Гвардия тревоги - Екатерина Мурашова

Александра Сергеевна говорила медленно и мерно, словно уговаривая сама себя. Тая перестала всхлипывать и шмыгать носом, слушала внимательно.

— Я теперь назад пойду. Или поеду, если сумею машину поймать, — сказал Тимка Вадиму.

— Господи, куда? — вздохнул Вадим.

— Мне надо Машу найти и домой доставить, — объяснил он и обернулся к толстому гаишнику. — Вы не волнуйтесь, я никуда не денусь и показания все, какие надо, дам. Мне уже четырнадцать лет исполнилось, я в пятом классе два года сидел. Если захотите, еще и про наркотики расскажу, — добавил он для полноты картины.

Тонкий гаишник закатил глаза.

— А! Там же еще килограмм героина был, — усмехнулся толстый. — А я и позабыл как-то в суматохе…

Маша сидела в комнате на полу, почти на том же месте, где до этого сидела Полина, и, плотно обхватив руками колени, стучала зубами. Растрепавшиеся волосы окутывали ее целиком, как плотная золотистая накидка. Полина из кружки пыталась напоить девочку бульоном.

— Я пойду ванну сделаю, — сказала Вика Стогова. — Ей согреться надо.

— Где Дмитриевский? — спросил Тимка.

Ему коротко объяснили. Тимка грязно выругался и ударил кулаком по ладони.

— Где Тайка Коровина?

— Она из милиции к Диминой бабушке пошла, — вспомнил Антон Каратаев.

— Что вы будете с этим делать? — спросил Михаил Дмитриевич у Николая Павловича, указывая на грязную сумку, которую Тимка положил на пол возле торшера.

— Я? С этим? — переспросил Николай Павлович. — Ничего. Я, видите ли, не имею к этой вещи никакого отношения.

— Как это не имеете?! Вы что, до сих пор еще не поняли, как все это опасно?! Вы, в отличие от них, взрослый человек и должны понимать и контролировать…

— Вы думаете, это возможно? — перебил Николай Павлович. Взглянул на Полину, потом перевел взгляд на портрет погибшей жены. — Простите, но мне кажется, что вы ошибаетесь… Мир устроен немного иначе…

В кармане Михаила Дмитриевича зазвонил телефон. От волнения он не сразу сумел выхватить его и нажать нужную кнопку.

— Михаил! — раздался в трубке возбужденный голос Александры Сергеевны. — Звонили из милиции. Дима у них. Ты можешь сейчас за ним приехать. Велели взять паспорт…

Восьмой «А» радостно и оживленно построился. «Но пасаран!» — крикнул Тимка и поднял вверх сжатый кулак.

— Русский человек состоит из тела, души и паспорта, — с облегчением процитировал Николай Павлович.

— С ним все в порядке? Он говорил с тобой? С ним все в порядке?!! — кричал в трубку Михаил Дмитриевич.

Уже натянув куртку и уходя, он обернулся к Николаю Павловичу.

— Вы меня тут недавно спрашивали, принял ли я решение. Так вот, отвечаю: я его принял. Прямо сейчас. Я увезу своего сына куда угодно из этой страны, где детей крадут и где дети, а не взрослые выполняют функцию каких-то мистических пограничников и носят в драных пакетиках сущности стоимостью миллиард долларов. Ради этого я пойду на все. Я попрошу политического убежища, объективно ссылаясь на то, что мне и Диме здесь грозит опасность. Я обращусь в ЮНЕСКО, перейду границу нелегально, продамся в любой зарубежный институт, супермаркет или бензоколонку, которая примет меня на работу… А до этого момента я запру его дома и никуда не выпущу, даже в школу, где действуют эти ваши безумные тревожные гвардейцы. Пусть смотрит телевизор и решает задачи!

— Михаил Дмитриевич, я понимаю, вы сейчас пережили огромный стресс…

— Нет. Вы не понимаете, — сверкнув глазами, отчеканил Михаил Дмитриевич. — Это вы пережили огромный стресс и в результате сделались поклонником Льва Толстого и Махатмы Ганди. А я его еще не пережил. Я переживу его тогда, когда самолет, на котором будем лететь мы с Димой, пересечет воздушную границу России… Всего доброго. Я поехал за сыном.

Фаина, будто позабыв о своем преклонном возрасте, радостно подпрыгивала и крутила хвостиком, как щенок. Дима присел на корточки, обнял собачку и поцеловал в мокрый черный нос. Больше ни с кем из родных он целоваться и обниматься не стал.

Александра Сергеевна смотрела внимательно. Дима выглядел как всегда. Пуговицы аккуратно застегнуты, волосы приглажены, руки и лицо чистые, грязи под ногтями нет. Руки не дрожат, губы не искусаны. В американских боевиках, которые она изредка смотрела, чтобы не отставать от жизни, освобожденные пленники обычно выглядели иначе.

— Ты не хочешь рассказать? — спросил Михаил Дмитриевич. Фраза прозвучала как плохой перевод с английского.

— No. I am ok, — усмехнувшись, ответил Дима. — Я хотел бы принять ванну и выпить чаю. Если можно.

— Разумеется, можно, — вмешалась в ситуацию Александра Сергеевна. — К чаю есть песочный пирог, если Таечка его… Господи, а где же Таечка?!

— А что, должна быть? — с интересом спросил Дима.

— Разумеется. Она почти все время была здесь и очень меня морально поддерживала.

— Ну, тогда пирога, наверное, уже нет, — лицемерно вздохнул Дима и скомандовал: — Фаина, ищи Таю!

Болонка бодро протрусила по коридору и тявкнула под дверью кладовки.

Михаил Дмитриевич с удивленным лицом прошел за ней, открыл дверь и за руку вывел из кладовки упирающуюся Таю с распухшим от многочасовых рыданий лицом и спутанными волосами.

— Здравствуй, Тая, — вздохнул Дима и слегка посторонился, видимо, опасаясь возможного взрыва Таиных эмоций. — Пойдем, я провожу тебя в ванную. Тебе это, кажется, даже нужнее, чем мне…

— Дима… — всхлипнула Тая. — Они тебя отпустили…

— Им пришлось, — усмехнулся Дима. — Против спецназа мало кто устоит… Пойдем, а то ты похожа на домового из бабушкиной кладовки…

В ванной Тая подошла к раковине и замерла, ожидая, что Дима уйдет. Дима не уходил. Прогнать его из его собственной ванной Тая не решалась. Тогда она, не оборачиваясь (от волнения Тая не соображала, что Дима видит ее лицо в зеркале), завела светскую беседу на отвлеченную тему.

— Послушай, Дима, а почему у вас в кладовке собраны такие странные вещи? Я видела там утюг с углями, стиральную доску, старый телефон с диском и рожками и даже какую-то черную печку с трубой… Это что, для какого-то музея?

— Нет, не для музея. Это бабушкины вещи, мы перевезли их с прошлой квартиры. Видишь ли, бабушка считает, что наша цивилизация слишком зависит от бесперебойного энергоснабжения. И если ток перестанет течь по проводам, все окажутся просто беспомощными. Она — нет. У нее в кладовке собраны вещи, которые можно было использовать и без электричества. Все подлинные, даже печка-буржуйка, которая кого-то из родственников грела во время блокады…

— Но телефон работает на электричестве! — тут же сообразила Тая.

— Телефонный кабель автономен. Это старая модель телефона, без современных электронных деталей. По словам бабушки, она не поддается помехам и может работать даже после ядерного взрыва…

— С ума сойти, — сказала Тая и, склонившись над раковиной, плеснула себе в лицо холодной водой.

— Послушай меня, Тая, — Дима сделался серьезным, и девочка тут же поддалась его настроению. — Насколько я сумел понять намерения моего отца, теперь меня на неопределенное время посадят под домашний арест. Что будет дальше — неизвестно. Сейчас я напишу тебе на бумажке одну вещь, и ты как можно скорее передашь ее Маше Новицкой или Кириллу Савенко. Лучше всего, если они разобьют шифр на несколько частей и каждую часть выучит отдельный человек. После этого бумажку нужно будет уничтожить…

— А что это такое? — спросила Тая. — Эта бумажка? Мне можно знать?

— Можно. А ты хочешь? Подумай как следует.

— Да нет, кажется, не очень хочу, — подумав, ответила Тая.

— Очень хорошо, — Дима вздохнул с облегчением и достал из кармана блокнот и карандаш. — А ты все-таки умойся пока. И высморкайся как следует. Не бойся, я на тебя не смотрю.

Маша сидела в кресле, завернутая в полосатый банный халат Полины, и смотрела прямо перед собой. Прямо перед ней сидел на корточках Тимка Игнатьев. Так получалось, что она смотрела на него.

— Маш, давай я тебе волосы расчешу и косу заплету, — предложила Вика Стогова. — а то потом так запутаются, что вообще будет не расчесать.

Маша не пошевелилась и ничего не сказала.

— Давай расческу, — сказал Вике Тимка.

— Зачем? — удивилась Вика.

— Я сделаю! — утвердил Тимка и стал осторожно, прядь за прядью, расчесывать Машины волосы.

Когда расческа запутывалась, девочка чуть заметно морщилась. Полина, сидя на диване напротив, внимательно смотрела на Тимку и Машу и одобрительно кивала головой, повторяя: «Вот и хорошо, вот и хорошо…» От Тимкиных механических, повторяющихся действий Маша как будто постепенно оттаивала и много после, минут через десять, не глядя положила пальцы ему на запястье:

— Зачем ты? Давай, я сама могу…

— Мне нравится, — сказал Тимка. — Я с самого начала хотел…