Корабль дураков - Витаутас Петкявичюс

Следующий трубадур Ландсбергиса — Сигитас Геда, которого за 50 крон какие–то мошенники в Швеции произвели в литовские дворяне, невзирая на его деревенские лапти. Он победил сдержанного Витаутаса Бубниса. Так и должно было случиться – поддерживаемый «Саюдисом» идол побил нового богоискателя, ибо Витаутас даже под угрозой расстрела не сказал бы ничего злобного против своего дерзкого конкурента, никогда, впрочем, не преуспевавшего ни в учебе, ни в писании стихов. Но если блудливость и поэзия еще могут как–то уживаться, то блудливость и взаимоотношения с другими людьми несовместимы.

«Если не выпустить ангела на волю, он превратится в черта», говаривал когда–то этот поэт. Но когда во времена «Саюдиса» он сам сорвался с цепи, ни крылья у него не выросли, ни рога, лишь политического яда этот человек накопил вволю, хватит, чтобы им брызгаться налево и направо до окончательной победы, по собственному его выражению, до Нобелевской премии мира.

Но главное не это. Выбранный депутатом в Верховный Совет СССР Геда так и не смог принять участие ни в одной сессии. Когда его пьяного милиция выбросила из гостиницы «Москва», он начал новую акцию протеста против русской оккупации и не протрезвел, пока русские не вывели из Литвы своего последнего солдата.

Довелось и мне видеть его в самый разгар этой акции в «Литературном кафе». Брызгая слюной на свою бороду, он пробивался сквозь группу посетителей с патриотическим кличем:

— Депутатам вне очереди!

Вот и вся его защита своих избирателей, так выполнил их наказы этот пророк Ландсбергиса, который теперь по любому случаю кричит:

— Я уже свободен от политики и алкоголя!

От голоса совести его, наверное, еще в младенческом возрасте освободил случайно забредший в село Снайгинас цыган. Табор его жизненный идеал, оправдывающий творчество, образ мыслей и мироощущение.

А поэт Марцинкявичюс получил свою долю в специально организованной Т. Вянцловой и А. Штромасом телепередаче. Не пропала и одна заказная статья. Владас Даутартас смешал поэта с грязью в своем опусе «Бермудский треугольник», объявив, что троица, состоящая из Малдониса, Марцинкявичюса и Балтакиса, была самой черной в руководстве Союзом писателей за весь советский период.

Мне хорошо известно, кто заказал Даутартасу эту кляузную статью и сколько за нее пообещал, но мне и сейчас непонятно, почему никто из друзей Марцинкявичюса так и не сцепился в прессе с этим клеветником. Я не хочу повторять содержание своих статей, только напомню, как Владас таким же способом донес на Йонаса Микелинскаса тогдашнему «идеологическому штыку», редактору газеты «Теса» товарищу Зиманасу, и как Йонас от этого пострадал. Вторую статью я закончил такими словами:

«Дорогой Владас, мы можем друг друга ненавидеть, можно «не переваривать» произведения друг друга… Для людей это нормально, а для некоторых творческих личностей даже необходимо. Но у каждого из нас есть свои читатели и почитатели. У одного больше, у другого меньше. Опять–таки, это от Бога. Поэтому давайте уважать их, поверивших нам, и не швырять в этих людей грязью. Они никогда не простят этого. Оскорбить чувствительного и, пусть IOстинас не сердится, робкого Марцинкявичюса — не такая уж большая заслуга, темболее, когда ты уверен, что он никогда не даст сдачи. Но, поливая грязью его, ты пачкаешь не только его, но и своих читателей. Эточрезвычайно опасно. Запущенный в него такой нечистоплотной рукой бумеранг никогда не достигнет цели и обязательно возвратится. Согласно Библии — даже в третье поколение Даутартасов. Поэтому не забывай, что перевертышей дерут обе стороны».

В заключение я хотел добавить: не сердись за откровенность… Но передумал. Злись, родименький, но на сей раз сам на себя. Может быть, это поможет твоему творчеству, так как человеческий, нравственный и не мстительный гнев — такое же святое чувство, как и любовь к ближнему. Я горжусь, что судьба прикоснулась ко мне Божьим перстом, желая хоть слегка поставить тебя на место.

Не только Владас Даутартас, многие посредственные писатели, поняв, что они из–за своей недальновидности порядком опаздывают к государственной кормушке, начали какое–то сверх–патриотическое состязание в моральной деградации: кто из них в советское время больше всех пострадал, кого запрещали и кто из них, укрывшись В глубоком подполье, сильнее всех прочих любил родину. Но и здесь, как и в творчестве, за неимением таланта, они ухватились за неслыханную клевету, как будто без проклятий и доносов невозможно любить родину. В писательской прессе того периода пестрили различные выдуманные исповеди, фиктивные клятвы, покаяния, но больше всего — дутые истории о преследованиях и очередных несчастьях посредственностей. Как метко сказал Г. Канович, если ты не ссыльный, то нет никакого смысла писать.

В этом бессмысленном состязании далеко вперед вырвался бывший вечный парторг и доверенное лицо ЦК Римантас Будрис. Некогда нас, двоих молодых писателей, призвали на военную службу. Мы получили звание капитана и готовились стать военкорами в необыкновенно красивом уголке Украины у слияния Десны и Днепра — в Браварах. Учеба наша не была трудной, большую часть времени мы шатались по звонким вековым соснякам, собирали ягоды, бродили по Киеву, заигрывали с веселыми украинками, а не занимались стрельбой и зубрежкой военных наук.

В одном из подразделений, о котором мы должны были написать в окружную газету, нам за такую честь устроили королевский прием. Я израсходовал всю фотопленку, а на последний кадр попросил молодого солдатика из Литвы сфотографировать нас. Мы с Римантасом устроились перед объективом, а он щелкнул. Вернувшись домой, я сделал только два снимка этого торжественного мгновения, больше не смог — нужно было проявить еще множество лент и сделать хотя бы по одному контрольному отпечатку. Словом, как и обещал, один снимок себе, другой — коллеге.

И вот во время движения возрождения в газете «Летувос айдас» появилась небольшая статейка и половина той подаренной Римантасу фотокарточки. Незнакомый мне автор писал, что я был бравым бойцом комсомольского истребительного отряда, «стрибасом»[29], как таких называли, поэтому он меня незаметно сфотографировал и теперь может документально доказать, каким страшным я был человеком…

Мне не составило труда найти в альбоме вторую фотокарточку, сравнить ее с опубликованной и установить, что Будрис добросовестно вырезал себя и еще более добросовестно исполнил свой патриотический долг. К счастью, на представленной газете фотографии карандашом были затушеваны мои погоны. Но от прикосновения чьих–то пальцев через затушевку проглянули капитанские звездочки… Пятнадцатилетний капитан! Словом, полшага до фельдмаршала «стрибасов».

После сравнения со второй половиной фотографии редакция была вынуждена извиниться, в противном случае ей грозил штраф. Тогда выяснился и подлинный автор статейки. Встретив Римантаса в Обществе охотников, я в присутствии наших общих знакомых спросил этого патриота: почему ты, паскудник, так поступил? Что тебя побудило к этому?

— Я ничего не знаю, — то бледнел, то краснел только что разоблаченный патриот. — Может быть, дети? Может, сотрудники? Может, тебе кто–то мстит моими руками?..

Может, может, может?. Но после этого Римантас, завидев меня, всегда поспешно переходил на другую сторону улицы. Видимо, не только от встреч со мной уклонялся этот человек таким образом, если в спешке попал под колеса троллейбуса. Как знать, возможно, и я здесь ни при чем, видимо, виновато возрождение, развинтившее все гайки человеческой порядочности.

В процессе стычек с кликой Ландсбергиса мне пришлось пережить массу всевозможных приключений, отчего моя жизнь стала очень интересной и забавной. Мой сосед Йонас Апутис в молодости был довольно неуживчивым. Он коллекционировал старые радиоаппараты и писал повесть, рассказывающую, почему пруссы почитали боевой топор. Похоже, культ силы на него основательно подействовал, поэтому в подпитии он довольно часто пускал в ход кулаки. Работая в Союзе писателей, я не раз защищал его в различных инстанциях от неприятностей не только за крепкие кулаки, но и за распущенный язык. Поэтому, когда начинался «Саюдис», он в благодарность за мои старания тоже всерьез стал тревожиться за меня:

— Все ваши дела очень рискованные. Вам дадут поиграть, выяснят, кто чем дышит, а потом загребут. Поверь, у вас ничего из этого не выйдет. Не те люди у тебя собрались.

— Приходи и ты со своим могучим пером. — Я не такой дурак, подожду.

А когда у нас стало кое–что получаться, ему показалось, что я его сильно обманул. Нет, его пророчество осталось справедливым до конца, но, оказывается, я перестарался, завел людей слишком далеко, поэтому, искренне желая исправить мои ошибки, он публично заявил, что будет голосовать за Ландсбергиса. Потом он пристроился к нему агитатором. Помотался по Жемайтии и получил государственную премию за новеллы, за те самые рассказы, которые он, испытав тяжкие преследования, опубликовал в «кровавые советские годы». Видимо, ему очень понравилась такая высокооплачиваемая патриотическая деятельность. Поэтому однажды, опять будучи в сильном подпитии, он заявился ко мне в гости и сделал очередное двести сорок какое–то китайское предупреждение: