Приключения 1975 - Владимир Рыбин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конец рабочего дня, и тротуары полны. Идти не спеша становится все труднее. Все-таки я типичный горожанин: всегда мечтаю о тишине и просторе, а свернуть в боковую улочку выше моих сил. Однако правильно говорят: прямой путь не всегда самый короткий. Правда, я своевременно увидел выходившую из магазина мне наперерез Лелю Саблину — потерпевшую на злосчастной краже. Реакция у меня хорошая, я мгновенно повернул круто влево, перешел улицу, но на противоположном тротуаре прямо уткнулся в поджидавших свою Лелю Игоря и бэби.
Едва я поздоровался с папой Саблиным, девочка дернула меня за полу пиджака и спросила:
— Дядя инспектол, а хде мой Усатик?
Выручила подошедшая мама Саблина. В ее присутствии остальные члены семьи всегда умолкали. Даже бэби подсознательно понимала, что Лелю все равно не переговорить. Я хотел извиниться по поводу затянувшейся поимки вора, но пауза оказалась слишком короткой даже для моей реакции. Заговорила Леля:
— Здравствуйте, здравствуйте… Вот это встреча… Мы только на днях о вас вспоминали, правда, Игорек? Как ваши дела? Все ловите? Ну и работка, хуже, чем у Игоря в лаборатории. Я в смысле вредности. А молоко вам не дают?
— Его заслужить надо. Юная гражданка требует своего Усатика, а… — я беспомощно развел руками, — одним словом: виноват.
— Да что вы, что вы, она и думать о нем забыла.
— Сиюминутный каприз, — вмешался солидно молчавший Игорь, — увидела вас и вспомнила своего тигра.
— По ассоциации?..
Мы смеемся, и прохожие начинают на нас оглядываться.
Леля снова берет инициативу в свои руки:
— Скажите, вам действительно важно его найти? Я ведь думала…
— По-моему, важно и нам, и вам всем, — мягко возражаю я. — Другое дело, кто не нашел. Не нашли мы — милиция. Тут уж вы ни при чем.
— И мы тоже виноваты, — решительно заявляет Леля. — То есть я хочу сказать, Игорь виноват. Конечно. Это ты тогда твердил: «Дался тебе этот ворюга, скоро получу тринадцатую, и купишь себе тряпки», как будто в тряпках дело. А теперь, наверное, поздно, но я все равно расскажу.
Смысл сбивчивого Лелиного рассказа сводится к следующему. У них в подъезде на первом этаже живет старый инвалид Егор Тимофеевич. Он-то и видел вора, или, точнее, слышал. Старик этот слепой. Не от старости, не от болезни: в войну он был водителем Т-34, и ходили такие тогда еще без перископов.
— Удивительный человек Егор Тимофеевич. Живет уже много лет один. Обходится совершенно без посторонней помощи, представляете? Говорят, у него что-то такое с семьей получилось. Еще тогда. То ли жена его после ранения бросила, то ли он сам не захотел инвалидом возвращаться. Одним словом, трагедия, но подробностей никто не знает. Так он очень общительный, любит, чтобы около него остановились, поговорили…
— И знаете, что удивительно, — вмешивается Игорь, — он часто первым здоровается, обращаясь при этом по имени: по шагам узнает. И до последнего времени на авторемонтном работал, в сложных механизмах вслепую копался.
Я пытался наконец выяснить, при каких обстоятельствах Егор Тимофеевич слышал вора и откуда вообще уверенность, что это был вор. Леля с удовольствием принимается за объяснения, но я вовремя догадываюсь обратиться к первоисточнику. Особенных дел у меня в горотделе нет, надо только позвонить Рату и сказать, что на работе уже не появлюсь.
ПОХИТИТЕЛЬ ТИГРЕНКА
— Вам приходилось стрелять в человека?
— Один раз, но я промахнулся.
— Плохо стреляете?
— По мишеням — отлично.
Дверь открывает мальчуган лет двенадцати. Детские голоса доносятся и из комнаты.
— Дядя Егор! — кричит мальчуган, а нам радостно сообщает: — Я думал, мама за мной пришла.
— Детей любит, всегда возле него копошатся, — вполголоса поясняет Леля.
В прихожую вышел хозяин. Есть старики и… старики. Одни старятся медленно, неохотно, по волоску, по морщине уступая возрасту. Потом наступает критический момент, и природа мстит за упорное сопротивление разом и сокрушительно. Человек, еще вчера казавшийся молодцом, вдруг превращается в дряхлого старца. Другие становятся пожилыми сразу и бесповоротно, даже вроде бы преждевременно. Зато они не дряхлеют уже до самой смерти и умирают на ногах. К этим последним я отнес мысленно пожилого человека, стоявшего сейчас перед нами. В седых волосах не было ни одного просвета, но они оставались живыми, и седые брови жили над темными впадинами глаз. Шрамы давних ожогов иссечены морщинами, но кожа не кажется дряблой, словно огнемет времени лишь придал ей рисунок, не изменяя самой материи.
— Егор Тимофеевич, вот гостя к вам привели, — начала Леля…
— Прошу. — Брови шевельнулись над неподвижными глазами, большая рука потянулась навстречу.
Чертовски приятная вещь мужское рукопожатие, когда оно не дань условности с вежливым холодком или ничего не значащей кисельной теплотой. Я давно заметил: все фронтовики особенно знают ему цену.
Саблины ушли к себе, а я представился хозяину. Он провел меня в комнату, безошибочно ориентируясь в пространстве. Точные движения, внешне абсолютно лишенные «поискового импульса», характерного для слепых, но в их выверенной четкости угадывается тяжелый опыт, пришедший эмпирическим путем.
Ребята перестали галдеть, с любопытством глядят на меня. На раздвинутом столе что-то невообразимое. Однако в хаотическом нагромождении металлических и пластмассовых деталей, пестрых клубков, расцвеченных всеми цветами радуги проводов, плоских и круглых батареек уже можно различить основы монтажа. Только, чем все это должно стать в будущем, я не понял.
— Как по-вашему, что это такое? — словно угадав мои мысли, спрашивает хозяин.
Любопытство в ребячьих глазенках сменяется напряженным ожиданием ответа. Я морщу лоб и отвечаю предельно серьезно:
— Скорее всего концертный рояль в разобранном виде. — И уже под хохот ребят заканчиваю: — Но, по-моему, здесь не хватает струн.
Егор Тимофеевич улыбается. Я догадываюсь об этом по излому бровей, по сбежавшимся к глазам морщинам.
— Это будет модель электромобиля, не верите? — сообщает мальчуган, открывавший дверь.
— Верю, — говорю я. — Но сам бы ни за что не догадался.
— Поступайте в наш кружок, — снова улыбается Егор Тимофеевич. — А теперь, ребята, по домам. — И будто извиняясь, добавляет: — Все равно пора, сами знаете.
Дождавшись стука захлопнувшейся двери, Егор Тимофеевич говорит:
— Иногда так увлечемся, что родители приходят о времени напомнить. Да иной раз сами у нас застревают. Папы, конечно. Мущинское дело — техника.