Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду - Александр Ильич Антонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тут же, над Москвой-рекой, над толпами горожан узрела блаженная Катерина сонмища летающих грешных душ. Будто вороньё над обречёнными кружили души и только не кричали истошно, а глухо стонали и бились крыльями об острые сугробы, нависшие над береговыми кручами. Сонмище душ было разновеликим: вот промелькнула мимо Катерины большая свора — и каждая грешная душа была величиною с дворового пса. А следом пронеслась стая серых ворон, там началось мельтешение галок, чёрных дроздов и даже воробушков. Душа — с воробушка! И все животрепещуще кружили над крестными ходами, над толпами горожан, сбившихся у иорданей. И все чего-то требовали, вымаливали. Их стоны и мольба вынимали из самой Катерины душу, и ей никак не удавалось понять, чего они просили. Катерина поспешила уйти с Москвы-реки, дабы не терзаться от бессилия, да возникла перед нею доченька Ксюша и спасла матушку, прошептала: «Родимая, просят они отпущения грехов!» «Отпущения грехов... грехов...» — звенел в ушах голосок Ксюши.
И стало ясно Катерине, что к иорданям собрались в глухую полночь те, кто нёс в себе злодейство, кто предал ближнего, был шишом, разбойником, обманщиком, клеветником, палачом. Кто поступился честью, унизил и оскорбил женщину, кто потерял Бога, предал, поругал веру, отступился от родителей, от детей, от России, кто сотворил иудин грех.
Сонмище грешных душ не рассеивалось, а становилось плотнее, гуще, стоны слились с завыванием ветра. Люди на Москва-реке воздевали к небу руки, молили Бога о прощении грехов. Но облегчение к ним не приходило. Господь словно забыл о милосердии. Да нашлись и такие, кто слал Богу проклятия. И кто-то, задыхаясь от душившей его злобы, не выдержал мук и бросился в иордань. Река поглощала его мгновение, лишь всплеск брызг обозначал падение тела. И все, кто был рядом, даже не вздрогнули, но смотрели на иордань и ждали новой жертвы.
Катерина содрогнулась от того, что увидела. Её душа, многажды очищавшаяся от самой малой житейской пыли, стала леденеть, будто и её окунули в иордани да выставили на мороз и ветер. И, расплёскивая из кувшина святую воду, ясновидица поспешила в Кремль.
В палатах патриарха Катерину встретил Сильвестр.
— Зачем ты уходила на иордань, почему дрожишь? — спросил он.
Но Катерина не ответила. Сильвестр повёл её в опочивальню, снял шубу, уложил в постель и долго гладил по спине, уговаривал, дабы успокоилась. Но её всё бил и бил колотун. И тогда Сильвестр лёг рядом в постель, прижал Катерину к себе, согрел её своим телом и взял её душевную боль на себя. И Катерина успокоилась, потянулась губами к губам Сильвестра, приникла к ним. И её покинули все страхи, родилось волшебство от близости с любимым, блаженство, которое даёт только любимый, любящий. И Пресвятая Матерь Божья зорко охраняла их от нечистых сил и злых духов. Когда же блаженство перешло в покой и Святые Духи улетели от ложа Катерины и Сильвестра, она сказала мужу:
— Я видела у иордани сонмище грешников. Они сошлись туда к полночи и жаждают очищения. Их нужно привести к Всевышнему, дабы покаялись.
Сильвестр не удивился сердобольности Катерины. Она всегда была чуткой к чужому горю. Но здесь он пришёл в смятение: ведун не знал, как облегчить страдания многих тысяч россиян-грешников.
— Мы токмо можем помолиться за них, — ответил он Катерине.
— Нет, любый, моления мало, — возразила Катерина, — освободить их нужно из неволи. Да посильно сие токмо тому человеку, кто чист перед Богом, как агнец, кто ближе других стоит к его престолу.
— Ты думаешь о патриархе и боголюбце Иове?
— О нём, любый, и утром пойду, и ты пойдёшь, к нашему отцу святейшему и будем просить, дабы привёз в Москву Божьего старца.
Утро пришло своим чередом. В палатах патриарха оно наступило рано. Лишь первые петухи на кремлёвском подворье князя Фёдора Мстиславского начали петь, как патриарх проснулся и встал к иконостасу на утреннюю молитву. Нынче Гермоген спешил в Благовещенский собор вести заутреню — торжественную литургию в честь Богоявления Господня. Извратники в эти дни тайно нашёптывали прихожанам, дескать, нечего слушать Гермогена, потому как он хотя и словесен, но хитроречив и не сладкозвучен. Да было сие наветом на архиерея. Царь Василий, знаток церковных обрядов, находил в речах и пении Гермогена всё, что услаждало душу, «что от блаженных словес его присно народ упояшесь». И Гермоген настраивался на высокий лад, когда к нему в домашнюю церковь пришли Катерина и Сильвестр.
— Отче владыко святейший, прости, что нарушили твоё моление, — сказала Катерина.
— Что привело вас в столь ранний час? — спросил Гермоген.
— Моя вина в том, святейший. Ночью ходила к иордани на Москву-реку и увидела океан людского горя.
— Ведомо и мне сие, ясновидица. Смута нарушила жизнь, вот и маются...
— Прости, святейший, что дорогу перебегу. Не в том беда, — возразила Катерина. — Оно так, лихо принесла свара, но...
Гермоген смотрел на Катерину — лицо её горело вдохновением.
— Что же хотят россияне? Что ты увидела за дымкой?
— Православные християне жаждут отпущения грехов. Да слышала я в их стенаниях имя боголюбца Иова. Ему готовы каяться россияне. И смятение их так велико, что руки накладывают на себя.
Катерина озадачила Гермогена, он бороду теребил, ища вразумительный ответ — и не находил. Да Катерина сама подсказала:
— Ты, отче владыко, возьми повеление царя привезти боголюбца в Москву, а там увидишь, как судьба благостно повернётся.
— Разумна речь
