Отец - Георгий Соловьев

Экономя время, Дмитрий Александрович летел с дочерью от Москвы самолетом; от аэродрома до поселка наняли такси, и когда он ввел Лидочку в квартиру Поройковых, она была бледна и еле держалась на ногах.

— Укачало, — объяснил всем, кто встречал его в прихожей, Дмитрий и не к месту нелепо пошутил: — А еще дочь моряка.

Лидочка немедленно перешла в заботливые руки Марины. А отец сказал:

— Ну, иди рассказывай.

Исповедь Дмитрия в большой комнате выслушали только отец и мать.

— Самое место внучке у нас пока. Это ты правильно сделал, что привез ее, — сказала Варвара Константиновна. — А потом жизнь покажет.

Отец же немного помолчал, прежде чем сказать свое слово.

— Не приходилось нам со старухой с такими историями встречаться. Грязная, прямо скажу, история. Да выпутываешься ты из нее вроде как надо. Правильно, что дочь привез, — строго сказал Александр Николаевич. — Вот не знаю, как ты с сыном уладишь дело… А я его, тезку своего, внука, значит, повидать должен. И он своего деда Поройкова знать должен. Вот это учти. Насчет же твоей жизни, внучки скажу: служи и помни, тыл у тебя прочный… И что ж тут еще говорить? — Он, сидя на своем излюбленном диванчике, казался совершенно спокойным. Но Дмитрий знал, чего это стоило старому отцу.

— А что же остается? — ответил ему Дмитрий.

Марина напоила чаем Лидочку, и девочка порозовела, но вошла в комнату робкая и потерянная. Дмитрий взял ее за руку.

— Ну, Лидок, я завтра рано утром улечу, а ты останешься жить здесь. Это твоя бабушка, а это дедушка. Люби их и слушайся.

Лида потянулась к нему, он наклонился, и она шепнула ему на ухо:

— А к маме когда? Я к маме хочу.

И тут Дмитрий впервые усомнился в правильности всего, что сделал.

— Не успела приехать, как заскучала, — с напускной бодростью ответил он и подвел Лиду к Александру Николаевичу.

— Теперь давай по-настоящему знакомиться, — сказал старик, сажая девочку рядом с собой на диванчик. — Тебя-то я, положим, знаю, а о себе должен доложить: я твой дед — простой рабочий, значит. Дед я строгий, но справедливый. И я тебя очень люблю. — Александр Николаевич очень осторожно погладил изящную головку внучки и поцеловал ее сухим коротким поцелуем. — А теперь иди к бабушке, она добрая, совсем без строгости и любит тебя еще больше меня.

Варвара Константиновна нежно приласкала девочку. В это время Алеша привел из детского сада Танечку. Алешка сразу каким-то мальчишечьим чутьем понял, что от него требовалось; он увел девочек в маленькую комнату, и оттуда послышался робкий смех Лидочки и шум веселой возни.

Этим же вечером Дмитрий увидел Женю. Она пришла будто потому, что неудобно было все-таки не прийти, если в близкой ей семье такой гость, и тем более в связи с такими обстоятельствами. Но Дмитрий догадался: Женя не просто отдавала дань элементарной вежливости; по тому, как она пожала ему руку, как, не выпуская ее из своей руки, подвела его к диванчику, усадила рядом с собой, он почувствовал в ней то же участие и дружелюбие, что и при первой встрече. Она показалась ему еще более красивой. «А что, если… Почему этого не может быть?.. У Саши и Лиды — мачеха? Нет, это невозможно».

— Опять вот дома, — сказал Жене Дмитрий. И хотя он догадывался, что Женя, предупрежденная Мариной, уже знает суть обстоятельств, благодаря которым он приехал, но, несмотря на то, что они были в комнате одни, очень холодно и очень коротко, как не о себе, рассказал Жене о своей семейной катастрофе.

— Как все это ужасно, — сказала она. — Ну когда же мы освободимся от всего этого?.. — Она поникла головой и перешла на шепот. — Вы… Впрочем, вы абсолютно ни в чем не виноваты… Вы человек страшной судьбы.

… Ранним утром Дмитрий уехал в аэропорт. Он больше ни о чем не говорил с отцом и матерью. Да и какой еще мог быть разговор? Его старики с мудрой гордостью простых людей приняли и это оскорбление от своего старшего сына и столь же просто и гордо ответили на него: они приняли в свои добрые руки родную им по крови внучку.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I

Имя Тихона Отнякина было знакомо Жене по его хорошим очеркам, которые она время от времени читала в областной газете. Но в первые минуты знакомства с новым редактором Женя растерялась, даже немного испугалась. Отнякин был высоченным человеком, ширококостным и худым; костюм светло-табачного цвета обвисал на нем, и от этого во всей фигуре было нечто верблюжье; длинные черные волосы то и дело спадали ему на глаза, и он сердито закидывал их растопыренной пятерней то на темя, то за одно ухо, то за другое, роговицы его глаз были так черны, что с трудом различались зрачки; взгляд Отнякина был пронзительным.

Новый редактор резким тоном спросил Женю об ее образовании, стаже работы в газете и, словно вымеривая, широкими шагами обошел редакционную комнату. Он осмотрел шкафы с подшивками и книгами, заглянул в окно и остановился у двери.

— Ну, это все более или менее понятно. — Отнякин пронзил Женю взглядом. — Скажите, товарищ Балакова, вы производство знаете? Если мы пойдем сейчас по заводу?

— Экскурсию школьников до шестого класса смогла бы провести.

— Я, считайте, пятиклассник… Пока решали, назначать меня сюда или нет, я на всякий случай почитал кое-что. Популярное, конечно. Идемте?

Экскурсия длилась до конца первой смены.

Всюду, где они ни появлялись, чудной великан Тихон Отнякин обращал на себя внимание, но относился к этому совершенно безразлично. Пожалуй, он был человеком, не любившим, даже не умевшим попусту тратить время. Обходя завод, он работал — именно так определила Женя его состояние. Он очень много спрашивал, и чаще не Женю, а рабочих. Выслушав ответ, он на несколько мгновений уходил в себя, наверное, заставлял свою память запечатлеть пути движения разнокалиберных колец, сепараторов, шариков и роликов от станка к станку, из рук в руки; он старался вникнуть в особенности каждой операции. Говоря с рабочим, он узнавал фамилию, степень квалификации, заработок, как точно называется его профессия.

Отнякин, безусловно, любил машины, умел вникать в их устройство и работу. Он долго любовался контрольными автоматами и другими остроумными станками. И в то же время он видел такое, что вызывало у него досаду. Так, он никак не мог примириться с тем, что на ручном контроле заняты сотни девушек.

— Это, по крайней мере, несовременно, — сказал он Жене в одной из выгороженных в цехе клетушек, где в большой тесноте работницы пропускали через мерительные приборы горы блестящих шариков. — И кроме всего прочего, это утомительнейший однообразный труд.

С неменьшим вниманием присматривался новый редактор к заводским порядкам. В каждом цехе он знакомился с начальством, представляясь сам как редактор заводской газеты. Встречали его по-разному. Одни будто угадывали в нем человека серьезного, энергичного, нужного заводу. Другие разговаривали с ним с недоверчивым удивлением, словно не веря, что лохматый верзила поведет этакое тонкое и политичное дело, как газета. Третьим же он казался определенно въедливым и напористым типом, который сумеет насолить и напортить, а кое-кому и напакостить.

К последним относился и начальник шарикового цеха Гудилин, которого они застали в цеховой конторке погруженным в учебник электротехники.

— Эх ты! — воскликнул он, когда Отнякин назвал себя. — Такого у нас еще не бывало. Да ведь все равно из щелкоперов, как сказал один писатель. — Гудилин похихикал своей остроте и вежливо спросил: — Так по какому поводу припожаловали?

— Пока без повода, — будто угадав нрав Гудилина, и потому подчеркнуто спокойно ответил Отнякин. — Просто я считал себя обязанным познакомиться с вами лично.

— Ну что ж, будем знакомы. Я даже успехов могу вам пожелать. — Гудилин так и не подал новому редактору руки, но свои нагловатые глаза он отвел от глаз Отнякина, будто почувствовал в новом редакторе опасную для себя силу.

Жене показалось, что Тихон Отнякин сразу и верно понял, каков начальник Гудилин. «Этот будет бойцом», — убежденно подумала она об Отнякине и вспомнила давнюю сцену в редакции. Тогда в заводской газете впервые резковато критикнули Гудилина. Разъяренный, он пришел в редакцию и при Жене густо отругал старого редактора. Тот сказал, что нынче нельзя иначе, что нужно привыкать к критике, что Двадцатый съезд близок, а на заводе не ахти как дела идут. «Нос по ветру поворачиваешь, старый борзописец, — оборвал редактора Гудилин. — Думаешь за счет других капиталец нажить? А вот тебя-то прежде всего и съедят». Потом Гудилин не обращал внимания на критику газеты, то есть, говоря попросту, наплевал на нее.

После знакомства с Гудилиным новый редактор помрачнел. И уже совсем гневным стал его взгляд, когда он подошел к полировочным барабанам, у которых на утонувших в грязной воде деревянных решетках топталась пожилая работница. Голые грязные ноги работницы были всунуты в растоптанные коты, из которых торчали размокшие газеты. Отнякин даже что-то прокричал Жене, но слов его Женя не разобрала. Он стал еще пристальней оглядывать цеха, смотрел на закопченные окна и световые люки в крыше и неодобрительно качал головой, раздувая ноздри, принюхивался и морщился. В одном из коридоров, где катались электрокары, он вдруг подхватил валявшийся пруток стали и принялся ковырять пропитанную маслом землю, покрывавшую толстым слоем пол коридора. Выковыряв с десяток шариков, он зло посмотрел на них и положил к себе в карман.