Ухожу на задание… - Владимир Дмитриевич Успенский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мысль эта возникла уже после того, как они вышли на оголовок пустого причала. Внизу плескались невидимые волны. Агаджанов осветил фонарем глянцевую, словно дымящуюся, воду.
Но едва луч отодвинулся дальше — сразу увяз в плотном тумане.
Здесь нагнал их проводник с собакой. Овчарка выскочила на пирс метрах в десяти левее Сысоева и завертелась на месте, заскулила от неудачи: на краю причала след обрывался.
Подбежали старший лейтенант Шилов, за ним Чапкин и еще несколько человек. Стояли тяжело дыша, разгоряченные, раздосадованные.
— Моряки предупреждены, — сказал Шилов, словно бы отвечая на невысказанный вопрос пограничников: что же теперь? — Моряки предупреждены, да ведь бухта большая и в такой сметане…
— Отчаянные бандюги, — подавил вздох Сысоев, — не побоялись от берега отвалить.
Вот тут Кондин и сообразил: может, вовсе и не уплыли преступники?
— Товарищ старший лейтенант, товарищ прапорщик! — заторопился он. — Где-то здесь, под причалом, труба выходит. Водосток. Большая труба, я видел с бухты… Агаджанов, ты должен знать!
— Есть труба! — припомнил сержант и даже ахнул негромко: — Товарищ старший лейтенант, как же это я сразу не сообразил!.. Она там, труба, где собака… Где след оборвался…
— Колодцы на территории терминала?
— Нет колодцев.
— Точно?
— Факт, товарищ старший лейтенант. Здесь узкая полоска терминала, шоссе близко, строители напрямую прошли. При мне трубы-то укладывали. За шоссе распадок, весной или после дождей ручеек бежал… Вот и убрали в трубу. Бригада Тверцова работала…
— Где ближайший колодец?
— За дорогой где-то…
— Немедленно в машину, сержант. Найдите Тверцова. Определите колодцы, поставьте охрану у люков. Захватите трех человек!
— Разрешите мне! — вызвался Кондин.
— Да, и скорее!
— Это оставь. — Сысоев забрал у Агаджанова фонарь. — Товарищ старший лейтенант, будем искать трубу? Спускаться надо…
— На чем?
— Я видел на кране толстую веревку с узлами, — доложил Чапкин.
— Шкентель с мусингами? — уточнил Шилов. — Бегом!
Сысоев лег на край пирса. Мокрый бетон неприятно холодил грудь и живот. Сказав, чтобы крепче держали за ноги, Олег свесился вниз, светя фонарем. Луч скользнул по стене, шероховатой от камешков и ракушек. Над поверхностью воды смутно обрисовывались какие-то балки, толстая цепь. Среди них, как пушечное жерло, чернело устье трубы.
— Тяните… Здесь она. — Олег вскочил, стряхивая с кителя налипший мусор. — Товарищ старший лейтенант, позвольте мне?!
— И мне! — Чапкин был уже здесь, у ног его змеей гнулся морской канат.
— Первым идет прапорщик Сысоев, — распорядился Шилов.
Закрепить трос было не за что. Трое пограничников удерживали его руками. Олег медленно, сжимая трос коленями пополз вниз. Наконец нога коснулась какого-то выступа. Под рукой — осклизлая цепь. Разбившаяся о причал волна обдала прапорщика градом брызг.
Отверстие трубы пугало неизвестностью. Сысоев на четвереньках влез в нее. Приподнялся. Ничего себе сток — диаметром побольше метра!
Из глубины трубы тянуло затхлостью, плесенью. Мелкие камешки впивались в колени. Олег подумал: давно не было дождей, сухо. Лесок и галька будут скрипеть под сапогами, а слышно в трубе далеко.
За спиной сопел спустившийся Чапкин. Протянул фонарь. Олег шепотом приказал солдату разуться и оставить фуражку. Сам тоже снял сапоги.
Лишь на секунду включил он фонарь, осветивший прямой ровный тоннель. На том отрезке, куда доставал луч, не было ничего подозрительного. Держа в левой руке фонарь, а правой пистолет, Олег, согнувшись, осторожно двинулся вперед.
21
Расстрига подремывал. Конечно, холодная труба с застоявшимся запахом плесени не самое удобное место для отдыха, но Расстрига давно научился приспосабливаться к любым обстоятельствам. В его запутанной бурной жизни бывало всякое: жаркий берег Кавказа и вечная мерзлота Таймыра, шикарные люксы гостиниц и жесткие скамьи камер предварительного заключения.
Когда-то, закончив производственно-техническое училище, он стал мастером по ремонту холодильных установок. Неплохо зарабатывал и на производстве и слева. Впрочем, это люди считали, что неплохо. А ему казалось мало. Хотел приобрести все, что правится, и как можно скорее. Но где ухватить солидный куш, не вступая в явное противоречие с законом? От трудов праведных не наживешь палат каменных — эту поговорку усвоил он с детства. А как их нажить, разные там хоромы-палаты, автомашину, гараж и все прочее?
Поднатужившись, Расстрига сообразил: закон, как телеграфный столб, не перепрыгнешь, но обойти можно. И принялся обходить, причем довольно удачно, наглея с каждым разом. И конечно, попался. Сперва-то показалось, что случайно, на ерунде. Но когда после отсидки попался еще раз, то понял: элементарной уголовщиной в наше время, в годы научно-технической революции, не проживешь. Думать надо.
В колонии он вел себя образцово-показательно, был на хорошем счету как сознательный и поддающийся исправлению. А тут как раз подоспела очередная амнистия.
Веселая жизнь в курортных городах требовала много денег. Особенно для начала, для укрепления связей. И Расстрига затеял новую «операцию», рассчитав все так, чтобы в случае неудачи подставить под удар своих помощников. Минимум риска — вот чего он хотел.
В новый порт Расстрига приехал как заурядный работяга-пьянчужка. К таким быстро привыкают. Ковыряется, дескать, помаленьку, никому не мешая. Всегда есть на подхвате пара рук, готовая за бутылку круглое катать, короткое таскать и даже длинное тянуть, если на закуску добавят. Роль, конечно, не очень сложная, однако и радости мало. Грязные космы носить чего стоило — голова зудит под ними. Или вот горбуша из фонтана. Пришлось на спор сырую жрать, едва не вырвало. Ну а какой бы он был форменный пьяница, если бы за бутылку сырую рыбу не слопал?
Расстрига ухмыльнулся во тьме: скольких же дураков за нос водил! Особенно этих, которые молча ежатся сейчас рядом с ним, — Листвана и Дору. Ну, Листван вообще хмырь пустопорожний, с самого начала запрограммированный как оболтус. С таким грех и не позабавиться. Это Расстрига понял сразу, едва увидев его около танцплощадки. Идет парняга, кулаки в карманы техасов заткнул, острые плечи вперед. На груди женская голова и яркие буквы — губную помаду рекламирует. Ну чистый американец в подтяжках, прямо из Сан-Франциско без пересадки. И конечно, жвачку жует. Упорно, сосредоточенно, как дело делает. Старается, чтобы люди видели. И невдомек ему в зеркало на себя глянуть: физиономия от рождения не для эстрады, нос бульбой, глаза подпухшие, сонные, а
