Наследие. Печать Бездны часть 2 - Вячеслав Седов

   Беловолосому чародею не хотелось, чтобы старик подумал, будто он, славный потомок рода Даэран, почивает на лаврах знаменитых магических талантов своей фамилии или, что еще хуже, даром ест те деликатесы, которыми всегда исправно снабжали верхний город.

   На самом деле бургомистру не в чем было упрекнуть Зойта. Проблема этого эльфа, впрочем, была бичом всех его сородичей испокон веков, и имя ей - Мнительность. Ларониец, на взгляд даже самого сурового ревизора, работал в поте лица все то время, которое он обретался в Форпате после полученной от Окулюса протекции. Не покладая рук, эльф систематизировал те части архивов, которые долгое время не поддавались этому в связи с чрезмерной сложностью кодировки каталогов, что были предметом особой гордости тайной канцелярии белых эльфов.

   На сегодняшний день такая помощь не считалась уже изменой отчизне, скорее наоборот, сглаживала последствия Войны Кинжалов. А они были. И очень заметные, особенно когда приходилось обратиться к анналам. Там, в самых густых дебрях царства архивариусов, когда, казалось бы, предмет изысканий вот-вот окажется в руках, на измученного и отчаявшегося исследователя как ушат холодной воды выливали нелицеприятные новости. В самом конце пути, на самом пороге закрытой двери желанной тайны, стеной вставала фиолетовая лента с белым знаком - мессир Ридль! Читай: тупик, ларонийский шифр, грубо говоря, кукиш и даже без масла. Бешенства прибавлялось от самого названия, которое белые эльфы придумали как ответ на имперскую систему шифров, "оригинально" именуемую сеньор Э'Нигма. Что ж, заранийская канцелярия надумала тягаться со слишком серьезным соперником, и вот они, последствия... Обозначенный выше "сеньор" переродился в имя нарицательное для самонадеянности, нагромождения из чванства и зазнайства, а "мессир" стал практически синонимом безнадежности, непреодолимого препятствия и простого, как уже говорилось, тупика тупиков.

   Для расшифровки такого крепкого орешка, как мессир Ридль, требовался носитель языка Ларона. Более того, изрядный носитель, знакомый не только с классической прозой, но и поэзией белых эльфов. Иначе, если на удачу отловить какого-нибудь молокососа из новой знати, что роилась подле нынешнего императорского трона, можно было навлечь на себя только лишние неприятности и больше ничего существенного. Такой юнец, даже зная принцип кода, не сможет раздобыть нужную информацию, поскольку продраться через аллегорические дебри и штабеля архаических клише и штампов, эпитетов двойного смысла и метафор с подтекстом будет просто выше его сил. Глубина коварства белых эльфов становилась очевидна с того момента, как раскрывалась первая страница какого-нибудь тайного послания, сохранившегося после Войны Кинжалов. Добытчика такого документа встречал обычный текст и больше ничего! Ни одна деталь не указывала на то, что послание было необычным. В отличие от сеньора Э'Нигмы, где в глаза даже не очень опытному шпиону сразу бросятся столбцы из различных знаков и закорючек - код налицо, не правда ли?

   Надо сказать, что даже столь достойному потомку дома Даэран пришлось при расшифровке не раз и не два поминать создателя мессира Ридля добрым словом, в бешенстве и бессилии перед очередным изящным бастионом древней словесности ломая кончик пера или дырявя пергамент, а иногда и вышвыривая в окно бумажный комок черновика, что становился бесполезен из-за ошибки в цепочке где-нибудь пятью абзацами выше. Бывало, конечно, и похуже: не несколько абзацев, а весь недельный труд летел в Бездну, - тогда и ни в чем не повинная чернильница могла отправиться прямиком в стену и разлететься вдребезги, скажем, над головой неудачно побеспокоившего чародея практиканта из академии. Зойту доводилось читать там несколько лекций по истории развития традиций боевой магии, а также по ее же прикладным дисциплинам. Кстати, именно по ним он курировал нескольких бакалавров, готовившихся будущей осенью защищать титул магистра. Иными словами, еще было кому принести новую чернильницу и увернуться от очередного яростного приступа неконтролируемого телекинеза, охладив тем самым пыл достойного мэтра...

   Меж тем, труды чародея не пропали бы даром в любом случае. Он оставался уверен в положительной рецензии бургомистра Берса. Более того, рассчитывал на рекомендацию к представлению сего труда на рассмотрение коллегией и добавления в форпатское собрание хрестоматий. Но, даже если бы всего этого не случилось, Зойт раскопал достаточно хотя бы лично для себя, чтобы считать все содеянное стоящим потраченных сил и времени.

   Верный его друг и коллега, чернокнижник Даэмас, что обретался в Шаргарде, оказался прав, когда говорил, что изначально каждый маг удовлетворяет исключительно свое личное любопытство, а уже затем отдает часть своих изысканий миру. Как своеобразную контрибуцию за рождение, кров, пищу и немного родительской ласки, что скрасила детские годы до того, как шагнуть за границы обыденно мироощущения и уже измениться безвозвратно, неотвратимо и навсегда.

   Фениксы и драконы родились из соединения знаний, почерпнутых в Красных Башнях, и расшифровки ларонийских текстов. Стихия Огня всегда покровительствовала неординарным личностям, революционерам с "пламенным" сердцем и так далее. Что уж говорить о магических трудах белых эльфов? Они особо почитали стихию Воздуха в ее буйной ипостаси свободного и неукротимого ветра, что раздувал всякий раз заново пламя истории, щедро посылая в мир своих наперсников, не скупясь и всегда зачерпывая их целыми пригоршнями.

   Пассионарии. Термин, который ларонийские тетрархи давно заимствовали у ран'дьянских брахманов. Те, в свою очередь, прихватили это словечко из людского языка, не подозревая, что, в самом начале переселения восьми народов на Материк, люди, с присущей им наглостью, стащили прадеда этого слова из языка коренных жителей вместе с кипой той лексики, которая так полюбились магам орденов стихий своими непривычными щелкающими и шипящими окончаниями, а также обилием букв из самого конца алфавита. Как бы посмеялись Творцы, видя это историческое действо, которое укладывалось в народное выражение "вор у вора дубинку украл", ведь все участники и не подозревали, как тихо приворовывали то, что и так черпали из одного общего котла, просто с разных его краев.

   Зойт нашел это слово очень удачным термином для более универсального подхода к анализу пророчества, где говорилось о Восставших. Не во всем, правда, эти слова совпадали, но, в целом, походило на то, что акцент исследования можно было заострить именно на определении меры пассионарности участников пророчества. Только предполагаемых, разумеется, но ключевых фигурах, которые чрезмерная и подозрительная "застенчивость" тех, кто писал и предостерегал в хрониках, не давала возможности опознать достаточно ясно.