В поисках утраченных предков (сборник) - Дмитрий Каралис

Когда на полянке появлялась Катька, Гриня заводил свой трескучий мопед и начинал выхваляться, изображать из себя бывалого гонщика: крутился по окрестным тропинкам и резко тормозил под баскетбольным щитом, покрывая полянку голубым пахучим дымом. Однажды он предложил Катьке прокатиться с ним, но Катька, взглянув сначала на Гриню, потом на мопед, поблагодарила и, изящно заложив мяч в корзину, продолжила игру в «минус пять» с третьеклашками. Я-то знал, что ей нравится Лёньчик, студент филфака, который носил дымчатые очки, как Анджей Вайда, крутил в парке на турнике «солнышко» и обращался к Катьке на «вы». Он играл с нами в волейбол, высоко выпрыгивал к сетке и называл нас стариками и корифеями.

В тот день я тащился с картошкой и двумя бутылками молока из магазина, и Гриня притормозил возле меня:

— А чего это твоя сеструха девочку из себя строит? — сквозь треск мотора прокричал Гриня. — Или тебе все-таки дает?

Он захохотал и умчался на своем вишневом мопеде.

Я почувствовал, как загорелось лицо, и остановился возле водопроводной колонки. Огляделся — улица была пуста, нас никто не слышал. И тут до меня полностью дошел смысл сказанного. Я умылся, попил ледяной воды и сел на склоне канавы, кусая травинку и соображая, что теперь делать. Ошибки быть не могло — я все расслышал так, как расслышал.

В канаве стрекотали кузнечики, а за моей спиной добродушно фыркала пасущаяся на поляне лошадь.

Я подумал, что есть смысл дождаться, когда Гриня поедет обратно, и метнуть в него сетку с картошкой. А когда он свалится со своего мопеда, плеснуть в него молоком и сказать: «Так что ты молол своим поганым языком? Повтори!» А потом пусть он меня лупит, если догонит…

Я просидел с полчаса, но Грини не дождался. До дома меня довез дядя Жора, возвращавшийся из города на своей «Волге» с блестящей фигуркой оленя на капоте. Он притормозил у колонки и махнул мне рукой. На заднем сиденье у него синели два новеньких почтовых ящика.

— Давно надо было купить, — похвастался дядька приобретением. — А тот фанерный выброшу в чертовой матери, сгнил совсем.

— А второй зачем? — спросил я.

— Вам, — пожал плечами дядька. — А то газеты на крыльцо кладут, письма камушком придавливают. Как в деревне…

На следующий день отец с дядей Жорой привернули к воротам два синих почтовых ящика, и тетя Зина принесла из сарая пузырек с белой нитрокраской и кисточку.

Мы с Чарли сидели на бревнах, сложенных около забора, и смотрели, что собирается делать его хозяйка. Настроение у меня было поганое. Я не спал половину ночи, но так и не придумал, как поквитаться с Гриней. Лезть в драку? Да он отшвырнет меня своими ручищами. Сделать хорошую рогатку и выбить ему глаз? Подкараулить возле дома и врезать колом по загривку? Все это пахло детской колонией, но нельзя же прощать такие гадости. А если он и дальше будет выкаблучиваться при всех — жизни мне в Зеленогорске не станет…

Тетя Зина размешала кисточкой краску, Чарли фыркнул от сладковатого запаха, и на синий фон легли мелкие белые буквы: «Г.М. Банников».

Тетя Зина перешла ко второму ящику, Чарли крутнул головой, чихнул и, соскочив с бревен, ушел на участок. Тетя Зина, пожалев бедную собаку, которой вредная хозяйка не дает дышать чистым воздухом, быстро настрочила на нашем ящике «С.М. Банников» и полюбовалась ровностью букв.

— Вот это я понимаю — работа! — похвалил отец надписи. — И что очень ценно, нет запаха бараков: квартира номер один, квартира номер два… Да, Жора?

— Блеск! — сказал дядя Жора. — А как тебе, Элечка?

Мама сказала, что ящики хорошо смотрятся, и похвалила тети-Зинину работу.

Мне тоже понравилось, как написано, но не понравилось, что теперь все будут знать нашу фамилию. Без фамилии на воротах как-то было спокойней. Кому надо, тот узнает, а чтобы всем объявлять… Но не будешь же спорить со взрослыми, тем более, когда их четверо.

Я свистнул Чарли и пошел прогуляться в лес. Когда мы возвращались домой, я остановился и залюбовался самолетиком — его несло навстречу ветру, и казалось, он летит очень высоко, среди бегущих по небу белых туч…

Гриня нарисовался на площадке к вечеру, когда мы уже расходились, и, не слезая с мопеда, стал гонять по земле мяч, изображая игру в мотобол. Было заметно, что он поддатый. Трещал мотор, стреляя удушливым дымом, и девчонки, покрутив пальцами у висков, разобрали велосипеды и покатили по домам. Мы с парнями стояли кучкой, и как только Гриня забил мяч в кусты, я сходил за ним и пристегнул пружиной к своему багажнику. Сразу сваливать было бы несолидно, но и оставаться не было смысла. Я сделал вид, что не замечаю Гриню, а проверяю, хорошо ли накачаны колеса велосипеда.

Гриня выключил мотор, закурил и насмешливо посмотрел в мою сторону.

— Я теперь тебя Кабаном звать буду, — крикнул он. — Ты же Кабан! Кирилл Банников. Ка-банников! Усек, Кабан?

За моей спиной кто-то из ребят засмеялся.

— А сестрица твоя, Екатерина Банникова… — Гриня стал медленно натягивать кожаные перчатки, — будет у нас… Е… — он выдержал паузу и слил Катькин инициал с фамилией. — Понял, от какого слова, Кабан?

И опять за моей спиной кто-то услужливо засмеялся.

— Вот так вот! — победоносно заключил Гриня и крутнул педаль мопеда. — Бывай, Кабан!

Я дождался, пока рассеется кислый дым от его мопеда, и, ни с кем не прощаясь, сел на велосипед и поехал к дому.

…Я крутился в постели, вставал и смотрел на чернеющий за забором лес, открывал и закрывал форточку, снова ложился, взбивал смятую подушку, но заснул только под утро, когда вдруг отчетливо понял, что должен сделать.

…В больнице я пролежал неделю. Ко мне приходили ребята, приносили мороженое и рассказывали новости. У меня был перелом ключицы, но доктор разрешал выходить во двор и сидеть с ребятами на лавочке.

Лёха и Миха, два пацана с нашей улицы, уверяли, что в то утро испытывали рогатки в лесочке за Моховой улицей и видели, как я с криком «ура!» врезался в мопед Грини.

Я осторожно мотал головой и рассказывал, как было на самом деле. Я не «ура!» кричал, а просто вопил для храбрости и наведения страха на противника. Что-то вроде протяжного индейского «иа-аа-йа-а!». Дорожка за Моховой начинается узкая, по бокам глубокие осушительные канавы с текущей водой, там водятся головастики и растут кувшинки, и Гриня, когда я на полном ходу выскочил навстречу его мопеду и заорал, взял в сторону, но продолжал ехать. Мне показалось, он даже прибавил газу, надеясь быстрее разминуться. Но я направил свой велик прямо на него и, продолжая вопить, накручивал педали. И вовсе не я врезался в мопед Грини, а Гриня, попетляв, насколько позволяла ширина дорожки, не выдержал моей лобовой атаки и свернул в канаву. Я лишь чиркнул своим передним колесом о его заднее, но и этого хватило, чтобы мне вылететь из седла.

— Не, классно было! — восхищался Леха. — Гриня в воду — бемс! Вылезает мокрый, в волосах головастики, в глазах тоска. Кирюха встает, за плечо держится…

— Ага! — продолжал Миха. — Мы подбегаем — мопед заглох, фара разбита, руль набок… Кирюха от боли морщится: «Это тебе, гад, за Катьку и за меня! Будешь языком трепать — я тебя асфальтовым катком задавлю!»

Они подвирали насчет моих угроз и головастиков в волосах у Грини, но я молчал, потому что подвирали красиво. И всем пацанам нравился их рассказ…

Скоро мне стало казаться, что все так и было, как рассказывали два случайных свидетеля моего тарана. Я помнил только, как обдало жарким воздухом ногу от летящего в канаву мопеда и как в ключице вспыхнула боль. Момент столкновения я не мог видеть, потому что со страху закрыл глаза…

До конца лета Гриня так и не появился на нашей площадке, а осенью уехал в Ленинград к бабушке, да там и остался. Говорили, что его отчислили из техникума, а потом забрали в армию. Больше мы с ним не виделись.

Следующей весной, когда я снял самолетик на покраску, мне вспомнился мой безумный таран, и я собрался нарисовать на свободной стороне фюзеляжа свою звездочку, но что-то меня остановило…

II. Борода

Дядя Жора уехал в Комарово к своему другу-академику и пропал.

Не то чтобы совсем пропал, но к вечеру не вернулся и на связь не вышел. Телефон на даче Сергея Сергеевича молчал, что было и удивительно, и подозрительно, учитывая болезнь Эс Эс — он передвигался в кресле с велосипедными колесами и надолго из дому не отлучался.

— С ними что-то случилось! — запаниковала тетя Зина.

Они с мамой сидели на нашей веранде и пытались есть специальный творог с одуванчиками, который, оказывается, омолаживает организм и снимает усталость.

— Одиннадцать часов, а от него никакой весточки. Фу, какая гадость! — Тетя Зина вышла на крыльцо и выплюнула целебный творог в миску спаниеля Чарли. — Может быть, Сережа с Кириллом съездят, пока электрички ходят?