, соли в горшок соседки; когда же Каподока садился за обед или ужин, он подчас не мог не только есть, но и попробовать ни супа, ни мяса, такими горькими они были от излишка соли. Он стерпел раз и другой и всего пошумел лишь немного; но, убедившись в том, что слов было недостаточно, он несколько раз поколотил бедную женщину, которая дошла до отчаяния, ибо ей казалось, что она хорошо умеет солить жаркое. И вот, когда муж бил ее за это, она начала оправдываться, отчего Каподока еще больше осерчал и снова стал колотить ее так, что она кричала со всей мочи; на шум сбежались все соседи, и вместе с другими притащился туда и Буффальмакко, который, выслушав, в чем Каподока обвиняет свою жену и как она оправдывается, сказал Каподоке: «Ей-богу, кум, надо быть благоразумным. Ты жалуешься на то, что жаркое пересолено и утром, и вечером, а я удивляюсь, как твоя добрая жена может что-нибудь толком делать. Что до меня, то я не знаю, как она днем на ногах держится: ведь всю ночь она сидит за своей прялкой и не спит, как мне кажется, ни часу. Отучи ее полуночничать и увидишь, что, высыпаясь как следует, она и днем будет в своем уме и таких оплошностей не сделает». Обратившись затем к остальным соседям, он ловко убедил их, что это дело нешуточное, и все начали говорить Каподоке, что Буонамико сказал правду и что следует так и сделать, как он советует. Поверив этому, он не велел жене вставать так рано; и с тех пор жаркое было посолено как следует, за исключением тех дней, когда жена случайно вставала рано, ибо тогда Буффальмакко опять применял свое средство; и в конце концов Каподока отучил ее от этого совершенно.

Буффальмакко же в числе первых выполненных им работ, во Флоренции в монастыре фаэнцских монахинь, находившемся там, где ныне цитадель Прато, расписал собственноручно всю церковь и среди других историй из жизни Христа, в которые вложил много хорошего, изобразил избиение Иродом невинных младенцев, где показал очень живо выражения как убивающих, так и других фигур, ибо в некоторых матерях и кормилицах, вырывающих детей из рук убийц, царапаясь, кусаясь и помогая себе, насколько возможно, руками и всеми движениями тела, проявляется вовне их душа, полная столько же ярости и гнева, сколько и жалости. От этой работы, поскольку монастырь этот ныне разрушен, не осталось ничего, кроме раскрашенного рисунка в нашей Книге рисунков разных художников, где эта история нарисована собственноручно самим Буонамико.

Буффальмакко был человеком очень рассеянным и небрежным как в жизни, так и в том, что касается одежды, и когда он выполнял эту работу для вышеупомянутых фаэнцских монахинь, он не всегда надевал плащ и капюшон, какие носили в те времена; монахини видели его так несколько раз через отверстие, которое он для них проделал, и начали говорить келарю, что им не нравится, что он ходит в жилете; тот их успокоил, и они некоторое время молчали. Но в конце концов, видя его всегда в том же виде, они начали думать, что это подмастерье, растирающий краски, и передали ему через настоятельницу, что им хотелось бы видеть, как работает мастер, а не только он один. На это Буонамико, как человек любезный, ответил, что, как только прибудет мастер, он известит их об этом, хотя он и замечал, как мало они ему доверяют. После чего он взял козлы и поставил их на другие, сверху же поместил сосуд, а именно кувшин с водой, на горлышко которого надел капюшон, остальную же часть кувшина покрыл гражданским плащом, подпоясав хорошенько козлы, затем в носик, откуда течет вода, он искусно вставил кисть и ушел. Когда монахини пришли посмотреть на работу через отверстие, проделанное им в холсте, они увидели фальшивого мастера во всем параде. Они решили, что он будет работать лучше, не так, как тот подмастерье неряха, и несколько дней больше ни о чем не думали. Наконец, им так захотелось поглядеть, каких прекрасных вещей наделал мастер, что по прошествии двух недель, в течение которых Буффальмакко не появлялся там ни разу, ночью, предполагая, что тогда мастера там не будет, пошли посмотреть на его живопись, но совсем законфузились и покраснели, когда самая из них смелая обнаружила важного мастера, который за две недели ничего не наработал. Тогда они поняли, что получили от него по заслугам и что работы, выполненные им, достойны восхваления, и через келаря они обратно вызвали Буонамико, который, покатываясь от смеха, весело вернулся к работе, дав им понять, чем люди отличаются от кувшинов и что о работе людей не всегда можно судить по их одежде. И в несколько дней он закончил там историю, весьма всем понравившуюся; она понравилась им во всех своих частях, и только цвет лица фигур показался слишком неживым и бледным. Буонамико услышал это и, узнав, что у настоятельницы было лучшее во Флоренции вино, которое она хранила для причастия во время мессы, сказал им, что недостаток можно исправить только в том случае, если подмешать к краскам хорошего вина, ибо, если такими красками тронуть щеки и другие части лица фигур, они покраснеют и окрасятся гораздо живее. Услышав это, добрые сестры поверили всему и, пока он работал, все время снабжали его лучшим вином; он же, распивая его, стал после этого писать своими обыкновенными красками более свежие и румяные лица.