Сыск во время чумы - Далия Трускиновская

– Взял ты, стало быть провианту – а на рубль ты мог его взять немало. И куда-то ты его поволок, и спрятал, а потом… потом ты отправился в свой домишко… где у тебя жил приятель твой… Митька…

Архаров говорил наугад. И следил – не отзовется ли что на Устиновом лице.

– А Митьки-то и не было, один красный крест на воротах…

– Не мучайте меня, ваша милость, для чего вы меня мучаете? – спросил Устин. – Как если бы не знали, что с Митенькой…

Архарову сделалось неловко.

Хотя он уже умственно отказался от мысли, будто Устин и Митька выследили митрополита, натравили на него толпу (а как все получалось складно!), приложили руку к убийству и, выследив, унесли сундук, или же спрятали где-то в Донском монастыре, сейчас он окончательно понял – Устин меньше всего на свете способен думать о деньгах. Он, скорее всего, мечтал именно о всемирной свече перед образом, о том, как ее будут отливать, украшать узорами, расписывать, окладывать сусальным золотом, как ее крестным ходом понесут к Варварским воротам, как водрузят и зажгут – и как свершится чудо, грянет с небес гром, рухнет море ослепительно белого света, всех затопит, а звонкий и нежный голос Богородицы известит об окончании мора. Для него это было столь же естественным завершением беды, как для Архарова – смена караула в Зимнем.

– Для чего ты его привязал? – вдруг спросил Архаров.

– Убежать порывался… а он же – как дитя…

– И ты все это время держал его у себя связанным?

– Да… кормил…

– И что бы с ним стряслось, кабы убежал?

На этот вопрос Архаров не получил ответа.

– У зачумленных бы что-то взял, в зачумленный дом забрался?

– Да…

– Настолько с ума сбрел?

Архарову показалось странным, что блаженный, которого приходится привязывать, затеял сбор денег на свечу, да еще столь успешно, что пришлось вмешиваться митрополиту. Но он ощущал желание Устина упорствовать в своем и решил до поры не противоречить.

– Ну, царствие ему небесное, – сказал Архаров, и тут Устин поднял голову, их глаза встретились. Что-то было в архаровском простом пожелании такое – на что отозвалась Устинова душа.

– Да, – мечтательно сказал Устин, – воистину так. Пострадал при жизни, а там – царствие небесное.

– И ты бы того хотел?

– Да… чего же лучше?..

Архаров чуть было не брякнул Устину, что он проболтался, но вовремя опомнился. Устин не просто так желал пострадать – а за некий грех, связанный с убийством митрополита. И тут следовало разбираться бережно.

– Так ты бы рассказал мне, кого ты видел у косого Арсеньича, – попросил Архаров. – Как там все было, как торговля шла, когда те молодцы ввалились…

Устин задумался.

– Я там кругом виноват, – вдруг признался он. – Я за владыку хочу ответ держать, а не за то…

– И будешь держать ответ за владыку, – успокоил Архаров. – Я уж позабочусь. За что вздумал пострадать – за то и пострадаешь. Говори, Устин, видишь – мы тут вдвоем, никто в уголку не пишет…

– Я нашел рубль, сперва выбросить хотел. Думал – искушение сатанинское. Потом подумал – мне же Митеньку кормить, а пока сидели взаперти, все до крошки подъели. Дай, думаю, куплю у Арсеньича, он старик добрый, богомольный, он меня знает… дай, думаю, хоть пшена куплю. А пока шел к нему, надумал, что надо нам с Митенькой в другое место перебираться. Тут… тут не житье… Дай, думаю, куплю пшена, гречневых круп, да тут же и отнесу к матушке крестной. Я там, в обители, под ее крылышком возрос, все закоулочки знаю. Найду там, где приютиться, меня не погонят. И Митеньку туда приведу, матушки за ним приглядят, молиться за него будут, ему, знаете, больше всего праведная молитва была нужна, а моя-то не праведная…

– Да, – согласился Архаров. – Теперь вижу, что ты ему истинный товарищ.

– Какой товарищ, коли я его погубил?

Архаров испугался, что сейчас снова начнется покаяние.

– К тебе батюшку пришлют, чтобы ты исповедался в грехах, а я не батюшка. Ты мне про Арсеньича.

– Лавка у них на Маросейке заперта стоит, окна заложены от фабричных, а я знаю, как со двора в подвал спускаться, а черед подвал выходить наверх. Пришел к Арсеньичу, а у него человек, с виду черен, нерусский, выговор такой, такой… неправославный… может статься, католик, француз… Но Арсеньич его привечает, он у Арсеньича рыбу сушеную берет, снетков, что в щи кладут, лещей, еще чего-то набрал, я не смотрел… а Арсеньич сам впускает и выпускает, дверь на засов закладывает. И он задержался, уходить стал, когда я деньги достал. Арсеньич и не стал провожать через подвал. Тут они и ввалились!

– Кто?

– Налетчики! Тут же стали припасы в мешки кидать, Арсеньича – в зубы, он упал, я тоже упал, зажмурился, верно, стал молитву творить… Потом меня за плечо трясти стали. Вставай, говорят. Я встал, мне тут мешок на плечо взвалили, тащить велели… погнали с тем мешком куда-то, а мешок тяжелый, твердый, углы врезаются… я дороги не вижу, плачу, думаю – пропал я, и Митенька мой пропал… Бегом гнали, гнали, в дом привели. Там до чумы, видать, вельможа жил. Сюда, говорят, его сваливай. Я мешок свалил, стою, что делать – не знаю, опять молитвы творить стал. А они кричал, ругаются срамными словами, ничего не понять. Тут меня Господь умудрил – спрятался я. Задом, задом оттуда – в комнату какую-то попал, под кровать заполз, думаю – авось пронесет, милостив Господь.

– И долго ты там лежал?

– Долго. Тихо стало. Ну, думаю, с Божьей помощью буду выбираться… А они… Они у окон, с ружьями. Коли кто подойдет – стрелять хотят… затаились с ружьями и ждут…

– И как же ты выбрался?

– А на другую ночь. Уже не до припасов было. Я как осиновый листок дрожал.

– Они тебя не искали?

– Сперва кричали, да я побоялся вылезать. Потом, видать, решили, что я утек, а я тогда утекать побоялся. А другой ночью уже как пес, на четвереньках через двор пробирался.

– Что же они не на фуре провиант везли, а тебя заместо вьючной скотины взяли? – полюбопытствовал Архаров.

– Так фура-то была, за углом стояла! Там солдаты ехали, встали, и до фуры было не дойти.

– Вот теперь все сходится, – подытожил Архаров. – Арсеньич, хозяйское добро спасая, схватил кошель с выручкой и кинулся бежать. Когда до наших добежал – рухнул. Такое случается, когда сердце изношенное. А было это между лавкой и местом, где фура стояла. Разумно я рассуждаю, а, Устин Петров?

Архаров, к своему удивлению так по-ребячьи похвастался, что Устин невольно улыбнулся.

– Я за вашу милость Бога молить стану, – вдруг пообещал он. – Ваша милость меня утешили, а утешители блаженны…

Тут Архарову пришло на ум, что после такого сумбурного и бестолкового розыска он и точно прослывет в гвардии блаженным.

– Вот, рассказал, как было, и на душе полегчало! – тихо радовался Устин. – Верно велено исповедаться друг перед другом!

– И я тебе весьма благодарен, – сказал Архаров. – Теперь ясно, что не ты погубил своего дружка Митьку. А то как-то сомнительно выходило.

– Так кто ж подтвердит, что я у налетчиков в доме сидел? – задал Устин настолько здравый вопрос, что Архарову сделалось не по себе.

Тут в дверь постучали. Архаров выглянул и увидел довольного Левушку.

– Привез! – доложил Левушка. – У него от беготни нога разболелась, иначе бы дома не застал.

Архаров запер чулан и отправился встречать Шварца.

– Первым делом, сударь, должно вас самого подвергнуть допросу, – заявил невозмутимый немец. – Какой розыск вы изволили вести и каких дров наломали.

Архаров еще не знал этой его особенности вставлять в правильную речь простонародные словечки.

Шварц стоял перед ним очень пряменько, в синем мундире на манер драгунского, чистеньком – без единой пушинки и пылинки. И глядел весьма строго.

– Розыск мой таков, что вместо своего злодея я, сдается, твоих злодеев, Карл Иванович, выследил. Тех, что напали на лавку с провиантом, что на Маросейке, и вывезли провиант в тот самый ховринский особняк, у которого мы с тобой околачивались.

– Как вы сие установили?

– В их шайке есть высокий смуглый француз, он был знакомцем убитого приказчика и впустил в лавку налетчиков. И тут мы можем, изловивши шайку, доказать ее виновность. Ведь коли мы найдем деньги или драгоценности – на них не написано, где взяты, и налетчики отрекутся. А хозяин лавки скажет, что у него там пропало, и коли он свое имущество опознает, да есть у нас еще свидетель, что на тот час был в лавке, – то тут же, как его сиятельство указать изволили, без суда и следствия…

– Я понял, – сказал немец. – И хозяина знаю, это второй гильдии купец Харитон Кучумов. Я сам к нему поеду, коли позволите.

– Надо вернуть ему деньги, – вспомнил Архаров. – Те, что нашли у приказчика.

И невольно подумал, что, исходя из имени, купец Кучумов должен быть детиной статным и приятного нрава. А вот что касается немца – надо бы дойти до ближайшего храма и убедиться, что имени «Карл» в святцах нет. Похожее имелось – Карп, означало «плод», но трудно было вообразить себе дерево, приносящее Шварцев.