РОТА - Андрей КОНСТАНТИНОВ

Они были живыми еще несколько минут назад, зачем-то внаглую рванули из дома прямо по улице, нарвались на Конюха с Гусевым, обстреляли их, развернулись и напоролись на Панкевича со спецназерами и остальными бойцами… Гусева чуть зацепило пулей по щеке. Конюха они вообще не задели – он высадил по бегущим весь рожок и, видимо, как-то с нервяка развернул автомат так, что по роже хлестнуло собственными горячими гильзами. Конюх тяжело дышал и не слышал, что Веселый говорил Гусеву, тщетно пытаясь отобрать у него оружие. Гусев смотрел на Веселого полубезумным взглядом, намертво вцепившись в дымящийся автомат, а по лицу его катились в одном коктейле слезы, сопли, пот и кровь…

– Товарищ майор, – к Конюху наконец-то вернулся слух, но доклад Панкевича ротному доходил до него, как сквозь вату: – У нас двое уйти пытались… Да… Уже… Нет… Гусева чуть царапнуло.:. Нет, товарищ майор, просто царапина… Нет… Один готов сразу, второй… тоже… кончается… Есть…

К убитым подошли десантники. Ара внимательно осмотрел боевиков и вздохнул:

– Готов! А этому – скоро хана. Видишь? Пузыри пускает…

– Угу, – сказал сержант Бубенцов, склоняясь над убитыми и начиная их обыскивать. – Все кишки наизнанку вывернуло.

– Так «пернатый» с «парнокопытным» постарались! – усмехнулся Маугли, кивнув на Коняева с Гусевым. Гусева трясло, неизвестно откуда появившийся прапорщик Квазимодо гладил солдатика по плечам, что-то шептал в ухо и помогал расстегнуть пуговицы на бушлате.

– Вот интересно, – сказал Веселый. – Который раз замечаю уже… У каждого убитого поначалу очень такой свой, особенный запах… Индивидуальный… А потом…

– Потом суп с котом, – оборвал его Бубенцов, вытаскивая из-за пояса бородатого пистолет Стечкина, на рукоятке которого было выгравировано имя «Рамазан». – Смотри, молодой какой, красивый… А все уже… Отбегался по горам абрек… А ты – запах…

На эти слова к ним обернулся и быстро подошел Квазимодо. Он взял у Бубенцова «Стечкина» и передернул затвор. Безбородый боевик еще дергался, еще царапал землю.

– Молодой, красивый? – спросил прапорщик. – А может, тебе напомнить, как такие молодые-красивые нашим ребятам глаза выкалывают и головы отрезают? А про язык Малецкого? Ты что – не видел?

Прапорщик резко повел стволом к голове агонизировавшего и выстрелил ему в ухо.

Старший лейтенант Панкевич демонстративно отвернулся к невозмутимым спецназерам Сове и Фикусу и закурил. Где-то за забором завыли женщины…

Тем временем Самохвалов, Орлов, комвзвода «вованов», Тунгус и еще несколько десантников и «вэвэшников» медленно продвигались по кладбищу – Самохвалов все время бубнил:

– Осторожнее. Смотреть растяжки… Их тут – как гондонов на пляже… Ага – вон, слева… Орлов – давай-ка – из гранатомета для надежности… Видишь, где синяя крышка от бака?

Все залегли, после разрыва встали и подошли к курящейся дымом свежевыколоченной щели, прикрытой остатками бетонной плиты. Тунгус шмыгнул носом, почуяв запах горелого мяса. Самохвалов покосился на него и сказал капитану – вэвэшнику:

– Так, Дмитрий… Твоим – тоже не хер смотреть на это… Еще баб не видали, а уже хер не встанет. Пойдем, земляк, нам с тобой можно…

Под плитой было такое, что охнул даже вэвэшный капитан, много чего интересного видавший в своей жизни.

Сначала показалось, что там – одно туловище и две головы в разные стороны. Когда присмотрелись – поняли, что убитых все же двое: расплющенная в блин русоволосая баба средних лет с крестиком на шее и со спущенными штанами, а на ней здоровый дебил с нездешней жидкой бородкой и огромным обрезанным членом. Рядом – домкрат, видеокамера, радиостанция «Кенвуд», несколько шприцев и сникерсов, снайперская винтовка с десятком зазубрин на прикладе.

– Да – сказал Самохвалов. – Веселый сегодня день, Дима… Я так понимаю – они кайф под канонаду ловили. Поднимали домкратом плиту – она стреляла, а он снимал – для отчетности… Блядь… Даже самые отморозки – чеченцы так бы не… Твари…

Вэвэшник поднял камеру (пуля прошла сквозь объектив, а потом вошла в глаз арабу) и хмыкнул:

– Смотри, а твой-то сержант – и впрямь засадил, черт косоглазый.

– Одно слово – Тунгус, – согласился Самохвалов. – Дима, ты если не брезгуешь – посмотри их карманы – карты там, кроки, возьми «кенвуд» и камеру для особистов… Я не могу чего-то больше. Я сегодня чистяк пить буду… Никогда так не наглели… Чтоб во время зачистки… Что-то тут не так, Дима… Снайпером пожертвовали… Кто-то тут ночевал из крупняков – его, видимо, из села и выводили… А главу села менять надо. Сука духовская…

…Числов вырвался из кошмарного сна со стоном, дико уставился на женские глаза напротив.

– Только не говори, что не помнишь, как меня зовут, – сказала Анна, вытирая ладошкой Числову испарину со лба. – Этого я не переживу.

Сергей потряс головой и улыбнулся:

– Аня… Анечка… А как тебя мама в детстве называла?

– Да ну… Ты смеяться будешь…

– Не буду, – Числов даже руку к сердцу приложил. – Ей-богу!

– Нюся-Хрюся.

Капитан фыркнул, и Анна развела руками: мол, кто бы сомневался.

– Вот нельзя верить мужикам. А тем более военным. Сережа… Тебе что, Чечня снилась? Ты… ты один раз так дернулся и закаменел потом, зубами заскрипел, я по-прежнему испугалась, хотела даже за водой бежать… Мама говорила – если человеку кошмар снится – ему надо в лицо водой плеснуть… Вода – она все плохое, черное забирает…

Числов откинулся на подушки.

– Что-то снилось… Да, наверное, Чечня… Только странный сон какой-то… Я весь не помню… Будто ты со снайперской винтовкой, и я тебя на видеокамеру снимаю, и такое странное чувство… Словно неправильно что-то делаем, совсем… Как будто не в тех ты целилась, в кого надо… А я крикнуть хочу, а вместо этого снимаю тебя…

– Да, – сказала Анна, – действительно странный сон. Тут по Фрейду толковать надо. Не бери в голову, Сережа. Иди ко мне, я тебя поглажу, побаюкаю. Господи… Сережа, я с ума схожу от твоего запаха… Сережа… О-о… Сере…

И снова – вверх-вниз, какие-то дикие, сумасшедшие качели удовольствия, и вроде бы сил нет, но и конца им нет, и куда-то исчезает мир, все растворяется в счастливом стоне женщины, а потом Числов исчезает и сам – перестает быть, ощущать, слышать и осязать…

Когда он в очередной раз очнулся-проснулся, Анна сидела у круглого столика в длинном розовом пеньюаре, курила и задумчиво на него смотрела. Капитану показалось, что женщина так сидит уже давно, и он даже не постеснялся спросить:

– Ань… Ты давно… там обосновалась? Надо было толкнуть меня и…

Анна Дмитриевна усмехнулась и ничего не ответила. А что она могла ответить? Что с ней происходит что-то странное? Что вместо обычного сексуального приключения, на которое она, как свободная женщина, вполне имела право, на нее навалился какой-то морок… Она бы сама назвала это состояние влюбленностью, если бы не имела аллергию на высокие и красивые слова и если бы хоть на полмизинца верила в любовь с первого взгляда. Анна Дмитриевна считала сама себя женщиной вполне прагматичной, в меру – циничной, жизнью битой и в романтическую дурь давно не верящей… А вот, поди ж ты, как оно нахлынуло-то… Смотрела на этого спящего капитана, про которого сутки назад знать не знала, что такой вообще на белом свете существует, и аж сердце заходилось – от нежности, боли, от какой-то странной обиды за него – такого родного – и еще от гордости… Да-да. Самой настоящей гордости. Потому что Аня успела не понять, а прочувствовать: вот этот Сергей – нищий офицер, впервые в жизни вчера вошедший в пятизвездочный отель, он – настоящий. Настоящий – и в этом понятии было всего очень много… Женщины очень тонко чувствуют такие вещи, они идут откуда-то из генной памяти, от каких-то природных инстинктов, от древних времен, когда защищенной можно было почувствовать себя только с воином. Воин и солдат – это ведь не одно и то же. Солдат – это профессия. А воин – состояние души, особое состояние, как особый талант. Воин – это тот, кто может идти до конца. И защищать – до конца, любой ценой. Когда-то давным-давно… в другой уже жизни только-только начавшая взрослеть школьница Анечка, обожавшая исторические книжки, мечтала о любви воина… А в реальной жизни ей достались потом совсем другого плана мужики – все больше купцы да чиновники, ну… сановники… из… немного из богемной среды – метущиеся творческие личности, тонкие натуры, склонные к истерии и наркомании… А вот воинов – не было… А оказывается-то, что душа подсознательно ждала как раз вот такого – и что теперь делать? Именно теперь – они ведь действительно из совсем разных миров. Аня видела, какими дикими и совсем не одобряющими взглядами зыркал вчера время от времени исподлобья Числов, и понимала, что может твориться в душе офицера, вырвавшегося на день с фронта и вдруг попадающего в эпицентр облака какой-то золотой мишуры… Анна Дмитриевна была в шоке и ступоре – от самой себя, потому что, с одной стороны, ей хотелось на все наплевать, схватить Числова и никому никогда не отдавать, а с другой стороны, она понимала, как все это может выглядеть со стороны – нелепо, смешно. И, может быть, не нужно самому Числову. Нет, все-таки права была Ленка – долгие «сексуальные голодания» могут очень сильно дать по психике, с самыми непредсказуемыми вывертами.