Золушки из трактира на площади - Лесса Каури

– Жди здесь!

А через минуту на освещенном пятачке перед околотком появился рыжий зверь. Выразительно кивнул на спину и улегся на землю, ожидая, пока Бруни сядет на него верхом. Когда он поднялся, Матушка охнула и невольно засмеялась, цепляясь за густую шерсть. Оборотень подкинул ее, устраивая поудобнее, и неспешно потрусил прочь. От его широкой, как скамья, спины веяло жаром. Для Бруни это оказалось очень кстати. Пригревшись, она разглядывала блестящие в свете фонарей редкие снежинки и размышляла о том, что когда-нибудь Красному Лихо захочется самому рассказать о произошедшем в давние времена между ним и следователем Лайло. И тогда он поведает об этом ей – лучшему слушателю и… своему другу. И о чем бы ни был этот рассказ, на сердце у нее станет тепло от его откровенности.

Торхаш, проводив Матушку до двери, заходить не пожелал. Выразительно посмотрев на обрывок ее платья, выглядывающий между полами плаща, скрылся в темноте. Бруни плотно его запахнула, и никто из домашних ничего не заметил, кроме бледности лица и испарины, вообще-то свойственных болящим.

Когда утихла суматоха, вызванная ее возвращением, когда она кое-как объяснила долгое отсутствие желанием остудить пылающую жаром голову на свежем ветре, когда наконец выпроводила из своей комнаты всех, включая Ваниллу, всерьез настроенную вновь натереть подругу гусиным жиром и просидеть до утра, держа ладонь у нее на лбу, чтобы контролировать жар, – уже близился рассвет. Матушка подозревала, что Ванилька не просто беспокоится о ее здоровье, но желает узнать истинную причину долгого отсутствия, однако говорить об этом с кем бы то ни было оказалась не готова. Решив, что появление солнца у горизонта расставит все по своим местам, а возможно, навсегда разделит жизнь на сейчас и тогда, здесь и там, Бруни затопила печь, кинула одеяло на пол и прилегла у открытой дверцы, глядя в огонь. Поленца пыхали дымком с едва уловимым запахом яблок и изредка стреляли искрами, напоминавшими небесные рисунки свадебного фейерверка. Она и сама не заметила, как уснула. Побежала под ногами давно заросшая лесная тропка, которой кланялись растущие по обочинам кустики дикой земляники: крупной, зрелой, пахучей. Матушка уже набрала целую горсть, радуясь вкусу и аромату ягод, будто старым знакомым, как вдруг мимо стремительно пронеслась черная лань. На мгновение Бруни разглядела блестящий, подобный крупной сливе глаз, подернутый страхом. Под сенью леса зазвучали охотничий рог, крики загонщиков и лай собак. Королевская охота летела, заставляя все живое прятаться или убираться восвояси. Матушка отступила с тропы, стремясь скрыться, и неожиданно оказалась на заболоченной лужайке. Шум прошел левее, а здесь было тихо, лишь пересвистывались птицы в верхушках стоящих кругом деревьев да стонала сквозь стиснутые зубы молодая черноволосая женщина, которую держал на руках светловолосый красавец, на чьем челе посверкивала алмазными зубцами корона.

Стрела угодила незнакомке в левое плечо.

– Послушай, прости… – с искренним раскаянием говорил блондин, – я не хотел… не думал…

– Вырви… ее… – тяжело дыша, попросила женщина. – Давай!

Блондин положил ее на траву, встал рядом на колени. Протянул ей охотничий нож ручкой вперед.

– Зажми зубами. Будет больно.

Она посмотрела на него так насмешливо, что он закашлялся. Убрал нож в ножны, взялся за стрелу.

И тут незнакомка запела. Негромко, непонятно, но у Бруни от ее слов, подобных вою ветра, побежали мурашки по коже. Поплыли деревья, будто двинулись с места в хоровод, закружились, взметывая глянцевые ладони листьев. Женский крик поднялся к небу вместе с песней, спугнул птиц, заставил суматошно метаться по небу, отчего оно потемнело, как перед грозой…

Матушка испуганно закрыла лицо ладонями, а когда открыла, обнаружила себя на берегу лесной заводи. На воде на огромных листьях лежали кувшинки-царевны в окружении свиты голосистых лягушек, ивы полоскали косы в воде. Высокое безоблачное небо, едва проглядывающее сквозь густые кроны деревьев, ласточки исчиркали непонятными символами.

На пригорке, щедро покрытом россыпью солнечных пятен, словно нос веснушками, обнимались двое, позабыв обо всем на свете.

– Стань моей женой, – шептал светловолосый красавец, чье лицо показалось Бруни смутно знакомым. – Только тебя хочу видеть рядом!

– Стань моим, – отвечала смуглянка с горящими мягким светом глазами-сливами, – брось эту суету, приходи ко мне жить!

Блондин с досадой сорвал с головы алмазный венец и потряс им перед возлюбленной.

– Видишь это? Как я могу бросить целую страну ради одной женщины?

Она обвела рукой вокруг – и лес, и заводь, и небо с ласточками.

– Видишь это? Как я могу бросить целый мир ради одного короля?

– Но я люблю тебя! – глухо сказал тот.

– И я люблю тебя… – повторила она эхом. Приникла к его губам, как приникает к роднику тот, кого мучает жажда.

Бруни смущенно отвела глаза. И увидела дикую пляску пламени в круге менгиров. А потом поняла, что перед ней не огонь. Живой факел – фигура обнаженной женщины, в ночи бросающей проклятия небесам, плетущей туманные тенета заклятия… Вдали, над городом, плыл, стелился по небу фейерверк красоты, доселе невиданной в этих местах. Там гуляли королевскую свадьбу…

Темнота сменила яркие образы. И в ней кто-то очень близкий взял Матушку за руку, обнял, как обнимала когда-то мама – поддерживая, защищая, любя… доверяя. Будто наяву, она увидела полные боли глаза Кая, услышала его глуховатый голос, ощутила силу и тепло рук. Он был рядом, но всегда одинок… Проклятый принц. Любимый, родной, ненаглядный! Самый лучший человек на свете… тот, кто должен быть счастлив!

Бруни вскинулась ото сна, захлебываясь слезами. Искала его рядом, но не находила… Пальцы наткнулись на сверток из замши. Нащупали гладкий бок чешуи дракона.

Матушка смотрела в огонь и не видела его. Она подарила Каю все – нежность, верность, любовь, но не будущее, которого у него не могло быть… не сына, которого он никогда не возьмет на руки!

С усилием сведя брови, Бруни вытащила чешую из свертка. Ладонь наполнилась ощутимой тяжестью камня. Древнее могучее волшебство таилось на том конце огненного моста, что Матушка собиралась запалить на собственном счастье. Не глядя, она бросила чешую в жерло печи, тяжело поднялась, словно эти минуты прибавили ей десятки лет, добрела до прикроватного столика. Нацарапала несколько слов на листочке бумаги, положила его в Шепот сердец и, прижав к губам, назвала родное имя. Прощаясь.

Земля дрогнула.

В печи рождалась звезда, билась лучами в стены комнаты, лезла в щели огненной плазмой…