Ардагаст, царь росов - Дмитрий Баринов (Дудко)

В раскрытых ртах над бородами блестели длинные белые клыки. Дрожащая Милуша прижалась к Зореславичу. Не вздумала бы загрызть его, страшного царя росов и родича упырей, чтобы спасти своё волчье племя... Да что ему до этой нечисти лесной? Честь рода и племени — превыше всего. Какого рода? Какого племени? Он венед по отцу, а нуры — тоже венеды. Хилиарх говорил ему: «Человек — гражданин всего мира. Я бы посоветовал тебе, царь, следовать мудрости стоиков, если бы не видел множества негодяев, способных предать любой город и именно так оправдывающих себя». Он взглянул в золотое пламя Колаксаевой чаши — и вдруг вспомнил слова Вышаты: «Племя воина Солнца — все, кто в этом мире следует путём Света». На душе стало легко и светло. Он обвёл спокойным взглядом жаждущих крови мертвецов.

   — Я ещё не мёртвый, чтобы упырей на живых вести. Хотите — соберитесь вместе, тогда мои волхвы сожгут ваши тела, чтобы ваши души очистились и ушли к предкам.

   — Неотомщённому не будет покоя и на небе. Или мы ошиблись и ты не наш родич?

   — Не нужны мне такие родичи! Вы зачем сюда пришли — грабить, жечь, в полон уводить? Разве нуры ваши стада угоняли, ваши стойбища жгли? Пусть за вас Саубараг мстит, которому вы перед набегом молились! С дороги, нежить болотная!

Он широко взмахнул в обе стороны — чашей влево, мечом вправо. Солнечное пламя взметнулось высоко, и на мече блеснуло серебро — Ардагаст посеребрил клинок ещё перед боем с Семью Упырями. Мертвецы шарахнулись в стороны. Драться с родинами царю всё же не хотелось, да и некогда было. Только бы не напали сзади!

   — За мной, Милуша! — шепнул он девочке и бросился бежать, отбив на ходу несколько клинков.

Быстро оправившись, упыри с воем и бранью последовали за ним. Мимо уха просвистела одна стрела, вторая.

   — Дяденька, я сзади побегу, тебя прикрою. Мне стрелы не страшны, если не серебряные! — крикнула Милуша.

Они бежали, и с их пути спешили убраться не только потревоженные кабаны, но и всегда охочие до пакостей болотные черти. Нечистые лишь швыряли вслед увесистыми палками, подбрасывали под ноги чурбаны. Девчонка во всё горло ругала чертей отборными словами, услышанными не то от упырей, не то от мужиков в городке. Вдруг послышался лай собак. Ну вот, до жилища совсем немного осталось. И до рассвета тоже... Ардагаст оглянулся. Девочка сильно отстала от него. Да ведь ей же чем светлее, тем труднее двигаться. Упырям-сарматам, правда, тоже, зато у них стрелы. Крикнув Милуше «Ложись!», царь обернулся и направил чашу на приближавшихся мертвецов. Те бросились врассыпную, а один сармат, оказавшийся впереди всех, вспыхнул, как факел, и рухнул на лёд.

Девочка, у которой в спине торчало три стрелы, с трудом поднялась и тут же упала. Ардагаст взвалил её себе на спину. Милуша обхватила его за шею, и он снова побежал. Руки упырицы неприятно холодили шею, ледяное дыхание — щёку. Над ухом раздался умоляющий голосок:

   — Дяденька, я тебя не укушу, только не бросай меня! Вот, снова в меня попали. Что они со мной сделают, если поймают!.. Ой, у тебя кровь через повязку проступила! Я твой плащ в зубы возьму, чтобы тебя не укусить, ты только меня не бойся.

   — Ты тоже не бойся, я тебя этой падали неупокоенной не отдам.

Деревья расступились, открывая белую гладь замерзшего Днепра. А справа, над берегом, начинался посад. Только бревенчатые избы, вытянувшиеся вдоль улицы, были почему-то маленькие: локоть в высоту и длиной в человеческий рост. Запыхавшийся Ардагаст не сразу сообразил: это же кладбище со срубцами-домовинами над могилами. А между домовинами стояли, пристально вглядываясь в пришельцев, светловолосые люди в белой венедской одежде, с волчьими шкурами на плечах — старцы, мужи, женщины, дети... Их прозрачные тела слегка светились мягким белым светом. Ардагаст остановился, облегчённо вздохнул: упырей здесь, где хоронили лишь сожжённых покойников, быть не могло — только духи умерших.

Стоявший впереди старик поднял резной посох:

   — Идите прочь, сарматы! Это место святое.

Относилось ли это к упырям или и к самому Ардагасту? Девочка соскользнула с его спины и быстро заговорила, обращаясь к старику:

   — Пращур Мироволод! Это Ардагаст, он не сармат, то есть... не совсем... он — царь венедов... и сарматов тоже.

   — Царей у венедов ещё не было, — медленно проговорил старик. — И цари сюда с добром никогда не приходили. Но я вижу силу Солнца в твоей чаше.

Сзади загудела тетива. Ардагаст обернулся. Стрела лежала на снегу у самой границы кладбища, словно наткнувшись на незримую стену. А его преследователи со всех ног убегали в глубь болот. За Днепром разгорался костёр зари, и упырям оставалось только удирать поскорее в болото, лишь бы подальше от солнечных лучей.

   — С чем пришёл ты к нашему племени, царь Ардагаст? — спросил старик, устремив на Зореславича испытующий взгляд.

   — С миром и Огненной Правдой.

   — Верю. Я видел в Ирии твоего отца и деда. И твоих воинов, павших в битве с лешими.

Милуша вдруг опустилась наземь, простонав: «Не могу... Солнце...» Она села, опираясь на руки. Лечь на спину ей не давали торчавшие в спине стрелы.

   — Помоги ей. Солнечный огонь лучше всего очищает упырей, — сказал Мирволод.

Ардагаст направил чашу на девочку. Золотистое пламя охватило её тело, и вскоре от него остались лишь пепел и белые обломки костей, среди которых краснели спёкшиеся бусы и раскалённые наконечники стрел. А рядом стояла сама Милуша, полупрозрачная и светящаяся, и с благодарной улыбкой глядела на царя росов.

   — Иди теперь в наш стольный град. Не забудь сказать её родным, чтобы пришли похоронить. И помни: мы, нуры, не зверье лесное и не бесы, хоть и нет у нас и не было ни великих городов, ни царей в золоте. «Нура» значит «земля». Наше племя Мать Сыра Земля любит за то, что мы в глухих лесах не забыли, как землю пахать.

Зореславич поклонился духам нуров, вложил меч в ножны и зашагал к городку, окружённому валом с частоколом на нём. Дорога через кладбище перешла в улицу посада. Вид у Ардагаста был совсем не царский: рваная шапка, изодранные и окровавленные плащ и кафтан. Но сияли золотом меч Куджулы и гривна со львиными головами, в поднятой руке полыхала чаша Колаксая. А из-за Днепра вставал во всей своей красе новорождённый Даждьбог Сварожич, и страшным сном казалось при его свете всё, что творилось в самую длинную ночь года. Из рубленых изб выглядывали нуры, дивясь оборванному человеку с солнцем в руке. А перед воротами городка, по эту сторону рва, стояли в ряд воины в волчьих шкурах. Посредине, перед самым мостом — седовласый князь в кольчуге. Серый металл сливался с серым мехом.