Золото - Крис Клив

Камера на спиральном тросе подплыла прямо к лицу Джека. Он вскочил и начал орать на нее, пытаясь оттолкнуть камеру кулаками. Потом уставился в объектив, чтобы показать, что не сломлен, стараясь, чтобы взгляд его оказался сильнее, чем у двух миллиардов зрителей. Дейв схватил его за плечи и отвернул от камеры.

– Перестань, Кассиус Клей. Пойдем-ка отсюда.

– Но как же следующая гонка… Тренер покачал головой:

– Мы сдаемся, дружище. Ты сгорел.

Вот так закончилась пекинская Олимпиада. Когда они шли к раздевалке, у Джека подкосились ноги, и он разрыдался.

Перед ним задом наперед двигался оператор с камерой на плече, фиксируя каждый шаг Джека. Джек поднял голову, увидел оператора и произнес единственные слова, которые пришли ему в голову:

– Прости меня, Софи. Мне так жаль.

А сейчас, в тишине, царившей в кухне, Джек крепко обнял Кейт.

– Главное – сосредоточься завтра на гонке, – сказал он. – Волноваться совершенно не о чем. Софи выздоравливает, а ты еще никогда не была в лучшей форме. Сейчас нужно только выиграть гонку.

Кейт поцеловала его в кончик носа.

– Спорт настолько проще жизни, правда? – пробормотала она.

– Вот почему он так популярен.

Утро в день гонки было безоблачным и прохладным. Впервые со дня переезда в башню Зоя решила сделать разминку на крыше, на высоте пятьсот футов, где перед ней предстали все всполохи рассвета. В наушниках звучала мелодия из «Бегущего по лезвию». Порой жизнь была хороша, и тебя поднимал не только скоростной лифт.

На крыше, у парапета с восточной стороны, стоял Зоин велотренажер. Она сняла чехол, села в седло и щелкнула креплениями педалей. Солнце поднималось все выше. Частота сердцебиения равномерно и плавно достигала ста тридцати ударов в минуту. Удивительная яркость неба, едва сдерживаемый потенциал силы мышц, привкус приближающегося лета в холодном и чистом ветре, дующем с Пеннин, – все ее радовало. Так, сто пятьдесят ударов в минуту… Кажется, что можно отстегнуться от педалей, без труда перебраться через парапет и полететь – ведь она так легка, что даже не ушибется.

Это ощущение испугало Зою. Она убавила сопротивление на дисплее велотренажера, добилась снижения концентрации молочной кислоты в ногах и прекратила разминку. А потом неожиданно расплакалась, отстегнула туфли от педалей и спустилась с крыши на холодную мраморную лестницу башни.

Дома она увидела себя на экране: ее показывали в утренних выпусках новостей по всем каналам. Психолог в лимонно-зеленом пиджаке и юбке, с золотой цепочкой на шее, согласилась с ведущей в том, что было бы лучше, если бы на Олимпиаду поехала Кейт.

Ведущая сказала:

– Многие наши зрительницы непременно спросят, приемлемо ли это – представлять Великобританию, когда о тебе пишут такое.

– Вот именно, – подхватила психолог. – Девушки воодушевлены этими Играми. Да что там говорить – мои дочери ими воодушевлены! И они смотрят на спортсменку вроде Зои как на пример преуспевающей женщины.

Зоя убрала звук. Она была на грани нервного срыва.

После кофе и сваренного на пару длиннозерного риса с сухофруктами она постояла под душем и позволила себе представить другую жизнь. Она вообразила себя матерью Софи – как аккуратно и осторожно кормит ее, как носит на руках, словно хрупкую скорлупку, как дает ей все эти лекарства в четком порядке – словом, делает все то, что Кейт.

На одной руке стала саднить татуировка, на другой – незажившая ссадина, и Зоя расставила руки в стороны. Она не могла толком помыться и только поворачивалась под струями воды, мысленно пытаясь вернуться в то пространство, где ей нужно победить Кейт.

И зачем только она подумала о Софи именно сегодня? Бывали дни, когда она совсем о ней не думала. А потом вдруг начинала плакать, как, например, сегодня на тренажере. А еще видела сны, в которых что-то теряла, а потом отчаянно разыскивала. Сначала ей казалось, что она ищет золото, но ведь она выиграла его в Афинах, а потом – в Пекине, однако сны не прекратились. Иногда ей снилось, что она участвует в гонке и за ней гонится нечто страшное – оно поймает ее, если она хоть чуточку сбавит скорость. Но ведь такое снится многим.

Зоя вышла из-под душа, завернулась в полотенце, пошла в гостиную, к телевизору и, вытирая волосы, включила звук. Теперь показывали страницу из вчерашней газеты: они с Кейт в тату-салоне. Зоя пристально смотрела на вставной фотоснимок Софи. Невозможно было представить, что нынешняя Софи – то самое крошечное существо в инкубационном боксе, про которое все говорили, что это существо – ее дочь. Когда она видела Софи – ну, например, как вчера на треке, восседающую в корзине грузового велосипеда, – девочка казалась ей такой же милой и немного странной, как все дети, и такой же сверхсерьезной, как все тяжело больные, но при этом внутри у Зои ничто не дрогнуло. Больше чувств она питала к Кейт – она знала, что Кейт страдает, и это ее умиляло.

Но теперь, глядя на фотографию, Зоя заметила, что Софи на нее похожа. Конечно, гораздо больше она походила на Джека, однако, заставляя себя смотреть внимательнее, Зоя увидела в лице Софи едва заметный призрак собственного лица. Это ей не понравилось. Не так уж приятно наблюдать за тем, как ты всплываешь на поверхность сквозь черты мужчины, которого оставила позади. А Зоя оставила его позади. Это было единственное, чем она в своей жизни гордилась.

Она подошла к раковине в кухонной зоне, включила холодную воду и подставила под струю ноющее плечо.

Какова была бы ее жизнь, если бы она не отказалась от Софи? Ушел бы Джек от Кейт ради нее? Жили ли бы они сейчас втроем, одной семьей?

Зоя позволила себе представить Джека в своей постели – как он лежит и тихо дышит – там, где сейчас зияет пустота и только дует с гор ветер, раскачивая своими порывами башню. Прежняя злость охватила Зою, и она впилась ногтями в свежую татуировку, невольно вскрикнув от боли.

Психолог на экране объясняла, что у субъекта по имени Зоя Касл налицо все классические маркеры отвергнутой женщины. Психолог перечисляла красноречивые признаки этого, загибая пальцы с ярко-красными ногтями, унизанные кольцами с бриллиантами: беспорядочные связи, ненасытная жажда победы, отсутствие раскаяния.

Потом на экране снова появилась последняя страница газеты с подписью под фотографией Софи: «Мамино золото будет так много для меня значить».

Зоя попыталась припомнить состояние, в котором она пребывала, когда оставляла Софи в больнице. Те дни в ее памяти заволокло туманом. Когда она думала о них, вспоминался только дурман обезболивающих лекарств, а попытки оценить случившееся неизменно приводили к слезам.

Впервые Зоя задумалась о том, что Кейт, быть может, вовсе не тот человек, который взвалил на свои плечи ношу, для нее, Зои, непосильную, а тот, который пришел, когда она была наиболее уязвима, и что-то у нее отобрал.

Зоя до боли прикусила губу и постаралась мыслить ясно. А что если и Том к этому причастен? Что если все это он затеял ради того, чтобы манипулировать ею и дать Кейт то, чего та хотела? Что если сегодняшняя гонка с Кейт была задумана вовсе не в интересах Зои? Вдруг это всего-навсего очередной фокус Тома?

Зоя прогнала эту мысль, глупую и несправедливую – это она понимала. Том очень хороший, она прекрасно знала, как он к ней относится. И он ей тоже нравился.

Психолог, продолжая загибать пальцы, перечислила паранойю, безрассудное мышление и патологическое себялюбие. В женщине по имени Зоя Касл было столько всего нехорошего, что психологу понадобилась вторая рука.

Зоя зажмурилась, стараясь отрешиться от окружающего и спокойно представить себе гонку с Кейт, до которой оставалось меньше четырех часов. Но вместо этого увидела лицо Софи. Что-то, с чем она сражалась столько лет, шевельнулось внутри. Сначала это была еле заметная боль, нечто, чуть отличимое от нарастающего надрыва чувств, не позволявшее ей сегодня ясно мыслить. Переминаясь с ноги на ногу, Зоя сжала кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони. Боль не утихала. Мало-помалу она стала жгучей, как рана, потом превратилась в свирепую агонию.

Софи была ее дочерью, а она позволила, чтобы ее отобрали. Эта мысль снова и снова поднималась в Зое. Она загоняла ее обратно, в холодные глубины, куда едва проникал свет, но ведь она всегда знала, что именно поэтому все эти годы скачет с одного чемпионата на другой и зовет в постель разных мужчин. Не потому ли никто не мог по-настоящему стать ей близок? Из-за этой жгучей, незаживающей раны.

Ее жизнь превратилась в бесконечный круг, по которому она мчалась. Крутые повороты с высокими откосами не оставляли возможности изменить курс, сбавить скорость. Этот путь вновь и вновь возвращал ее к самой себе.

Она думала, что поступила правильно. Она поверила, что так будет лучше. Она не питала тогда никаких чувств к ребенку и отдала девочку тем, кто ее полюбил. И вот теперь ее не покидала неотвязная мысль: отказавшись от Софи, она отказалась от собственной жизни. Зоя выпустила тоску на волю и зарыдала.