Падение кумиров - Фридрих Вильгельм Ницше
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
314
Новые домашние животные. Я хотел бы завести себе своего собственного льва и своего собственного орла, чтобы в любой момент по разным знамениям и приметам можно было бы определить, насколько во мне прибавилось или убавилось силы. Неужели сегодня, когда я смотрю на них сверху вниз, я должен бояться их? Настанет ли час, когда они будут смотреть на меня снизу вверх и бояться?
315
Часок перед смертью. Бури грозят мне бедой: настигнет ли меня моя буря, от которой я погибну, как погиб некогда Оливер Кромвель, настигнутый своей бурей? Или я погасну, как та свеча, которая устояла против ветра, но, устав от себя, ощутила пресыщенье – и потухла – прогоревшая свеча? Или наконец: может быть, лучше задуть себя, чтобы не прогореть?
316
Люди, наделенные пророческим даром. Вы не в состоянии понять, что люди, наделенные пророческим даром, великие страдальцы: вы только думаете о том, что им достался прекрасный «дар», и вы, пожалуй, сами бы не прочь иметь такой – здесь уместнее будет прибегнуть к сравнению: представим себе, как, должно быть, страдают животные от разрядов электричества в воздухе и в облаках! Мы видим, что некоторые виды животных обладают способностью предчувствовать перемену погоды, как, например, обезьяны (что можно наблюдать даже в Европе, и не только в зверинцах: скажем, на Гибралтаре). Но мы при этом не думаем о том, что их пророком становится чувство боли! Когда сильный положительный заряд под влиянием надвигающейся издалека тучи неожиданно превращается в отрицательный, что неизбежно влечет за собой скорую перемену погоды, тогда животные начинают вести себя так, будто к ним приближается враг, и они либо занимают оборонительную позицию, либо спасаются бегством – они воспринимают плохую погоду не как погоду, а как врага, чье приближенье они давно уже чуют!
317
Взгляд в прошлое. Мы редко задумываемся над тем, в чем же высокий смысл, в чем пафос и есть ли он вообще в том отрезке жизни, который мы проживаем в данный момент; нам кажется всегда, что наша сегодняшняя жизнь – единственно возможное для нас разумное состояние, наш этос, а не пафос, если воспользоваться здесь понятиями, бывшими в ходу у греков, которые строго разделяли эти два явления. Я услышал сегодня какой-то случайный отрывок мелодии, и в памяти моей всплыл давно забытый образ – зима, и дом, и уединенная жизнь отшельника, вдали от всякой мирской суеты, и вспомнились мне чувства, которые я испытывал тогда: мне казалось, что я мог бы прожить так вечно. Но теперь я понимаю, что все это – лишь мгновения душевного подъема, минуты страстного воодушевления – высокая патетика, то состояние, которое можно сравнить с этой мучительно-мужественной мелодией, дарующей утешение, – но такое состояние не может длиться годы, и, конечно, оно не может быть вечным: для этой планеты оно слишком «неземное».
318
Мудрость в боли. В боли заключено столько же мудрости, сколько и в удовольствии: боль, подобно удовольствию, относится к наиважнейшим силам, направленным на сохранение рода. Если бы она не выполняла эту роль, она давно бы уже исчезла с лица земли; а то, что она причиняет страдания, не может быть убедительным аргументом против нее: такова ее сущность. Мне слышится в боли голос капитана корабля, отдающего команду: «Убрать паруса!» Отважный мореплаватель по имени человек должен иметь отличную сноровку, чтобы уметь управляться с парусами в тысяче разных ситуаций, иначе ему не сдобровать и океан быстро затянет его к себе в пучину. Нам следует научиться жить на малых оборотах, и как только боль подаст сигнал опасности – самое время сбавить ход, – при всяком приближении большой опасности, какой-нибудь страшной бури, благоразумнее всего, с нашей стороны, будет как можно меньше «пыжиться». Правда, существуют такие люди, которые, чувствуя надвигающуюся большую боль, слышат как раз совсем другую команду и, как никогда гордые, воинственные, счастливые, отважно глядят прямо в лицо грядущей буре; и даже сама боль дарует им мгновения наивысшего блаженства и величия! Это герои, великие мучители человечества: те немногие, те редчайшие люди, которым требуется то же оправдание, что и самой боли, – и действительно, не следует отказывать им в этом! Это самые главные силы, способствующие сохранению рода и его развитию, пусть даже они достигают этого только тем, что не приемлют никакого покоя и уюта и не скрывают своего отвращения к счастью такого рода.
319
Самим интерпретировать свои переживания! Честность всех основателей религий и им подобных никогда не простиралась так далеко, чтобы сделать свои собственные переживания основным и самым важным предметом познания. «Каковы же были, собственно говоря, мои переживания? Что же тогда происходило во мне и вокруг меня? Действительно ли мой разум был ничем не замутнен? Достаточно ли хорошо была вооружена моя воля против всякого обмана чувств, достаточно ли храбро сопротивлялась она нашествию всяческих фантазий?» – ни один из них не задавался такими вопросами, да и нынешние достопочтенные ревнители религий не утруждают себя этим: с гораздо большим пылом они бросаются на поиски того, что как раз противно разуму, и тут уж они стараются найти пути полегче: они переживают «чудеса» и «возрождения» и внемлют голосам ангелочков! Но мы, другие, мы – те, которые весь свой пыл обращаем на поиск того, что подчиняется разуму, мы хотим иметь наши переживания перед глазами и строго наблюдать за ними, как этого требует всякий научный опыт, час за часом, день за днем! Мы сами хотим стать своими собственными экспериментами и подопытными животными!
320
При встрече. А: «Правильно ли я тебя понимаю – ты ищешь? Ты хочешь найти в существующем ныне мире свой угол и свою звезду? Там, где ты мог бы улечься на солнышке, чтобы и на тебя снизошла полная благодать и твоя жизнь оправдалась? Пусть каждый поступает так же на благо самому себе – ты мог бы вполне так сказать, – а все эти общие слова, заботу о других, об обществе нужно просто выкинуть из головы!» Б: «Но я хочу большего, я ничего не ищу. Я хочу сотворить себе свое собственное солнце!»
321
Новая осторожность. Давайте больше не будем думать о наказаниях, порицаниях, исправлении! Одного отдельного человека вряд ли можно изменить; и даже если представить, что нам это удалось, то вместе с тем могло бы произойти и нечто совершенно непредвиденное: мы сами бы изменились под его
