Право на жизнь. История смертной казни - Тамара Натановна Эйдельман

перечисленное в пункте Седьмом с каждым днем наглядно и явно подрывалось – и должны же были быть тому виновники?.. ‹…›

Но никакой пункт 58-й статьи не толковался так расширительно и с таким горением революционной совести, как Десятый. Звучание его было: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти… а равно и распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания». И оговаривал этот пункт в МИРНОЕ время только нижний предел наказания (не ниже! не слишком мягко!), верхний же НЕ ОГРАНИЧИВАЛСЯ! Таково было бесстрашие великой Державы перед СЛОВОМ подданного.

Пункт 11 касался контрреволюционных организаций, пункт 12 карал за недонесение: «И за тяжкий грех недонесения НАКАЗАНИЕ НЕ ИМЕЛО ВЕРХНЕЙ ГРАНИЦЫ!!»

Пункт 13 карал за службу в царской охранке, а пункт 14 – за саботаж.

Какой огромный простор для издевательств над людьми и над законностью, сколько возможностей расширительно толковать каждую статью и не ограничивать верхний предел наказания – отправлять людей на расстрел. И опять здесь свалены в кучу измена, экономические преступления, пропаганда, недонесение – увы, знакомый набор. Можно только в очередной раз процитировать «Архипелаг ГУЛАГ»: «Сделав этот обзор великой СТАТЬИ, мы дальше уже будем меньше удивляться. Где закон – там и преступление».

От принятого в 1926 году Уголовного кодекса уже совсем недалеко – всего четыре года – до учреждения «Особого совещания при НКВД», которое вообще решало дела во внесудебном порядке – и в 1941 году получило право выносить все в том же внесудебном порядке смертные приговоры. Куда там столыпинским военно-полевым судам до ОСО… «Машина ОСО – две ручки, одно колесо», – записал для нас Шаламов.

А в 1937 году смертные приговоры начали выносить «тройки» – начальник, секретарь и прокурор. Где же защитник? Да там же, где и все прежнее законодательство, вся нормальная юриспруденция, все «бывшие» юристы, – толкает в лагере тачку.

В 1947 году (по иронии судьбы в тот самый год, когда была упразднена смертная казнь в Италии) ее отменили и в СССР. Правда, советский народ остался недоволен этим решением, и в 1950 году Президиум Верховного совета просто не мог не пойти навстречу многочисленным просьбам, поступавшим от «национальных республик, от профсоюзов, крестьянских организаций, а также от деятелей культуры», и постановил «допустить применение к изменникам родины, шпионам, подрывникам-диверсантам смертной казни как высшей меры наказания».

Это сразу дало возможность расстрелять партийных руководителей, проходивших по «Ленинградскому делу», а через два года – еврейских поэтов, которые до этого несколько лет находились в заключении, ну а еще множество тех, чьи имена не знамениты, но чьи жизни были не менее ценны.

Количество людей, получивших эту «временную», «пока что» еще не отмененную высшую меру, – мужчин и женщин, стариков и инвалидов, а с 1935 года и детей с 12 лет – все еще не подсчитано точно. Но даже если не говорить сейчас о тех, кого сгноили в лагерях, кто умер во время депортации или просто в колхозах от голода, кого забили в подвалах Лубянки или любого другого здания НКВД, – а посмотреть только на тех, кого ПРИГОВОРИЛИ пусть по издевательски карикатурному, но закону к смерти, то, по мнению самых серьезных на сегодняшний день исследователей сталинских репрессий – Никиты Охотина и Арсения Рогинского, к высшей мере наказания были приговорены 1 012 110 человек[130].

И если продолжить начатые выше подсчеты, то в данном случае – при том что, конечно, были годы, когда расстреливали больше, и были, когда расстрелов становилось меньше, – если посчитать среднюю цифру, то получится, что за 32 года, с 1921 по 1953-й, ежегодно в нашей стране на смерть обрекали 31 628 человек, в месяц – 2635, а в день – 88. Такая вот статистика…

В 1960 году Уголовный кодекс 1926 года был наконец изменен. Мрачная 58-я статья из него исчезла, но смертная казнь осталась – за измену родине: «переход на сторону врага, шпионаж, выдачу государственной или военной тайны… оказание иностранному государству помощи в проведении враждебной деятельности против СССР, а равно – заговор с целью захвата власти». К этим, безусловно, тяжким преступлениям в той же статье приравнивались «бегство за границу или отказ возвратиться из-за границы в СССР» – Нуреев или Барышников, а также многие другие, бежавшие в свободный мир, ходили под расстрельной статьей. И эта статья тоже о многом говорит – из тоталитарного государства, как из мафиозной структуры, уйти нельзя. За уход – смерть.

Смертную казнь могли также присудить за организацию теракта, под которым понималось «убийство государственного или общественного деятеля или представителя власти, совершенное в связи с его государственной или общественной деятельностью, с целью подрыва или ослабления Советской власти». Кроме того, предусматривалась казнь за «убийство представителя иностранного государства с целью провокации войны или международных осложнений» – составители кодекса явно помнили историю с нападением Якова Блюмкина в 1918 году на немецкого посла Мирбаха. Что характерно, Блюмкин после убийства Мирбаха некоторое время жил на полулегальном положении, хотя всем было известно, в каких ресторанах он ужинает, а потом еще служил в ВЧК – и, конечно, в конце концов был расстрелян, но не за «убийство представителя иностранного государства», а как человек, слишком много знавший и близкий к Троцкому.

Казнить могли за «диверсию» – «разрушение или повреждение взрывом, поджогом или иным способом предприятий, сооружений, путей и средств сообщения, средств связи либо другого государственного или общественного имущества, совершение массовых отравлений или распространение эпидемий и эпизоотий с целью ослабления Советского государства». Вряд ли авторы кодекса ориентировались на Кодекс Рокко, но, похоже, эпидемии и эпизоотии представлялись им столь опасными также не потому, что могли унести много жизней людей или животных, а потому, что ослабляли государство.

Зато печально знаменитая 70-я статья, по которой отправились в лагеря многие правозащитники, смертной казни не предусматривала – смягчение было налицо. Точно так же теперь не казнили за разглашение гостайны при отсутствии признаков измены родине, за утерю секретных документов, за контрабанду и даже за организацию массовых беспорядков. Смягчены были наказания за подделку денег и ценных бумаг, за разрушение железнодорожных путей, а также за должностные преступления, вынесение неправосудных приговоров и получение взятки – приближалась эпоха продажных старых правителей. Правда, отдельной статьей предусматривалось наказание за дачу взятки, но «всего лишь» на срок до трех или пяти лет. Однако когда в 1984 году решено было казнить Юрия Соколова, директора Елисеевского гастронома в Москве, то его обвинили именно в получении взятки