Наследники легенд - Ирина Шевченко

Жизнь давно уже разделена напополам: либо он слаб и беспомощен, мучимый иссушающими тело и мозг желаниями, либо могуществен и пьян от разлившегося в крови чужого дара. И второе куда приятнее первого, а третьего не дано.

Ольгери лежала на боку, положив под голову сумку и прижимая к себе свернувшегося продрогшим котенком внука. Отшвырнуть мальчишку и вогнать нож её в сердце… Но Истман вдруг подумал, что мальчик тоже может нести в себе частичку дара. Небольшую, но сейчас каждая капелька пригодится, даже самая маленькая. Не было силы для замаха, но нож легко скользнул между ребер, а вторая рука мужчины зажала ребенку рот - лишняя мера предосторожности, Сайли не издал ни звука, только дернулся, всего раз, и затих. Но Истман не почувствовал ничего. Мальчишка был пустышкой. Он оттолкнул его, перевернув на живот, заворочалась Ольгери и, наверное, уже готова была открыть глаза, когда Убийца Магов вошел в её грудь. Женщина всхлипнула, затряслось в предсмертной судороге тело… Истман вздрогнул. Ничего, он ничего не почувствовал, ни жара чужой силы, ни знакомого чувства всевластия и вседозволенности - ничего.

- Что-то не так, ваше величество? - усмехнулся возникший рядом Брунис. - Ножечек не помогает? Силы не даёт? И не даст. Потому что вся сила теперь моя! Моя!

Маг расхохотался, и от этого смеха взорвались болью виски и поплыли радужные круги перед глазами, прежде чем на Истмана рухнула тьма.

- И что тебе не лежалось? - мокрая тряпка шмякнулась на лоб. - Позвал бы, если нужно чего было, у меня сон чуткий.

Колдунья. Живая и невредимая. Снова бубнит что-то себе под нос, снова поит горькими травами… Как же хорошо! А ночью… Ночью был просто кошмарный сон. И Брунис, и его слова о силе. Не может она вся принадлежать ему, даже если он добрался до костей Велерины. У Ольгери есть. А значит и у него, у Истмана, будет. Немного попозже будет, когда окрепнет и не станет терять сознание, проползши каких-то три гиара.

- Не будет дела, - вздохнула травница. - Квелый совсем. Эдак до самой Черты тащить тебя придётся. Давай-ка мы вот что… Да брось ты дрянь эту!

Цепкие сильные пальцы вырвали из руки заветный нож и отбросили в сторону.

- Зря я тебе его дала, - перебила Ольгери возмущенное мычание. - На недобрую память. От такой памяти злоба одна, сны тревожные. Забывать нужно. Забвение - вот лучшая месть.

- Чем лучшая? - прохрипел Истман, не сводя глаз с упавшего в траву оружия.

- Для тебя лучше, для души твоей, для спокойствия.

Спокойней было бы видеть Бруниса с ножом в груди. А прежде самому вогнать этот нож по самую рукоять и отобрать у предателя его силу.

- Лежи, не дёргайся. Поглядим, что еще смогу.

От её ладоней пошло мягкое, умиротворяющее тепло. Глаза закрылись сами собой, а сознание приготовилось провалиться в светлый сон. Но сиплый кашель женщины вернул в реальность. Она побледнела, как-то разом осунулась, постарела будто на десять лет, отдав ему свою силу. Отдав. Сама.

Истман сел, отметив, что уже почти не чувствует боли. С удивлением поглядел на колдунью. Нет, он видел немало магов-целителей, некоторые из них творили истинные чудеса, возвращая больных едва не из-за грани, но то была их работа. Они получали за это деньги и немалые, получали почет среди своих и славу среди простых смертных. Но просто так? Ради чужого, незнакомого человека? Зачем?

- Зачем ты это делаешь? - не удержался он от того, чтобы спросить. Ведь завтра, возможно, её уже не будет в живых, и он никогда не узнает. - Зачем делишься силой?

- А для чего же она ещё? - Ольгери с трудом поднялась и, пошатываясь, дошла до тенистого дерева. Присела, прислонившись спиной к широкому стволу. - Дар затем боги дают, чтоб другим помогать. А иначе, какой в нём прок?

Власть. Богатство. А ещё - огонь в крови, лёгкость в каждом движении, жажда жизни…

- Отдохну чуток, и дальше пойдём, - выдохнула травница, прикрывая глаза. - А ты съешь там чего-нибудь, да воды во фляги набери.

Поесть. Он знал, что в сумке у колдуньи лишь сухари да орехи, что набрал вчера Сайли, но думал об этой скудной пище с удовольствием, а желудок требовательно урчал. Только сначала Истман поднял свой нож. День-два, и целительница снова окрепнет, и можно будет отобрать у неё то, чему она не знает цены и не видит другого применения, кроме как тратить на каждого встречного.

Сайли с недовольной физиономией смотрел, как он жует уже третий сухарь, макая твердый хлеб прямо в ручей, чтобы можно было разжевать.

- Все запасы наши сожрёшь, - буркнул он. - Пойдём после, хоть лещины еще наберём.

- Сам пойдёшь, - добродушно отмахнулся мужчина.

Он процедил это сквозь зубы, но все же обродушно, потому что за один лишь подобный взгляд на Императора мальчишке полагалась порка, а за слова и за тон, которым они были сказаны, он уже лишился бы языка. Сайли поглядел на человека, на задремавшую бабушку, а потом показал Истману сложенные непонятным знаком пальцы, наверняка что-то неприличное. Но бывший Император спустил и это, обратив внимание на другое:

- Разве орехи собирают не осенью? - удивился он запоздало.

Мальчуган свёл глаза в одну точку и покрутил пальцем у виска.

- В других краях осенью, - улыбнулась сквозь дрёму Ольгери. - А у нас, как найдут, так и собирают. Ты из приморья, небось, Лим?

- Из приморья, - согласился он.

В вынужденном бездействии и безмолвии были свои плюсы: никто ни о чем не расспрашивал, и не нужно было ничего делать. Теперь посыплются вопросы, а колдунья надаёт заданий. И придётся выполнять, чтобы она ничего не заподозрила раньше времени.

Но опасения оказались напрасными. Ольгери ни о чём больше не спрашивала, Сайли сам набрал лещины и каких-то кислых ягод, и к полудню они снова двинулись в путь. Куда идут, Истман не интересовался - ему, кроме как с ними, идти пока было некуда. Боль уже почти отпустила, и голова была ясной. Только нож за поясом порой напоминал о себе, рука сама по себе тянулась к нему, а по телу пробегала дрожь. Тогда мужчина до крови закусывал губу или впивался ногтями в ладонь - не сейчас, пока еще рано. Ночью. А лучше завтра, когда она отоспится и не будет уже такой бледной и немощной. Завтра.

Утром он ждал, чтобы травница по своему обыкновению услала куда-нибудь мальчишку: за водой, за ягодами, за вонючими прелыми листьями - куда угодно, лишь бы он ушел. Не потому, что не хотел делать это при ребенке, нет - не хотел слышать его крика или плача. Не хотел, чтобы колдунья набросилась на него, если Сайли первым подвернётся под нож, ведь от тех крох, что могут быть в его крови, Истман тоже отказываться не собирался. Но Ольгери, как назло, не отпускала внука ни на шаг. А еще была непривычно серьезна и сосредоточена. Он не сразу заметил это, даже когда, дав время едва перекусить, она подняла их, чтобы идти дальше.