Легенда о «Ночном дозоре» - Наталья Александрова

– Так вот… – Рембрандт провел рукой по лицу, словно стерев с него невидимую паутину. – Я не могу вспомнить его лицо… а когда пытаюсь его нарисовать – выходит мой собственный портрет, как будто я смотрюсь в зеркало…

– Это нехорошо, – с нарастающей тревогой в голосе проговорил Авраам.

– Но это еще не все! – перебил его Рембрандт, в волнении сжав руки. – Этот Черный Человек…

– Черный Человек? – переспросил Авраам гостя. – Отчего вы так странно назвали его, минхейр ван Рейн?

– Отчего? – переспросил художник. – Разве я не сказал вам, Авраам? Этот человек… он всегда одевается во все черное… только черное! Даже воротник… когда он входит в дом, такое чувство, как будто он вносит с собой кусок ночи!

– Что это за книга? – с какой-то робостью спросил Рембрандт.

– Это старинная книга, – ответил Авраам, положив фолиант на низкий столик и сдув с него пыль. – Это мудрая книга, которая знает о жизни немножко больше, чем знаем мы с вами.

Он раскрыл книгу, немного отстранился и начал переворачивать страницы справа налево, скользя по строчкам подслеповатыми слезящимися глазами.

– Вот оно, – проговорил он наконец, отыскав нужную страницу, и начал вслух читать на непонятном Рембрандту гортанном языке.

Затем, будто внезапно вспомнив, что гость не понимает ни слова, он начал переводить на голландский:

– Тот, кто одевается лишь в черное, в любой день, праздничный и будний… тот, лицо которого нельзя запомнить… тот, чьи слова – ложь и обольщение…

В комнате, и до того полутемной от заполнявшей ее массивной мебели, от тяжелых и пыльных бархатных штор, стало совсем темно. Наверное, над Амстердамом нависли грозовые тучи, тяжелые, как груженные лесом барки из Любека. Авраам поднялся, зажег свечи в золотом семисвечнике. От неровного света коптящих свечей тени по углам сгустились и как будто ожили. Хозяин переставил семисвечник ближе, чтобы свет падал на раскрытую книгу.

Мейстер Рембрандт невольно залюбовался выразительным старым лицом, выступающим из густой клубящейся темноты, как из древней библейской старины. Свет коптящих свечей отражался в темных глазах старика, падал на его темно-красные одежды.

«Надо будет написать портрет Авраама, – подумал художник. – Надо будет написать его портрет при таком скудном освещении, в этих красных одеждах».

Авраам снова прочел несколько слов на своем древнем языке и продолжил переводить на голландский:

– Он приходит из снов, и сны приносит с собой, черные, как он сам. Горе тому, чей дом он посетил! Имя ему – Мем, число его – сорок, сущность его – любовь и разрушение. Чтобы понять его, должен ты узнать, что мир, который человек зрит в данный миг, есть недвижимая форма, запечатленное мгновение вечно живущего, неустанно стремящегося к переменам истинного мира. Вселенная подобна океану, который создает сам себе берега, на время ограничиваясь ими, чтобы в последний миг разрушить их и в новом виде воссоздать. Мир есть отражение Бога, мир истинный, вселенски необъятный, единый целостный и нераздельный, и в каждый миг величие мира истинного ткет беспрестанно изменяющийся узор своей преходящей внешности, тот океан миров, в котором мы живем. И Мем, Черный Человек – такая же необходимая часть в этом беспрестанно изменяющемся узоре…

– Я ничего не понял, минхейр Авраам! – взмолился художник. – Нельзя ли объяснить это попроще?

– Потому этот Черный Человек имеет неуловимую, непрестанно изменяющуюся внешность, что сам он – воплощение изменяющегося узора внешнего мира, Любовь и вызванное ею Разрушение. Потому истинный образ его – Смерть…

Авраам отодвинул книгу, снова подошел к шкафу и достал из него небольшую шкатулку черного дерева. Отомкнув эту шкатулку, он достал оттуда колоду карт.

– Знакомы ли вам, минхейр ван Рейн, эти карты?

– Это Таро… иначе Тарок… – проговорил Рембрандт, разглядев красивые цветные рисунки. – Конечно, мне случалось играть в эту игру…

– Таро – это не игра! – недовольно произнес Авраам. – Таро – это древняя наука, которая говорит о мире больше любой ученой книги. Таро – это послание от того, кто знал… от Гермеса Трисмегиста, Гермеса Трижды Величайшего!

– Какое отношение это имеет к моему странному гостю? – недоверчиво спросил художник.

– Самое прямое!

Авраам перебрал несколько листов и положил перед своим гостем карту с номером тринадцать.

Рисунок на ней представлял собою человеческий скелет, бредущий по дороге, опираясь на суковатый посох. Скелет, пустыми глазницами пристально взирающий в сгущающуюся темноту.

– Вот он – тот, чья буква Мем, чье число сорок, чья сущность – Любовь и Разрушение!

И хотя нарисованный на карте скелет нисколько не напоминал таинственного заказчика, мейстер Рембрандт мгновенно увидел за этим несходством внутреннее сходство, и внезапно прозрел истинную внешность своего гостя, Черного Человека.

– Для того чтобы мироздание находилось в равновесии, необходимо и достаточно, чтобы каждый ее член уже носил в себе самом те последствия, которые могут возникнуть при вхождении во взаимодействие этого члена с другими, – продолжал читать Авраам. – Потому суть тринадцатого аркана – Смерть, потому смысл его – Любовь и Разрушение, что в каждой любви таится уже зерно смерти, зерно разрушения. Каждый из нас убивает того, кого любит, – или быстро, ножом или ядом, или медленно – ложью и несправедливостью… но каждый шаг его ведет и к своей собственной смерти…

Мейстер Рембрандт слушал эти завораживающие, таинственные слова, и ему казалось, что он начинает понимать смысл того странного узора, который складывался из его дней и ночей.

Любовь и разрушение, любовь и смерть…

Должно быть, неслучайно после того, как Черный Человек появился в его доме, умерла Саския. Правда, она давно уже болела, но казалось, что еще немного – и болезнь отступит…

Должно быть, неслучайно его стали каждую ночь посещать странные, мрачные сны, в которых неизменно присутствует смерть…

И то, что Гертджи, вдова трубача, разделила его постель – случайно ли это?