Отец - Георгий Соловьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Бутурлин не хотел публиковать эту статью из дипломатических соображений: говорит, дирекция завода не пойдет на введение метода доверия контроля продукции самим рабочим, надо, говорит, не одной статьей действовать. Потом Вика… то есть Поройкова, нового ничего не открывает: метод доверия уже введен в некоторых цехах на куйбышевском и саратовском заводах, а наш завод особый, хотя бы потому, что у нас кладовые-склады готовой продукции не приспособлены для этого…
— Знаете ли, и тут Бутурлин прав. Рывком не возьмешь, но думать о статье Поройковой нам надо. — Отнякин порылся в папке. — А кто такой Александр Николаевич Поройков?
— Свекор Вики Поройковой, пенсионер, старый рабочий и коммунист.
— Так и вижу этого старика. С душой о детворе пишет. Готовьте статью к печати, только не сильно сокращайте и сберегите этот тон доброго стариковского недовольства. Я люблю недовольных людей. Таких, как ваша Вика Поройкова… — Отнякин надул губы, выпятил грудь, подбоченился и лениво повел сощуренными глазами. — Такая она?
— Точь-в-точь! — рассмеялась Женя.
— Недовольные — они всегда настоящие бойцы. По-хорошему недовольных людей должно быть порядком в цехе у Гудилина?
— Я же вам говорила о Моте Корчагиной.
— Да-да. Эта женщина, обутая в газеты… Нам нужно взять под обстрел Гудилина.
— Опять Гудилин, — протянула Женя. — И так им вся газета полна.
— Видел. Гудилин из тех людей, которые отнимают у нас возможность выигрывать время в соревновании с капиталистическим миром. Об этом думаешь, когда читаешь газетные заметки о нем. Это именно надо сказать гласно на весь завод. А мы щиплем петушка по перышку.
— Опять возврат к повседневным осложнениям?.. Отдельные консерваторы, разные бюрократы, подлежащие изничтожению…
— Да, и все-таки за этим гораздо большее: опять же слабость политической и организаторской работы.
— Слушайте, черногривый лев! Уж не кажется ли вам, что вы пришли на завод, чтобы установить Советскую власть?
— Ох, какая вы заноза, — весело рассмеялся Отнякин. — Нет, конечно. Советская власть есть на заводе, она крепка и будет крепка и без моей помощи. А вообще, Женечка, без того, чтобы не помогать Советской власти, жить невозможно. — Отнякин взглянул на электрические часы над дверью. — Ого! Мне пора в партком.
III
Александр Николаевич и Варвара Константиновна утвердились в том, что дочери Дмитрия Лидочке расти в их доме.
Внучку записали в школу. Немногословно, и по понятным причинам, утаив правду, объяснили учительнице, почему девочка в конце учебного года переехала в другой город, попросили присмотреть, чтобы новенькую не обижали мальчишки. Первые дни Александр Николаевич сопровождал внучку до школы и встречал после уроков, но Лида быстро перезнакомилась с новыми товарищами и стала ходить в школу сама.
Вскоре учительница, встретив Варвару Константиновну, похвалила ее внучку, как прилежную и способную, а еще через некоторое время Лидочка сказала, что она будет и в новой школе отличницей. Так все хорошо устроилось с прерванным было учением.
Лида даже в первое после приезда время не скучала. Может быть, от новизны и оттого, что в большой дружной семье она почувствовала себя вольготней: как никак, а музыка и французский ей изрядно наскучили. В компании же Танечки и Алешки ей было по-настоящему весело.
Лида была разговорчива, ласкова, ела хорошо, не привередничала (чего очень опасалась бабушка), вовремя делала уроки и гуляла на улице со своими новыми знакомыми ребятишками из дома.
Особенно она любила ходить с бабушкой и Мариной в поройковский сад; увидев его впервые в буйном цветении, девочка сделала его своим царством, которое всюду находят впечатлительные и наделенные воображением дети. У нее был в саду свой детский, но настоящий, сделанный дедом инструмент, своя клумбочка, в которой она посеяла цветы; она сама посадила «поющее и звенящее» деревцо и верила, что оно вырастет и тогда в саду повторится волшебная сказка.
Словом, пока все было очень хорошо. Но старики знали, что это только пока.
Вскоре отец выслал дочери ее любимые игрушки. И лучше бы он этого не делал. Посылку распаковали, когда Алешка был еще в школе, а Танечка в детском саду. Обрадованная Лидочка перенесла игрушки в большую комнату. В уголке за комодом она расставила мебель, посуду, нарядила куклу, а дальше играть одна, как бывало, дома, не стала. Игрушки, купленные для Лиды мамой, были теперь с ней, а мамы не было. Девочка не могла позвать свою родную маму, показать ей, как она устроила дом кукле и как ее одела и причесала, она не могла приласкаться к своей маме. Лиде стало тоскливо, она вдруг почувствовала себя одинокой и в чем-то обманутой.
Почему никто, даже бабушка с дедушкой, не вспомнили ни разу про ее маму? Они все тут не любят ее?
Сидя на полу, охватив коленки руками и уткнувшись в них лицом, Лида вспомнила все случившееся с ней за последнее время, начиная со слов мамы, что она получила телеграмму и уезжает надолго во Владивосток. Ничему, что ей говорили мама и папа, она сейчас не верила. Когда они ехали в поезде и летели на самолете, папа был такой грустный и все ласкал ее, будто бы ему было ее страшно жалко. И бабушка и тетя Марина ласкают ее больше, чем Алешу и Танечку. И Алеша какой-то чересчур хороший и будто тоже обманывает.
Как будто мама умерла, и все это скрывают…
Так, горестно притихшей около игрушек, и застала внучку Варвара Константиновна.
— Да уж не уснула ли ты, Лидушка? — спросила она.
— Бабусенька, а почему мне мама письмо не прислала до сих пор? — жалким голоском спросила девочка.
— Да ведь далеко. Считай, до Владивостока ехать с месяц надо, а письму оттуда тоже не меньше по почте лететь, — ответила Варвара Константиновна давно припасенными словами.
— Бабуся, ты правду говоришь?
— Как это я тебе могу неправду говорить? А ты, если наигралась, выбеги-ка на улицу, поищи деда, скажи: бабушка, мол, по делу зовет.
Лидочка покорно пошла из комнаты.
Варвара Константиновна рассказала об этом разговоре с Лидой Александру Николаевичу. Старик только головой покачал в ответ. Он знал, что жизнь внучки в его семье устроена только с виду, что он и Варвара Константиновна делают все, что должны делать дедушка и бабушка, а перед чем-то главным, что неизбежно они должны сделать, бессильны. И он все больше и больше злился на Митьку и его «кукушку бесхвостую» — только так он называл про себя Зинаиду Федоровну. Его сердили нежности Марины и Варвары Константиновны, которые те проявляли к; Лиде. «Уж больно чересчур, только тоску на девчонку нагоняют», — думал он. Любя, жалея Лиду, сам он стал относиться к ней попроще, порой и построже и, наверное, а этом пересаливал, потому что однажды Варвара Константиновна сказала ему:
— Ты, Саша, поделикатней будь с Лидушей: она тебе не Алешка.
— Вон что! А в чем разница? Оба они Поройковы и внуки мои.
— Я не о том. Лидуша, она ведь из другой жизни, из другой семьи, не простой.
— То-то, что не из простой, а из… не знаю, как и назвать вертеп ихний. А жить ей вот приходится в самой простой семье. И привыкать к настоящей жизни надо. Ишь, вы вон с Мариной рядите ее, наглаживаете. Скоро износит она свой гардероб… Это, когда она у кукушки бездельной жила, та ее могла расфуфыривать для забавы. А у вас и вкусу нет того, да и по ателье мод бегать вы непривычные. И будете одевать девочку, как все люди на поселке своих детей одевают… Вот разве что насчет пианино да французского вам подумать. А?
Старик начинал непозволительно для него волноваться, и Варвара Константиновна прикончила разговор, но потом он не раз возникал снова и стал походить на затянувшийся спор.
Оба старика, каждый про себя, очень хорошо понимали, что толкуют вслух не о том, не о главном; придет время, и на вопрос Лиды, почему мама не шлет ей писем, уж невозможно будет сослаться на долгий путь до Владивостока. Не отец, не мать Лиды, а именно они, старики, рано или поздно должны будут рассказать внучке о том, что на всю жизнь ляжет ей на душу тяжелым камнем.
IV
В последнюю субботу мая Лида пришла из школы, опоздав против обычного на час, но, как всегда, оживленная и голодная. Она переоделась в домашнее платьице, повесив форменное школьное на плечиках в стенной шкаф, вымыла руки и вошла в кухню.
— Ты где же это разгуливала? — спросила Варвара Константиновна. — Жду-пожду тебя, суп с плиты не снимаю…
— Ах, бабусенька, мы сговаривались. Завтра идем в лес на прогулку, — ответила Лида, ее глаза сухо и жарко блестели, а лицо было озабоченно. — Приготовь мне, пожалуйста, еды… Чтобы с собой на маевку, в лес.
— Еды? На какую такую маевку, — не понимая, спросила Варвара Константиновна. Она лишь видела, что внучка увлечена какой-то затеей. — На-ка вот пока, — Варвара Константиновна налила в миску супу. — Да иди в зал: там поешь и там потолкуем — видишь, я тут приборку затеяла. Иди, иди, там потолкуем… Только какая же это маевка, если июнь на носу? Отложили бы уж до каникул.