Соловей и кукушка (СИ) - Разумовская Анастасия

Это странно, но я почувствовала волнение и жар от его крепких рук на своей талии.

— Зачем? — спросила, чувствуя, как меняется голос, выдавая моё внутреннее напряжение.

Чёрт! Почему? Ведь я люблю Криштиана. Почему же моё тело отзывается на прикосновения другого? И ладно бы это был Лианор, но Ролдао… Я постаралась напомнить себе, что человек, сидящий позади, убил множество женщин…

— Я удержу, — шепнул он. — Не бойся.

Я не этого боюсь! Упасть с лошади, сломать ногу или шею — какая мелочь, в сущности…

Мы ехали рысью, конь Ролдао, видимо, самостоятельно вернулся в стойло. «Он меня убьёт», — думала я, и сердце билось как бешенное.

— Пройдёмся пешком? — спросила охрипшим голосом, когда мы, наконец, въехали в город.

Ролдао ответил не сразу, но затем соскочил с лошади, взял её за узду и посмотрел на меня.

— Прыгай, я подхвачу.

Я соскользнула, и он действительно успел перехватить, удержав на обеих руках над землёй. И мне вдруг стало безумно жаль, что заболевание не даёт ему возможности быть просто неплохим парнем. На миг поверилось, что всё возможно, что всё, что я знаю о нём — ложь. Я замерла, вглядываясь в его лицо. Мне подумалось, что он сейчас поцелует меня. Не так, как обычно, будто он наказывает меня поцелуем, а так как…

Как Криштиан…

Я закрыла глаза. Но Ролдао не поцеловал. Поставил аккуратно на асфальт.

— Куда ты хочешь меня вести?

— Сюрприз, — напомнила я. — Где, кстати, Морская улица?

— Я отведу. Тебя не было весь день, — заметил он, — куда ты ездила?

— Я обязана отчитываться?

— Нет.

— Скажи, когда ты в пятнадцать лет попал на войну, тебе было страшно?

— В тринадцать.

Я остановилась и обернулась к нему.

— Во сколько?

— В пятнадцать я уже возглавлял сначала отряд, затем армию, после гибели генерала де Рикардо, — он говорил размеренно, безразлично, и мы вновь пошли по тёмной улице, освещённой электрическими фонарями. — Но на войне я был с тринадцати лет. Вся моя жизнь связана с армией. Когда мне исполнилось семь, отец направил меня в кадетское училище. Поэтому, как только началась война с андурийцами, я отправился на неё.

— Но ты же был ребёнком! — возмутилась я, и вдруг резко остановилась, взяв его за ладонь. — Тебе было обидно, да? Ведь Криштиана никто никуда не отправлял…

В тот миг я вдруг увидела его подлинные эмоции. Глаза полыхнули, губы дёрнулись, а челюсти сжались.

Да. Ему было обидно. Его мучила зависть, и злоба, и страх. Страх, что он хуже, что его не любят. Страх отверженного родителями ребёнка. И в тот же миг я поняла, что наследник ни в коем случае не должен увидеть, что я это заметила. Я обхватила его руками, прижавшись щекой к его груди.

— Обними меня, — скорее приказала, чем попросила.

Ролдао осторожно обнял. Я понимала, что он хочет увидеть моё лицо. На миг бронированная маска треснула, и принцу очень важно было понять, что я успела увидеть. Никто и никогда не должен был знать о его слабости, его подлинных чувствах и страхах.

— Мне было бы обидно, — прошептала я. — Да мне и было обидно! Ты же знаешь, что мой отец женился после смерти моей мамы на Марселии, да?

Я отстранилась, беспечно взяла его за руку и потащила дальше, продолжая весело рассказывать.

— Ты не представляешь, как я ревновала отца к моей сестре. Я её буквально возненавидела. Однажды я развела красную краску и вылила ей на волосы. А в другой раз, разрезала её праздничное платье. Честно скажу: я была просто ужасной старшей сестрой. Если бы меня ещё и на войну отправили! Ух, я бы, наверное, всех расстреляла. Прямо в момент награждения орденом.

— Ты не умеешь стрелять, — заметил он, внимательно слушая меня.

— Я бы научилась на войне, — махнула я рукой. — Ты же вот научился, да?

— Не совсем.

— Не совсем научился? — я замерла. — В смысле, ты не умеешь стрелять? А я думала…

Да, я дурачилась. Всё, что угодно, лишь бы не проснулся его зверь. Хотите, чтобы я на руках походила? Я похожу.

— Нет, — серьёзно ответил Ролдао, — я имел ввиду, что научился стрелять не на войне.

— Да-а? А где? А меня научишь?

Он резко остановился и развернул меня к себе. Приподнял лицо за подбородок и всмотрелся в глаза.

— Зачем тебе?

— Например, если ты меня захочешь убить, то я смогу выстрелить первой.

Я с безумной смелостью смотрела, как расширяются его зрачки. Молодец, Ирэна. Кто там обещал Криштиану стать последней в четвёрке? Потянулась и поцеловала наследника в губы. Нежно. Просто мягко коснулась и снова отстранилась.

— Ты не находишь, что как-то нечестно убивать того, кто явно не равен тебе ни по силе, ни по навыкам? — прошептала, заботливо убирая тёмную волосинку с его лица.

— Ты никогда не станешь равна мне по силам и навыкам, — серьёзно ответил Ролдао.

Я отвернулась.

— То есть, учить не будешь? — вымолвила глухо.

Он вдруг притянул меня к себе, снова разворачивая и снова всматриваясь в глаза.

— Научу.

Вот и чудненько.

Мы подошли к светло-зелёному зданию полукруглой формы. Было уже около десяти вечера, но я надеялась, что с наследником меня пропустят.

— Театр? — удивился Ролдао.

— Ты здесь когда-нибудь был?

— Когда-нибудь, — отозвался он.

Конечно, нас пропустили. И, конечно, у королевской семьи была своя собственная ложа. Ну и прекрасно. Мы поднялись по мраморной лестнице, вошли в ложу и сели рядом на обтянутые бархатом кресла.

Шёл балет. Декорации изображали ночной лес и озеро. Где-то вдалеке виднелся замок. По сцене порхала изящная девушка, казавшаяся лишь собственной прорисью, настолько она была тонка и воздушна.

Я наклонилась к инфанту.

— Её предал любимый. Она сейчас танцует о том, как ей больно и хочется умереть. Видишь, как вскидывает тонкие руки? Как пронзительно и печально играет музыка? Она очень страдает из-за предательства. К тому же, её заколдовали и…

Я боялась смотреть в его лицо.

Ну а вдруг ему… понравится? Раз уж так нужны страдания и мучения, то, может быть, принцу сможет помочь театр? Уж где-где, а в театре с мучениями — полный порядок. Каждая вторая героиня кончает с собой, каждую первую непременно убивают. «Надо было вести его в оперу, — билась лихорадочная мысль, — в опере страданий больше… И потом, может ему слова нужны? Всё-таки танец это для привычных к этому виду искусства людей».

Барышня прыгала и летала по сцене, словно невесомый призрак. Отбивала ножкой ножку, а затем вдруг закружилась, и кружилась очень долго, невероятно долго, на одном месте, и, когда она закончила, зал взорвался рукоплесканиями.

— Несравненная! — кричал какой-то толстячок в цилиндре.

— Божественная! — рыдал офицер в соседней ложе.

Принц встал, молча взял меня за руку и вышел. Я последовала за ним, буквально обмирая от ужаса.

Когда ночь коснулась моего лица прохладными пальцами, Ролдао обернулся ко мне.

— Мне не понравилось, — сообщил бесстрастно. — И, знаешь, захотелось спалить дотла весь этот театр.

— Почему? — упавшим голосом уточнила я.

— Так не умирают, — жёстко ответил он. — Это ложь. Насквозь фальшиво и…

Я вдруг разозлилась. Ну конечно! Откуда несчастной актрисе знать, как ей следует умирать? Уж точно она понимает в этом деле меньше наследника.

— Поняла, — резко перебила его. — Пошли, я покажу то, что тебе понравится.

— Ты злишься? — недоверчиво уточнил он.

Я резко обернулась.

— Да. На себя. Что была такой дурой, и поверила, что музыка, и что искусство вообще… Что хоть что-то может тебя растрогать, может коснуться твоего сердца…

— У меня его нет. Нам далеко?

Ну конечно. А чей стук я слышала, когда скрывала выражение своего лица? Всё у тебя есть. Только мозги работают неправильно.

— Далеко.

Принц забрал у театрального служителя повод, поднял меня, усадив на этот раз перед передней лукой, а сам сел в седло. Чтобы удержаться, мне пришлось прислониться плечом к его груди.