Вокруг Парижа с Борисом Носиком. Том 1 - Борис Носик

«…родители были люди боязливые, робкие, вечно опасавшиеся, чтобы французы не причинили им неприятностей».

Легко представить себе, какая волна страха накатывала на русские Медон, Ванв или Кламар, когда какие-то подозрительные русские (как правило, агенты Коминтерна) убивали на парижской улице политического лидера или даже французского президента, затевали скандал, грозивший сбросить правительство… А ведь всего-то русских эмигрантов к концу войны (после бегства или гибели в печах крематориев тех, кого сочли евреями) насчитывалось в Париже и его окрестностях тысяч двадцать. Больше половины из них взяли после войны советские паспорта, так что уникальный период великой Первой эмиграции во Франции можно было считать законченным…

Я бывал в одной из русских квартирок Медона по приезде во Францию, лет двадцать тому назад, – в гостях у певицы Наташи Кедровой (дочери одного из знаменитых музыкантов из квартета Кедровых и сестры блистательной киноактрисы Лили Кедровой, той самой, что сыграла роль старой проститутки в знаменитом фильме «Грек Зорба»). Наташа и ее муж Малинин (певец, инженер-химик и, конечно, таксист) рассказывали мне о послевоенных годах знаменитого ресторана «Шахерезада», когда им довелось петь между столиками «Интернационал». Оба искренне удивлялись, что я не покушаюсь на еще висевшие у них тогда на стенах иконы и картины. Наташа отослала в подарок Коктебелю, где гостила некогда у Волошина, целую коллекцию волошинских акварелей. Иногда я встречал Наташу с мужем в русской церкви на Экзельманс, где они пели в хоре…

ПОДРАСТАЛИ ТРЕТЬЕ И ДАЖЕ ЧЕТВЕРТОЕ ПОКОЛЕНИЯ ПРАВОСЛАВНЫХ ИЗГНАННИКОВ – И ВСЕ ТАК ЖЕ СОБИРАЛИСЬ ПО ПРАЗДНИКАМ В ПРИВЫЧНОЙ ОБЩАГЕ СВЯТОГО ГЕОРГИЯ ПОБЕДОНОСЦА.

Фото Б. Гесселя

Чуть позднее я открыл в Медоне удивительный дом с садом на Пуэрто-Риканской улице (рю Порто-Риш, № 15). На воротах там была старинная железная вывеска «Огородник дофина» Конечно, у огородника не могло быть такого дворца, как у самого наследника-дофина, но и у него тоже была большая, красивая вилла, на которой в 1946 году разместились сперва русские интернат и школа Святого Георгия Победоносца для эмигрантских детей (основанные в 1920 году в Константинополе, с 1925 до 1946 года продолжавшие свою работу в Намюре, а с 1946 в Медоне) и церковь Святого Георгия. После 1970 года это райское местечко называлось просто Центр изучения русского языка или Очаг Святого Георгия. В 1985 году сюда была передана замечательная библиотека знаменитого русского католика отца Гагарина, а в 70–80-е годы здесь находили пристанище, стол и работу редкие тогдашние эмигранты и диссиденты. Здесь преподавали русский язык прозаики Мамлеев и Артамонов, редактор и поэт Сарафанников и еще многие другие. Бродя по парижским пригородам в поисках тихого места для занятий, я набрел однажды на этот Очаг, и святые отцы разрешили мне сидеть над рукописью в одном из свободных сарайчиков, в которых студенты писали иконы, упражнялись в игре на флейте, в русском произношении и еще Бог знает в чем. А когда подошло лето и мне некуда было вывезти из города дочурку, отец Андрей пригласил меня преподавать у них в шале над Женевским озером, где для нас с доченькой тоже нашлась сараюшка. Я занимался с дочкой и со студентами русским языком, молился вместе со всеми в крошечной церкви, где так прекрасно читал и пел молодой Никита Круглый, готовил со студентами русские юмористические телепередачи, пародировавшие французское телевидение… С изумлением я узнал, что здешние добрые, терпеливые и терпимые, трудолюбивые и набожные русские наставники, святые отцы и монахи называются страшным словом «иезуиты». Пришлось привыкнуть и к этому, как уже привык к тому, что лучшая моя подруга в Париже, добрейшая Татьяна Алексеевна Осоргина-Бакунина называлась страшным словом «масонка».

В МЕДОНСКОМ ДОМЕ СВЯТОГО ГЕОРГИЯ БЫЛИ СВОИ СЛАВНЫЕ ИКОНОПИСЦЫ – ОТЕЦ ИГОРЬ, ОТЕЦ ЗЕНОН И ДРУГИЕ.

Фото Б Гесселя

Такие самоотверженность и доброта, которые я наблюдал у Татьяны (якобы неверующей) и отца Андрея (иезуита), мне не так уж часто встречались во Франции. И глядя на них, я думал, что Господу безразлично, какие еще разделения придумают для своей паствы небескорыстные пастыри, так ждущие власти, словно заветов Любви и Смирения им недостаточно.

А недавно, совсем нежданно мне довелось вспомнить медонский сад в… Санкт-Петербурге. Я «представлял» (по-русски теперь положено говорить «презентовал» свою только что вышедшую в Петербурге книгу о «Русских тайнах Парижа» во Французском клубе «северной столицы», и за председательским столом сидел французский консул месье Кельчевский. Он показался мне довольно-таки настороженным, подозрительным и закомплексованным, вполне – похожим на любого французского чиновника. И вдруг консул узнал, что я преподавал когда-то у отца Андрея в летнем шале Дарбон на озере Леман, что я бывал в Медоне, где он, совсем еще молодым, изучал русский. На лице консула, сразу потеплевшем, промелькнула ностальгическая тень воспоминания. У него и голос стал другой… Сколько же таких студентов, как он, помнят Медон, шале Дарбон, молитву в часовне Святого Георгия… Помнят то место, о котором здешние русские уже много лет говорят просто – «в Медоне». Или – «у отцов в Медоне»… Медонский Очаг Святого Георгия свой добрый след оставил.

Конечно, в Медоне есть до сих пор и русская православная община, есть и приходский храм, некогда расписанный инокиней Иоанной (художницей Юлией Рейтлингер). Об одном из довоенных медонских священников, отце Андрее Сергеенко, рассказывает в своих мемуарах митрополит Евлогий. Владыка пишет, что это был «молодой священник, незаурядный, начитанный и склонный к мистической жизни», хотя при этом и человек «властный, неуступчивый»:

«У него есть дар влияния на людей, что дает ему повод, по молодости лет и по неопытности, притязать на роль «старца»… Отец Андрей устраивает у себя на дому собрания, на которых некоторые его последовательницы обучаются медитации: сидят молча, медитируя над предложенной им темой, и не смеют шелохнуться, «чтобы не нарушить богомыслия батюшки», который тем временем сидит, запершись в своем кабинете. Иногда он, тоже молча, проходит через комнату медитирующих…

…Очередное увлечение отца Андрея – организация скита в каком-то глухом уголке, в 30 кил. от Медона. Он купил там 200 метров земли (по 1 фр. за метр), достал камион и уезжает туда со своими последователями для построения своими руками хижины-скита и разработки участка. Предполагалось в будущем начать подвиг скитожительства для преуспевших на путях мистических. А пока были лишь совместные поездки и совместный труд – нечто среднее между partie de plasir и попыткой людей, увлеченных идеалом монашества, вообразить себя пустынножителями.

Последнее увлечение отца Андрея – изучение еврейского языка и еврейской Библии для миссионерской работы среди евреев».

Медонский лес простирался в былые времена до Шавиля, Севра и Кламара, обтекая окруженные виноградниками и огородами Исси-ле-Мулино, Ванв, Монруж и Шатийон. Зверья было тогда в лесу видимо-невидимо.

И сегодня живописный лес этот, с его березами, дубами и каштанами, простирается больше чем на тысячу гектаров. И нынче по следам Цветаевой и молодого поэта Николая Гронского (погибшего чуть позднее под поездом парижского метро) бродят здесь романтичные влюбленные. Впрочем, может, и по следам великого конспиратора Ульянова-Ленина, обсуждавшего на здешних оздоровительных прогулках со своей супругой Н.К. Крупской планы захвата абсолютной власти, тоже есть кому побродить. Если верить зарубежным источникам, именно здесь крупный французский «ответработник» Жорж Пак, завербованный советскими органами еще в годы войны, передавал своим кураторам из КГБ Николаю Лысенко и Василию Власенко всякие секретные документы. Позднее (в 1963 году) бедный Пак был посажен в тюрьму, так что ему (как и великому конспиратору В.И. Ульянову-Ленину) лесные прогулки не пошли на пользу. Но прочие люди, гулявшие для здоровья и удовольствия в этом прекрасном лесу, сказали про него немало добрых слов.

Фонтенэ-о-Роз

Дюма отправляется в гости Бесстрашный Борис Вильде • Знаменитые и полузабытые обитатели дома 8 по улице Вильде

Среди прочих некогда живописных пригородных местечек под Парижем, в названии которых журчат былые ручьи («фонтен»), деревушка эта кичится вдобавок упоминанием о розах. Розы и впрямь на здешней песчаной почве произрастали чу́дно. Их здесь и нынче много в дачных садах – хватит на все могилы былых обитателей, в том числе и русских, которых тут было немало.

Впрочем, историки уточняют, что розы здесь (как и в ближних деревнях Со и Шатийон) появились сравнительно недавно – в середине XVII века, сама же деревушка (со всеми своими ручьями) появилась задолго до роз. Она упомянута уже в каком-то документе XI века, хотя еще не обрела к тому времени гордой самостоятельности и упомянута как Фонтане-тум апуд Бальнеолас (учтите, что римляне еще были здесь, оттого и латынь была в ходу), а говоря по-французски: Фонтенэ-су-Банё. То есть деревушка была частью Бане. А вообще, за истекшие столетия кому только она не была придана, эта деревенька, – какому аббатству или коммуне. Но уж в XVII веке в названии деревушки наличествовали розы, а часть ее принадлежала тогда прославленному Жану Батисту Кольберу, министру Людовика XIV. Французские историки помнят много разнообразных событий, так или иначе связанных с этой деревней. Скажем, в 1793 «ревтеррорном» году прославленный Кондорсе, спасаясь от преследователей, отчаянно стучал здесь в калитку друзей своих Сюаров, но ему не открыли, так что бедняга арестован был в Кламаре и покончил с собой в тюрьме, в недалеком Бур-ла-Рене. В Фонтенэ умер в 1874 году знаменитый политик Ледрю-Роллен. Основатели первого парижского универмага («Бо Марше») знаменитые меценаты Бусико осыпали деревню благодеяниями. А в первой половине XIX века здесь еще были простор и дачная глушь хоть куда. Поклонники Дюма-отца, осилившие все многопудье подписанных им томов, с торжеством выудили соответствующую фразу из романа «Тысяча и одно привидение». Вот она: